— Да, людям лучше, — согласился Альберт. — Берлинцы сейчас молятся за королеву и Катарину. И знаешь, жаль все-таки, что вы с Кати не поженились. Вы бы с ней, по крайней мере, понимали друг друга…
Ну вот. За Катю уже молятся. А я еще ничего не сделал, чтобы молились за меня… А ведь должен. Что ж, вот дойдут руки до исполнения тех планов, что пришли в мою голову, пока я учился в Мюнхене, глядишь, и за меня молиться будут…
Но Катя меня удивила. Впрочем, такое бескорыстие и милосердие я у нее уже видел, когда она лечила молодого матроса во время нашего плавания по Инну на кораблике ее имени. Но видел я у нее и другое… Уже в поезде я достал письмо, которое Катя написала мне после нашей последней встречи. Я его перечитываю время от времени — когда воспоминания о днях, проведенных с Катей в домике у озера, становятся совсем уж неотвязными.
«Милый Алекс!
Как и обещала, пишу тебе, чтобы объясниться по заданному тобой вопросу. Ты же помнишь, что именно решила я, чтобы сохранить свою независимость? Я полностью отдаю себе отчет в том, что положение, в которое я поставлю себя этим своим решением, будет для меня очень непростым в рассуждении мнения общества относительно моего поведения. В лучшем случае меня будут считать особою легкомысленною и безответственною, в худшем же — развращенною и порочною, меня ждут осуждение и злословие света. И пусть никто и никогда не осмелится сказать мне это в лицо, жизнь мою таковое отношение не улучшит.
Средство, позволяющее оборонить себя от неприятных следствий подобного отношения, в любовной магии давно и хорошо известно. Необходимо быть любимой. Человек которого любят, надежно защищен от неблагоприятного отношения сколь угодно большого числа недоброжелателей. Я хорошо понимаю, что ждать любви от избранного мною человека было бы с моей стороны глупо. Именно потому я и хотела получить твою любовь — чтобы она меня защищала.
Сейчас, когда я уже смирилась с пониманием того, что мне это не удалось, я вижу, что и замысел мой нельзя назвать хорошим. Себя бы я защитила, но по отношению к тебе это было бы непорядочным. От всего сердца прошу твоего прощения. Я уверена, что получу его, а потому на это мое письмо ответа не ожидаю.
С искренней благодарностью за дни счастья в маленьком домике на берегу озера, прощай.
Катя».
Да уж, в этом вся Катя. Грамотный анализ и толковый прогноз по соседству с невинно-циничным признанием в непорядочности своей затеи. И то, как я понимаю, причиной такого признания стало то лишь, что ничего у Кати не вышло. А уж непоколебимая уверенность в том, что я ее прощу — это вообще шедевр. Впрочем, прощу, куда ж я денусь. Уже простил, если честно. И, чего уж там, тоже потому, что ничего у нее не получилось…
Вспомнилось, что вся эта история началась со слов Альберта «Катарина пропала». М-да, а ведь и правда пропала. И как, ее же словами говоря, «особа легкомысленная и безответственная», пропала, и из моей жизни пропала тоже. Что ж, эту пропажу я теперь искать не буду…
Аккуратно сложив письмо, я убрал его в сумку. Дома спрячу подальше, но жечь, пожалуй, не стану. Дома… Скорее бы уж! Интересно, что же меня там ждет такое приятное?..
Казьмин Михаил Иванович
Царская служба
Пролог
Митьку я узнал не сразу. За те четыре с половиной года, что мы не виделись, младший братец сильно изменился, как, впрочем, и должен был бы измениться почти к семнадцати годам мальчишка, которого я помнил двенадцатилетним.
— Отец послал тебя встретить, — после всех положенных по такому случаю приветствий и проявлений радости доложил обстановку брат, рядом с которым переминались с ноги на ногу в ожидании работы двое носильщиков. — А это у тебя что? — Митя наставил палец на оставшееся на левой щеке напоминание о поединке с Орманди. [1]
— Отметина, что в германском университете учился, — усмехнулся я. — Там такие почти всем раздают.
Пока шли к дожидающейся нас у вокзала карете, пока носильщики под бдительным надзором кучера Прохора ставили сундук на багажную полку и крепили его ремнями, Митька успел рассказать, что в честь моего возвращения сегодня дома будет целый праздник. Получил увольнительную на службе Васька, к обеду ожидаются дядя Андрей, отец Маркел, доктор Штейнгафт, старший губной пристав Шаболдин, ну и вся семья, ясное дело, уже ждет не дождется. Вспомнив о туманных намеках на тему изменений в семье, я поинтересовался у Митьки, в чем дело, но он от ответа уклонился, сказав, что скоро сам и увижу. Да уж, кажется, мне готовят какую-то приятную неожиданность…
Едва мы зашли в дом, Митька повел меня в приемную залу. Распахнув двери, брат отошел в сторону, пропуская меня вперед. Комитет по встрече, в роли коего выступила семья, был уже в сборе. Господи, как же давно я своих родных не видел!
Вперед выступил отец. Проседь в его волосах и бороде заметно увеличилась, но никаких других признаков времени я во внешности боярина Левского не обнаружил.
— Ну, здравствуй, сын! — отец обнял меня и тяжелой ладонью пару раз хлопнул по плечу. — Вырос, возмужал, вижу. Отметину университетскую тебе, смотрю, поставили, надеюсь, что ума ты там тоже набрался.
— Набрался, не без того, — радостно ответил я.
— Рада твоему возвращению, Алеша, — несмотря на прошедшие четыре с половиной года, матушка выглядела едва ли не моложе, чем при моем отъезде. Дождавшись, пока я выпущу её из объятий, она аккуратно провела пальцем по шраму на моей щеке, укоризненно покачав головой. Мне оставалось только виновато улыбнуться.
— Ну ты, Алешка, и силен! — признал Васька, померившись со мной силой при рукопожатии. А что он себе думал? Удержать Герту Штайнкирхнер, бьющуюся в судорогах наслаждения — тут поневоле натренируешься… Впрочем, и сам Васька тот еще лось стал. А уж в красном с золотом мундире Кремлевского полка смотрелся старший брат очень даже внушительно.
— Алеша-а-а! — дождавшаяся своей очереди Татьянка с радостным воплем кинулась мне на шею. Младшенькая она, конечно, младшенькая, но вполне уже увесистая. Двенадцать лет все же, не успеешь оглянуться, начнет расцветать…
Так, а вот, похоже, и то, на что мне намекали… Поставив Татьянку на пол, я увидел за ней симпатичную белокурую девчушку лет, наверное, восьми или девяти. Нет, сестрой она мне точно быть не может. А вот лицо ее почему-то показалось знакомым, только я никак не мог понять, откуда.
— Сестрица наша названая, Оленька Савельева, — представила девочку Татьянка. — Наш брат Алеша, — провела сестренка встречное представление.
Ох, ты ж… Меня аж тряхнуло. Оленька Савельева?! Аглаина дочка! Названая сестрица… Но как?!
— Мы забрали девочку из семьи, где она росла в ужасных условиях, — пояснила матушка, когда девчонок отправили к себе. — Теперь она под нашей опекой и получит у нас в семье воспитание, которое обеспечит ей удачное замужество и достойную жизнь. Мы в долгу перед ее матерью, и девочка вырастет в любви и заботе.
Мне оставалось только почтительнейшим образом поклониться.
Времени до обеда было еще немало, и я поднялся к себе в комнату. Ох, давненько я тут не был… С наслаждением смыв с себя все, что успело ко мне прилипнуть в дороге, я тщательно побрился и аккуратно подравнял отпущенные пару лет назад усы. Хм, надо же, как с дочкой Аглаи повернулось… Не ожидал, честно говоря, не ожидал. Что ж, насчет удачного замужества и достойной жизни матушка права — будет это все у Оли, еще как будет… Продолжая размышлять о неожиданных поворотах в жизни, я попытался переодеться в чистое, но столкнулся с тем, что старые вещи на меня просто не лезли. М-да, кто-то вырос, раздался в плечах и вообще на баварских харчах откормился… Положение спасли белье и одежда, которые я покупал и шил в Мюнхене и привез с собой, так что к обеду я явился семье и гостям во вполне пристойном облике.
