"Фантастика 2024-39". Компиляция. Книги 1-20 (СИ) - Плахотин Александр

Вороной споткнулся, упал на запястья. Всадник, не удержав равновесия, вылетел из седла. Перекувырнулся через голову, крутанулся, как черный хорь на вилах, вскакивая на ноги, и второй раз наискось рубанул Охвата через грудь. И тут же сломался сам, выронил меч, шагнул неуверенно один шажок, другой… Рухнул ничком — меж лопаток его торчала стрела Бессона.

Пока ловили коней под уздцы, заворачивали изрядно отскакавшего пленника, главарь куницей скатился с дерева и кинулся к раненому другу. Они с Охватом были родом из одного становища, вместе уходили на дурацкую войну с отрядами Властомира, вместе удрали, когда поняли, что выгоды никакой в сражениях с сидами не получат, а только смерть преждевременную и лютую.

— Что ж ты, облом эдакий, над собой учинил? — Первым делом нужно оглядеть рану, благо Ночное Око светит в полную силу.

Охват пускал черные пузыри, но сознания не утратил.

— Прости меня, дубину, Бессон. Оплошал…

— Ты что, стрелой не мог? Обниматься к нему полез!

— Замешкался… Ан и не успел бы…

Говорить ему стало тяжелее. Кровь, вытекавшая из двух глубоких, крест-накрест, ран, пробороздивших широкую грудь, быстро пропитывала одежду. Вместе с ней уходила и жизнь. Бессон с первого взгляда понял — не выжить товарищу. Много он на раны нагляделся и толк в них знал.

— Где ж я тебе курган насыплю, братка? — только и нашелся что промолвить суровый вожак лесных разбойников.

— Долю… родным…

— Хорошо-хорошо, отвезу непременно, — успокоил умирающего, а сам подумал: «Не увидать мне ни твоих, ни своих. Заказан путь в родные луга».

Вслух сказал:

— Я место отмечу. Курган потом насыплем. Знатный курган будет — обещаю.

Охват силился еще что-то сказать, но жизни в его могучем теле оставалось лишь на слабый вздох.

«Как же я теперь без тебя с этими полудурками?»

В глазах Охвата отразилась полная, ярко-желтая, как сбитое материнскими руками масло, луна. Был когда-то взгляд живой и толковый, а после смерти — ровно стекляшка, имперским торгашом привезенная. Бессон осторожно, будто бы страшась причинить боль, закрыл глаза умершего друга.

Поднялся — времени горевать и убиваться не было.

— Щербак!

Седоватый дядька, прибившийся к ватаге в начале червня, подбежал трусцой. Увидел Охвата и полез пятерней в нечесаный затылок.

— Ох ты ж дрын горелый! Как парня разделали!

— А ты что думал? Твои ж дружки — петельщики, — окрысился Бессон.

Срывать зло на Щербаке вообще-то не стоило. Уж кто-кто, а он натерпелся от трегетренских гвардейцев преизрядно. Едва удрав от вырезавших обоз, в котором он служил возчиком, остроухих, пожилой веселин, родом аж с гор Гривы, угодил в лапы к рыскавшим по тылам в поисках дезертиров трейговским карателям. По законам военного времени был обвинен в мародерстве, дезертирстве, оскорблении короны и еще стрыгай знает в скольких преступлениях. Повезло Щербаку, что сразу на кол не посадили — возили по свежесформированным частям на показ. Для острастки новобранцев. Однажды ночью веселин уполз от задремавших часовых. Веревки он несколько дней до того перетирал. Добрался до коней, а там — ищи ветра в поле. Уже позже встретился с ватагой Бессона.

— Ладно, старый, не бери к сердцу, — пробормотал главарь, поднимаясь с колен. — Ты ж пойми, мы с ним как братья… Были.

— А я че? Я ниче… — Щербак тем и пришелся по душе всем разбойникам, что обид никогда не держал. — Да примет Мать Коней его душу.

— Да примет, — согласился Бессон. — Думаю я, она уже подобрала для него тело хорошего жеребенка. Сильного и храброго.

— Он того стоит, — добавил Щербак.

— Возьмешь парочку ребят, ну хоть Добреца с Жилой. Схорони его. Да место приметь. Я не я буду, коль курган над ним не насыплю.

— Не сумлевайся, старшой. Все сделаю.

Бессон и не сомневался. У Щербака слово — кремень. Сказал — сделает.

Бросив последний взгляд на тело погибшего друга, вышитую безрукавку, пропитанную кровью, задранную к луне русую бороду, главарь отправился смотреть добычу.

Трофеи оказались знатные. Только с души от них воротило при одном воспоминании, какой ценой добыты. Однако место свое в ватаге Бессон занял не потому, что грустил о павших, а потому, что думал об уцелевших.

Шесть мечей. Подспорье немалое. Одна беда — никто толком орудовать ими не умел. Лук — вот помощник живущего ночным промыслом. Копье — к ним веселины с детства привычны. Ну, топор там, дубина.

А меч — оружие благородное. Их лучше продать. Точно. Если есть какие клейма, напильником соскрести и продать.

Из кольчуг уцелели пять. Ту, которую пробила стрела Бессона, тоже можно залатать. Броню продавать никто не собирался — самим пригодится. Случаи, они всякие бывают. Была бы сегодня на Охвате железная рубашка, глядишь, и выжил бы. Удары-то вскользь пришлись.

Шлемы, сапоги, кинжалы, всякая мелочь из вьюков приседельных — это не в счет. То есть, конечно, пригодится, но большой нужды в них никто не испытывал. Для продажи тоже товар плевый.

А вот кони!

При взгляде на них у Бессона сладко заныло сердце. Как же давно не видел он хороших коней! Те клячи, что доставались им от разграбленных купеческих обозов, вызывали у него презрение с изрядной долей отвращения. А эти были хороши. Ничего не скажешь. Ни к чему не придерешься. Все в меру. Копыта крепкие, такие и в слякоть не расслоятся. Кость широкая, но не чересчур. В телегу запрячь можно — не загнется с натуги, но и в дальнем походе под седлом, когда сутками идут воины то рысью, то шагом, не подведут. Головы сухие, малость горбоносые. Не иначе как к местной трейговской, слова доброго не стоящей, породе кровушку веселинских скакунов прилили.

Похоже, давняя мечта главаря начинала сбываться.

Хотел он сколотить летучий отряд. Такой, как у остроухих, что приходят в Левобережье позверствовать, потешить натуру кровожадную сладкой местью. К примеру, у Мак Кехты, сидки злобной, беспощадной.

С таким отрядом не страшны будут Бессону ни дружины баронские, ни гвардейские разъезды. Можно махнуть и в Ард'э'Клуэн, там, бают, в Ихэрене знатная заварушка наклевывается. Будет чем поживиться, когда Витек Железный Кулак с Экхардом схлестнутся. А можно и дальше пойти — на Правобережье Ауд Мора. В земли остроухих. А что? Парни у него крепкие, настырные, в деле проверенные. Будут удачи, еще столько же набежит, а то и десять раз по столько.

— Эх, добрые кони, — крякнул Бессон, прохаживаясь вокруг настороженно прядающих ушами животных, щупая холки, бабки, похлопывая по лоснящимся крупам.

— Да уж, — согласно покивал светлобородый Крыжак, шагающий рядом. — Только хозяева им достались без масла в башке. Мыслимое дело — так гривы обчекрыжить? Ничего. Отрастут, я им косицы позаплетаю.

— Тю! — насмешливо выкрикнул Вырвиглаз. — Что вы, веселины, ровно дети малые? Еще ленточек повяжи на них, как талунской дочке на выданье.

— Надо будет — повяжу, — насупился Крыжак: к делу украшения коней он относился трепетно и шуточек но этому поводу не понимал. — И на тебя, морда арданская, тоже.

— Ну давай попробуй. — Вертлявый рыжий ардан не был богатырем, но с ножом в руках творил чудеса. А уж до драки охочий! Только за это и терпели его в ватаге Бессона.

— Хорош. Оба, — нахмурился главарь. — Охолоньте. А то я остужу кулаком по черепушке.

Отреагировали забияки по-разному. Крыжак кивнул и с головой ушел в обихаживание лошадей. Напротив, Вырвиглаз выпятил грудь колесом — почему-то он считал, что все его опасаются, — и позвал предводителя:

— Иди глянь, какого красавца мы с коня стащили.

Тут только Бессон вспомнил про пленника петельщиков, спасая которого погиб Охват.

Освобожденный (не до конца, правда, поскольку руки ему до распоряжения старшого развязать поостереглись) сидел под деревом, с удовольствием втягивая полной грудью ночной воздух и угрюмо глядя перед собой в одну точку. Мешок с его головы, понятное дело, давно сняли.

Бессон с интересом оглядел захваченного. Фигура крепкая — ни ростом, ни шириной плеч не уступит ему самому. Лицо молодое: годков двадцать два-двадцать три от силы. Под глазами темные круги — свидетельство истощения и усталости, на скуле синяк — сразу видно, что костяшки отпечатались. Волосы, сбитые в колтун, и отросшая, когда-то наверняка аккуратно подстриженная бородка курчавились, о масти волос и бороды судить было тяжело не из-за неверного лунного света, а по причине давнишней немытости.