– Вы сможете внушить ему, – «товарищ Ильин» азартно ткнул пальцем в лицо немца на карточке, – чтобы поторопился с контрударом? Понимаете, почему это важно?
– Да. Сейчас.
Я опять вошла в сознание немецкого генерала. «Отклик» хороший.
«Товарищ Ильин» неуверенно поднялся, собравшись уйти, «чтобы не мешать».
– Товарищ полковник, я прошу вас остаться, если есть такая возможность! По ходу работы понадобится уточнить какие-то детали.
Я заметила, только когда уже проговорилась. Да и «Ильин» не сразу сообразил, что я назвала его звание, которого не должна бы знать. После приступа удивления он твёрдо уверовал, что я справлюсь с поставленной задачей. Таким образом, эмоциональная тишина на время работы была мне обеспечена.
Молодой командующий, у которого опыта меньше, чем самоуверенности и геройских фантазий, наивно верит, что можно переломить любую безнадёжную ситуацию, если, не щадя себя, постараться изо всех сил. Получилось же у русских в сорок первом задержать блицкриг и остановить его на самых подступах к Москве, когда дорога немецким армиям была, казалось, полностью открыта! Русские тогда нежданно-негаданно перешли в контрнаступление. Возможно, требуется и не расчёт, а лишь отчаянная решимость?
Кажется, я уже отчасти подправляю мысли немца в нужное мне русло. И он подаётся! Да, подброшенные мысли близки ему!
Необходимо рискнуть, не медля. От промедления силы и боевой дух солдат будут лишь падать. Необходимо рвануться из последних сил. Если поражение неизбежно, то и промедлением его не отвратить. Лучше жалеть о сделанном, чем о несделанном. Неужели же потом всю оставшуюся жизнь оплакивать собственную трусость и вспоминать с сожалением единственный, но упущенный шанс?!
Не стоит согласовывать операцию со старыми перестраховщиками наверху. Он должен внезапно выступить, тогда и «соседи» поддержат его и также выступят, ведь и они – храбрые воины и патриоты…
Моё сознание и сознание незнакомого немецкого мужчины стали одним целым. С той разницей, что он не знает об этом, а я – знаю, и потому я имею возможность вести мелодию в нашем дуэте.
Состояние, пока между моим сознанием и сознанием этого человека отсутствует граница, необыкновенно похоже на любовь.
Я чувствую себя так, будто всем сердцем, всей душой люблю этого чужого незнакомого фашиста. Он и не чужой теперь. Ближе, понятнее, роднее у меня в этот момент нет человека на свете. Я знаю, что он, не подозревая о том, так же распахнул мне навстречу свою душу. Каждое мгновение нежданной душевной близости ирреально, как настоящее чудо.
Между тем я продолжаю успешно осуществлять намеченную программу перемотивирования. Я отслеживаю, как податливо реагирует его сознание на мои интервенции. Получается!
Есть ли у меня сомнения? Нет. Мы на войне. От точности и решительности моих действий зависят жизни наших бойцов.
Я завершила сеанс, уверенная в том, что работу проделала качественно, что выйдет толк, а в душе осталась тёплая волна. Если б я была знакома с тем генералом лично, мне бы, может, и не было так легко со всей полнотой необъяснимой любви наносить смертельный удар. Но в пространстве бестелесной встречи эти вещи оказались вполне совместимы.
– Готово. Должно сработать, – сказала я, моргая и обводя ещё осоловелым, как со сна, взглядом тихо сидевших рядом старших коллег. – Я пригляжу за ним и дам знать, когда он начнёт шевелиться. Но лучше бы всего попросить Ольгу Семёновну: она яснее всех увидит, когда войска будут приведены в движение.
– Спасибо, не нужно. Это уж мы сами! – решительно отказался «заказчик». – Армейскую разведку ещё никто не отменял.
Чувствовалось, что сеанс произвёл на него впечатление. По ходу дела я задала ему несколько уточняющих вопросов, и он был немало удивлён, какие подробности я узнала в трансе. Он запутался в границах возможного с невозможным и отчаянно пытался восстановить их для самого себя, опираясь на уставы и незыблемые правила.
– Всё равно надо срочно предупредить, чтобы наши были готовы. Он может решиться в любой момент. Если в течение трёх дней не сработает, будем пересматривать ключи, корректировать воздействие. Но, по ощущению, сопротивления нет. Должно сработать, – повторила я.
– Хорошо. Спасибо, Таисия! Я сообщу вам, как только получим результат, – пообещал Кирилл Сергеевич.
Спустя три дня, в течение которых я строчила нескончаемый отчёт по оккультным практикам «Аненербе» и параллельно «прислушивалась» к тому, что происходило на «моём» маленьком участке громадного фронта, Кирилл Сергеевич вызвал меня к себе. Он сиял, как начищенный самовар, и мог уже не утруждать себя произнесением каких-либо речей.
– Получилось?! – воскликнула я, тоже просияв.
Вопреки всякой логике одна из элитных частей вермахта, потрёпанная в боях, но занимавшая ключевые позиции на крепком рубеже, бросила все силы вперёд, почти не оставив техники и людей на линии обороны, но атаковать не успела. Спонтанная попытка безнадёжного и ненужного наступления фактически открыла нашим войскам путь в немецкие тылы.
Не описать той радости и гордости, которые испытываешь, когда твоя хорошо сделанная работа даёт самый лучший результат, на какой только можно было рассчитывать!
Если бы девчонки в эти дни были рядом, я смогла бы разделить с ними радость. Но Женька уже укатила обратно в Куйбышев, а Лида без дальнейших объяснений предупредила меня, что исчезнет на несколько дней.
На следующее утро явился лично товарищ полковник. Он долго и восхищённо жал мне руку и растерянно повторял:
– Вы не представляете, что вы сделали!
Вслушиваясь в каждое слово Левитана, я старалась угадать, что же касается «моего» направления. Можно было спросить начальство напрямую, однако я из чистого ребячества не желала сознаваться, что сама не сумела считать информацию. Вроде бы догадалась, а всё же не уверена, что волнение не сбило меня с толку.
Я тихо ликовала.
Интересно, что параллельно меня не отпускало новое и необычное ощущение – чувство близости с далёким незнакомцем. Теперь только понимаю хорошенько, что происходило. Этому немцу – ему очень плохо было от того, что натворил под влиянием внезапного наваждения, затмения разума, от того, что загубил тысячи вверенных ему людей и загубил при этом оборону стратегически важного плацдарма. Прахом пошли усилия всех, кто спешно сооружал тут линии обороны, прахом пошли надежды вышестоящих закрепиться на рубеже, а впоследствии возможно… Не генерал вермахта, а молодой растерянный мужчина тянулся ко мне, сам того не сознавая, поскольку ближе и роднее ему в тот момент никого не оказалось.
На четвёртый или пятый день ощущение присутствия живой души рядом исчезло напрочь. И чувства, переполнявшие меня, исчезли вместе с ним – как не было! Только образовавшаяся пустота слегка холодила сердце.
Я уж догадалась, в чём дело, но решила прояснить ситуацию до конца. Припомнила лицо на фотокарточке. Скоро почувствовала глухой, тусклый отклик, будто сквозь толщу горных пород.
«Я не могу приблизиться, – сообщил немец, – я не свободен, как прежде. Я не знал, что самоубийство так крепко привязывает к земле».
Итак, он не был смертельно ранен в последнем сражении, как я предположила. Он не стал дожидаться суда и приговора. Он судил и приговорил себя сам.
Я подумала о знакомом мне надёжном способе освободиться от пут:
«Проси прощения у каждого погибшего по твоей вине – за всю войну. Времени у тебя немерено. У наших проси. И у своих. Отдай каждому, что должен».
«Дельный совет», – согласился немец.
«Ты принял решение, потому что я внушила его тебе, – сообщила я ради справедливости. – Я ответственна за твою ошибку».
«Пустое, – донеслось издалека слабо, но отчётливо. – В этот раз я ошибся с выбором места служения. Многие ошиблись. Но наше братство превыше земных уз и преходящей вражды… Справлюсь… сестра…»
Мысли немца доносились всё глуше, и я совсем перестала слышать его и ощущать. И – будто выключатель повернули: ни чувств, ни воспоминаний, ни сожалений. Мы отпустили друг друга. Даже разбираться с его намёком насчёт «нашего братства» я не стала. Ясно, что имеется в виду эзотерическое братство, берущее начало в далёком прошлом и не имеющее прямого отношения к настоящему. Почему зашла об этом речь? Существует только одно подходящее объяснение.
