Второгодник (СИ) - Литвишко Олег

Слава Богу, у меня в номере было довольно прибрано и вещи где попало не валялись. Спасибо моей бывшей жене — приучила к порядку за долгие годы совместной жизни. К слову сказать, многие мои привычки преспокойно проделали межвременное путешествие и с удовольствием прижились в моем новом теле и времени.

Алексей Николаевич прошел в номер и, на садясь, очень негромко, почти шепотом попросил:

— Игорь, мне надо поговорить о важном для меня деле. Ты не мог бы проехать со мной. Здесь, к сожалению, могут быть уши, — после этого, добавив звука в голос, весело продолжил, — у меня есть время, семья улетела в Крым, почему бы нам не махнуть на ВДНХ. Думаю, ты такого еще не видел.

Я понятливо подхватил игру советского премьера:

— Для меня это так же неожиданно, как падение Тунгусского метеорита, но спасибо. Я, конечно, двумя руками "за". Мне надо ровно две минуты, чтобы одеться.

Косыгин улыбнулся и направился к двери, а я, отработав привычный армейский норматив на скорость одевания, догнал его, пока тот еще не дошел до двери.

— Быстрый ты, — Косыгин рассмеялся в голос. — Ничего нужного не оставил?

— Так у меня вещей — всего маленький чемоданчик. Я не очень обеспеченный человек. У нас школьникам не платят, а мама работает в сельской библиотеке.

— Уел, — пробормотал Алексей Николаевич как-то грустно.

У входа в гостиницу стояла обычная Волга, если ее можно назвать обычным для этого времени автомобилем, хотя… такси-то уже все были исключительно Волги 21. Но самым невероятным было то, что Алексей Николаевич сам сел за руль, а охрана переместилась в две машины, стоявшие поодаль.

За окном пролетала довольно пустынная и провинциальная на вид, даже в центре, Москва. Мне она не нравилась ни в двадцать первом веке, ни сейчас. Неадекватная она какая-то, причем во всем: в своей значительности, в своем снобизме, в своей энергичности, да и в своей архитектуре тоже. Ее как бы слишком много, до переполнения и несварения. Однако из окна машины Председателя Совета Министров СССР городок представляется и не таким уж безнадежным. Вспомнилось бессмертное альтовское: "А, вообще-то, Лондон — так себе городишко".

Доехали мы довольно быстро. На ВДНХ в воскресный предновогодний день было много народа. Работали катки, играла музыка, летали снежки, на немногочисленных газонах строились снежные бабы и крепости. Если описать картинку кратко, то выглядело все "звонко" и "ярко" при довольно тусклой погоде: ветреной и несолнечной.

Косыгин объехал выставку и заехал на нее с заднего входа, остановившись у какого-то павильона. Нашу машину мигом облепили охранники и проводили нас внутрь, в довольно небольшой кабинет, где тут же появился официант. Мне разрешили заказать все, что я хотел: кофе, мороженое и молочный коктейль. Алексей Николаевич заказал чай с каким-то пирожным. Мы сидели молча и ждали, когда нас обслужат и удалятся:

— Алексей Николаевич, я умру от любопытства, и страна потеряет перспективного кадра.

Он улыбнулся, но только губами и совсем-совсем невесело.

— Ты знаешь, что после того Политбюро Михаила Андреевича положили на психиатрическое обследование в Кремлевскую клинику, и сейчас готовится внеплановый Пленум ЦК КПСС, на котором будет решаться вопрос об его отстранении от должностей в ЦК и в Политбюро?

— Нет, не знаю, мне никто не говорил.

— Ни Шелепин, ни Брежнев?

— Нет, никто.

— А как тебе они показались?

— Шелепин никак не показался, я совсем не понял, зачем он меня пригласил, да еще к себе на дачу, да еще в рабочий день и рабочее время. Как дела, как здоровье, как можно так упасть, чтобы появились такие знания? Пустое. А Леонид Ильич, похоже, искал какой-нибудь компромат в моих действиях. Наиболее активно он расспрашивал о тех моментах, которые мы делали на грани советской законности.

— А как Шелепин был одет?

— Примерно так же, как на Политбюро. Партийный дресс-код.

— Прости, что?

— Это такой американский сленг, означает правила выбора и ношения одежды для определенных групп или на определенных мероприятиях. Этакий опознавательный знак "свой-чужой".

— Понятно. А жена как была одета? Она присутствовала на чаепитии?

— Жена? По-моему, одета была по-домашнему. Я в этом не очень разбираюсь. Во всяком случае не в халате. За столом сидела, но ни разу не задала ни одного вопроса.

— Понятно. Тебе не показалось, что Шелепин нервничал?

— Мне показалось, что он не понимает, чем заняться. Он произвел на меня впечатление человека в депрессии.

— На Шурика не похоже…

Блиц-опрос или допрос продолжался часа два, так что мой кофе давно остыл.

— А ты хорошо держишь разговор, не многие так могут. Нажми вон ту кнопочку, надо заказ освежить. Холодный кофе — это даже не передать что…

— А вы видели Сталина? — вдруг неожиданно вырвалось из меня.

— Видел ли я Сталина? А почему ты спросил?

Мне было удивительно, как высоко сидящие товарищи напрягаются от любого неожиданного вопроса.

— Он войну выиграл, а его… так критикуют, а сейчас и вовсе замолчали. Разве это правильно? Вы его боялись? Он действительно был тиран?

— Сталин — это моя молодость, при нем я стал тем, кем стал. Я продукт его времени и не могу быть объективным.

— А что такое объективность в устах человека? Любого?

— Объективны только решения партии, они всегда продукт коллективной мысли.

— Алексей Николаевич, я не буду писать статьи на тему вашего отношения к Сталину, поэтому можно совсем не отвечать на мой вопрос. Это всяко лучше, чем выставлять себя глупее, чем вы есть на самом деле.

— Если бы я не знал, что ты хам и аморал, то давно бы вызвал милицию и тебя загребли бы, как антисоветчика.

— А оно того стоит? А почему все должны быть обязательно согласны с решениями ЦК или Политбюро?

Косыгин устало махнул рукой и перевел тему в другое русло:

— Как ты думаешь, кого мне поддержать на Пленуме: Шелепина или Брежнева?

— Нет уж, давайте лучше о Сталине говорить. Что я вам могу сказать об этих людях, если знаю о них "кот наплакал"?

— Давай я тебе расскажу о них…?

— Тогда я вам скажу то, что вы хотите услышать. Мне кажется, вы свое мнение и так знаете.

— Тогда говори, несносный мальчишка! — глаза Косыгина смеялись и не излучали никакой угрозы.

— Если честно, то они — два сапога — пара. Они живут в своих комсомольско-партийных иллюзиях и любым действиям в реальном мире будут препятствовать. Поэтому выбирайте того, с кем легче договориться.

— Краткость — сестра таланта.

— Лучше ввести в Политбюро и ЦК людей дела, хозяйственников и ученых классических наук и не давать таким товарищам, как Шелепин или Брежнев, много свободы. Хотя в интригах они вас обыграют, потому что ничем другим не занимаются, а вы будете заняты по уши реформами.

— А как же марксистско-ленинская теория, которая должна быть во главе угла?

— Теория Маркса в ее политическом, социальном и экономическом плане давно устарела. Это, кстати, быстро понял Ленин и отыграл назад, введя НЭП. Ленинской теории социалистического строительства просто нет. Он не успел. Революция, Гражданская война забрали все его силы, а его дореволюционные идеи тоже отдают наивностью или утопичностью. Сталин решал и решил три задачи: всеобщую национализацию, индустриализацию и освобождение от нападок империалистов. Все его теоретические взгляды надо рассматривать через призму этих циклопических задач.

— Принять такую точку зрения я не могу, — отрезал Косыгин.

— Короче, мое мнение таково: марксизм-ленинизм — это то, что вы делаете для народа и простых людей своими реформами, а вовсе не то, что рождается из-под пера головастиков из института марксизма-ленинизма. Они жизни не видели, книжные черви, и им доверять ну никак нельзя.

— Давай вернемся к Шелепину и Брежневу. Что еще ты можешь сказать?

— Я читал их речи на разных Пленумах, и для меня очевидно, что они хотят подогнать жизнь под свои идеологические модели. Можете меня резать, но никаких шансов это занятие не имеет. Партии нужен лидер, который тщательно изучает сигналы снизу и ищет баланс и гармонию во всей этой мешанине. Нужен аналитик-философ. А вокруг него люди дела. Такая конфигурация мне понятна, а Шелепин или Брежнев — все равно, рано или поздно они придушат все ваши начинания.