Анатолий Дроздов, Анатолий Матвиенко
Командировка в ад
Глава 1
Ольга проснулась в седьмом часу утра, услышав плач в детской. Встревожилась: юный Драган с младенчества рос суровым и молчаливым, весь в своего отца Милоша. Вчера гулял с ним и старшим братом – встречали весну; устал, сердешный, должен был спать без задних ног… Что с ним?
Накинув халат, женщина сунула ноги в домашние опанци и устремилась к сыновьям.
Михо, старший сын, тоже проснулся и недовольно смотрел на возмутителя спокойствия.
– Милый! Что с тобой? – спросила Ольга, склонившись над младшим.
– Головка болит…
Ольга положила ему ладонь на лоб – четырехлетний малыш буквально горел огнем.
Внутри женщины что-то сжалось. Огорчаться, паниковать – не время… Их семейное правило – не терять присутствия духа и действовать. Волю чувствам можно дать потом.
Она растолкала мужа.
– Милош! У Драгана сильный жар. Бегом к телефону, звони в «скорую». Я попробую снять температуру, – Ольга с силой встряхнула супруга. – Скорее! И никаких «сейчас, только попью кофе», ма-арш!
Сунув сыну под мышку градусник, она дала ему глотнуть аспирин [1] и положила холодную тряпицу на лоб. Одновременно прислушивалась к происходящему в коридоре, где Милош накручивал диск телефона и непрестанно ругался. Через несколько минут бесплодных попыток он бросил занятие и вошел в детскую с незажженной сигаретой в зубах.
– С ума сойти! Или занято, или вообще трубку не берут. Знаш… давай кафенисати [2]. Все дети болеют, все и выздоравливают. Потом еще наберу.
Ольгу буквально передернуло. Эта вечная сербская неторопливость, размеренность, «давай сначала попьем кофе, потом решим», абсолютно не подходила к критической ситуации. Раз такое случилось с ребенком, она была готова растерзать любого, кто станет на пути к его спасению.
– Ах ты, курац! Звони в скупщину [3]! Или сам беги в больницу! Вытряси бана [4] из постели и спроси: какого… мы его избирали местным главой, если при его власти до «скорой» не дозвониться?! Действуй!
Сербские женщины традиционного воспитания никогда себе такого не позволяли, но Милош знал, на что шел, когда взял в жены черноокую красавицу-беженку из восточной части Славии, когда там началась война. Предлагал уезжать и Марине Мережко, ее овдовевшей двоюродной сестре – нашелся бы и той подходящий сбрский жених, да строптивица отказалась: работала в больнице Царьграда, не захотела бросать раненых.
Поэтому терпел псовку [5] Ольги, тем более что взрывалась славка редко, в основном – из-за детей. Откровенно говоря, по делу.
Милош быстро натянул бриджи, высокие гетры, свитер, накинул кожух и водрузил на голову шубару – круглую овечью шапку. Только на улице закурил и втиснулся в старый итальянский внедорожник: на новенький немецкий зарплаты учителя с двумя детьми никак не хватит.
Улицы городка Високи Планины на юге Сербии были еще пустынны. Навстречу промчалась буквально пара машин, разбрызгивая снег вперемешку с грязью. Показалась карета «Скорой помощи» – такой же старый итальянский паркетник «турин», как у него, только с удлиненным кузовом. С включенной люстрой на крыше, он тоже куда-то быстро ехал. Но не к дому Милоша и Ольги.
Неподалеку от местной управы движение остановил полицейский. На удостоверение учителя, муниципального служащего, посмотрел косо, без малейшего уважения. С характерным хорватским говорком процедил: в городе вводится чрезвычайное положение, всем надо оставаться по домам.
Хоть жена и упрекала порой в тугодумстве, Милош сообразил: про ситуацию расспрашивать не время. Он напустил на себя важный вид и сообщил хорватскому полицаю: именно потому и едет в скупщину, его туда вызвали, подняв с постели. Заставник ничего не сказал, только отступил на шаг и отвернулся, позволив ехать дальше.
Городок Високи Планины, до прихода немцев насчитывавший около тридцати тысяч жителей, раскинулся, по европейским меркам, чрезвычайно широко. На каждый дом приходилось не менее полугектара земли, на нем – сад, теплицы, огороды, многие прямо здесь держали овец. Даже муниципальным служащим считалось пристойным работать на земле, оттого в провинции граница между городской и сельской жизнью представлялась весьма размытой.
Лишь в центре города плотно соседствовали высокие трех- и четырехэтажные дома: здание скупщины бановины [6], полицейский околоток, мировой суд, банк, больница, школа, пара училищ. Над всем этим возвышался православный храм. Дальше тянулась торговая улица, упиравшаяся в резиденцию лейтера с казармой его отряда. Сейчас это были хорваты – наихудший вариант. Чехи и поляки тоже чужаки, но не ведут себя столь вызывающе, как эти «братья». Почти та же балканская славянская нация, но считающие себя выше, «европеистее», а сербов – унтерменшами, хоть с точки зрения кайзеровских властей сами хорваты ничем не лучше сербов или черногорцев, разве что более лояльны к власти Берлина.
Над управой ветер шевелил кайзеровский флаг. У входа кипела суета. Милош захлопнул дверцу машины и, не успев ступить даже пару шагов, догадался: никакого порядка, хваленого германского ордунга, здесь нет и в помине. Люди мечутся, не зная, что делать.
– Не подходи! – выставил вперед ладонь очередной полицейский, на этот раз местный и знакомый. – Милош Благоевич?
– Да, брате. Что стряслось?
– Эпидемия. У тебя в семье есть заболевшие?
– Сын четырехлетний. Высокая температура, и не могу вызвать «скорую»…
– Больница переполнена. Немедленно уходи! Закрой лицо, брате. Говорят, передается воздушно-капельным. Включи и слушай местное радио. Скажем, что делать. Двигай, брэ! [7]
В это утро все им помыкали – и жена, и оба встреченных полицая… Закурив вторую сигаретку, не принесшую ожидаемого удовольствия от затяжки, Милош захлопнул дверцу своего «турина» и включил передачу. Проехал мимо аптеки с захлопнутыми ставнями и табличкой «затворено». Наверно, не откроют и днем, если боятся заражения: в первую очередь за лекарствами потянутся из семей, где уже есть инфицированные.
Но что сказать жене? Ждать инструкций по радио – это даже звучит смешно. Вроде тех наставлений – «задржи смиренность», то есть «сохраняй спокойствие», повторявшихся рефреном, когда германская армия оккупировала страну. Сербские войники, разгромленные за три дня в пограничном сражении, ничего не могли противопоставить оккупантам.
Дома его встретила необычная тишина. Скинув кожух, шубару и опанки, Милош бросился в спальню к детям.
Кровать Михо пустовала. Ольга недвижно застыла соляным столбом около младшего. На щеке засохла дорожка слезы.
Мальчик лежал лицом вверх, не плакал. Казалось, мирно заснул. В уголке приоткрытого рта белела загустевшая пена.
Но он не дышал.
– Я услала Михо на чердак, изолировала, – деревянным голосом молвила женщина. – Это какая-то очень быстрая инфекция.
Милош выронил сигарету. Диким усилием воли подавил в себе порыв – броситься к сыну, трясти его, умолять очнуться в безумной надежде: он начнет дышать, сердце станет биться… Он еще наверняка теплый, практически как живой…
Глаза покрылись влагой.
Утерев предательские слезы, мужчина выдавил:
– Что делать? Ты же работала в больнице Царицино!
– В бухгалтерии. Открываем все окна. Я мою полы. Драгана придется завернуть в клеенку и вынести на улицу, на холод. Потом сколотишь ему гробик… Сможешь?
Милош кивнул и бросился прочь, чтоб только не видеть мертвенно-бледное личико своего дорогого дечко [8]. Хоть чем-то себя занять.
