Я сразу же перевез беднягу в Сидней, поселил временно в нашей общажке на втором этаже «Доброй Надежды» и привел на встречу клуба. С того дня мы все дружно взялись за то, чтобы вернуть несчастного к нормальной жизни. И, кажется, здорово с тех пор преуспели. Сейчас Питер смотрелся как вполне здоровый 22-летний молодой человек, хотя и все еще худощавый. На нем были чистые джинсы, свежевыстиранная рубашка, светлые волосы чистые и аккуратно зачесаны. Но самая разительная перемена была видна во взгляде — чистом и осмысленном.
— Со мной все в порядке. Так, может, глаз слегка дергает, но я давно привык, — отмахнулся я. — А ты отлично смотришься. Честное слово, на тебя просто любо-дорого взглянуть.
— Спасибо. Если бы не ваш пример, сэр, я бы сейчас валялся где-нибудь в сточной канаве, или сидел бы, как Джек, в каталажке, недоумевая, почему меня судят за то, что мне приснилось в наркотическом бреду, — ответил парень с искренней признательностью. — Честное слово, хоть я и не верю во всю эту религиозную ерунду, иногда мне так и хочется пойти вместе с Илаем в церковь и вознести молитву Всевышнему в благодарность за то, что он свел мой путь с вашим.
— Я же просил не называть меня «сэром», Питер, — устало улыбнулся я, и потрепал парня по плечу. — И не говори ерунды. Все мы поддерживаем друг друга. В этом и есть суть клуба.
— Вы создали его. Вы — это и есть клуб, сэр… в смысле, Димитрис, — возразил парень. — Но извини. Я знаю, что тебя смущает благодарность. Если честно, то я задержался, чтобы потолковать с тобой кое о чем с глазу на глаз… как… с другом.
— Я уже это понял. Конечно, я всегда рад помочь. Что стряслось, Пит? Поссорился со своей пассией?
— Нет-нет, ничего такого, — смущенно улыбнулся парень. — А как ты вообще догадался, что…?
— А что еще может заставить глаза двадцатилетнего парня так ярко сиять? — хитро улыбнулся я. — Или ты думаешь, что я никогда не был молодым и не влюблялся?
— Ты и сейчас еще не стар. А мне, между прочим — двадцать два. И глаз у меня всего один.
— Я очень рад, что у тебя кто-то появился, Питер. Правда. Уверен, что это необыкновенная девушка.
— Да, это так. Я тоже очень этому рад. Спасибо, Димитрис.
— Ты мог бы рассказать об этом и при всех. Ребята искренне порадовались бы за тебя, а многих воодушевил бы твой пример. Ты же знаешь, не у всех нас в этом плане все в порядке.
— Я обязательно расскажу как-нибудь. Если честно, я хотел поговорить с тобой… не совсем об этом.
Я вопросительно поднял брови.
— Хм. О чем же?
— Я не захотел говорить на собрании, потому мы не должны обсуждать там… ну… ничего такого. Ведь наше собрание… как бы… это… не политическое, верно? Правило № 8.
— Верно, — слегка насторожившись, согласился я.
Под ложечкой засосало в ознаменование нехорошего предчувствия.
— Но ведь когда мы остаемся вдвоем — нам ведь не запрещается говорить о чем угодно, так ведь? — продолжил допытываться Питер. — Это ведь просто наша частная беседа, ничего общего с клубом.
— Ну, вроде того, — осторожно согласился я. — Хотя есть вещи, с которыми, э-э-э, знаешь ли, всегда стоит быть осторожным, Питер. Даже наедине. В наше время, если честно, понятие «наедине» вообще стало очень относительным.
— Знаю! — недовольно буркнул парень. — Но, честно говоря, я устал бояться каждого шороха, Димитрис. При всем уважении к правилам клуба, у меня иногда вызывает недоумение, что мы прячем голову в песок от реальных проблем, которые, если разобраться, всех нас сюда и привели.
Я тяжело вздохнул. Эта тема поднималась уже не впервые.
— Питер, ты ведь знаешь, что закон запрещает устраивать политические сборища, не зарегистрировавшись. К нам уже и так не раз захаживали копы. А теперь еще и случилась беда с Джеком. Один мой знакомый из полиции намекнул, что на нас начинают там обращать больше внимания, чем мне бы хотелось. Если из-за какого-то неосторожного словца найдут повод, чтобы закрыть клуб под видом незаконной политической партии — это будет большим ударом для меня и для всех нас.
— Все это чушь собачья, прости за откровенность! Они не имеют права закрыть клуб. И затыкать нам рот тоже не имеют права!
— Питер, — проникновенно произнес я. — Не будь ребенком. Ты ведь уже взрослый парень.
— Прости. Может быть, я просто не успел повзрослеть. Ведь значительную часть жизни, которую люди моего возраста проводят на парах и на студенческих вечеринках, я был вначале мясом в Легионе, а затем овощем в наркодиспансере. Меня отучили мыслить даже раньше, чем я толком этому научился. Но ведь ты постоянно говоришь, что мы должны мыслить самостоятельно. Не так ли?
— Не буду отрекаться от своих собственных слов. Да, я говорил это, и продолжаю говорить.
— Ну так вот, я и пытаюсь мыслить. Но мои мысли постоянно возвращаются к тому, что было на войне.
— Не у одного тебя, Питер. Готов поспорить, что среди нас нет никого, кто бы не вспоминал о ней каждый Божий день. Но в наших силах — бороться с этим.
— Я готов бороться, Димитрис. Но с тем ли мы пытаемся бороться, с чем следует?
— Поясни.
— Мы видели и делали там ужасные вещи, Димитрис. Вовсе не то, что рассказывают в этих глупых передачах про войну. Люди вокруг понятия не имеют о том, что там на самом деле происходило. Их ведь просто обманывают! Знаю, что вы хотите сказать: военная тайна, безопасность, всеобщее благо, и так далее. Я все это слышал. Когда меня увольняли из Легиона, то, как и всех, запугали и велели молчать, сославшись на какие-то строки в контракте. Но мне недавно… в смысле, я недавно прочитал, что в одном законе есть такая статья… м-м-м… дайте вспомнить… «никто не обязан исполнять заведомо преступный приказ». И еще много всего, о чем эти люди забыли нам сказать. И знаешь, что? Я всерьез задумался о том, действительно ли я должен молчать.
— Питер, кто-то говорил с тобой? Промыл тебе мозги? — подозрительно прищурился я, сурово поглядев на младшего товарища. — Может, это та журналистка, что крутится здесь, вынюхивая разные истории…? О, нет. Я знаю это выражение лица! Можешь не отвечать.
— Капитан… — зардевшись, смущенно пробубнил Питер.
И в моей голове вдруг созрела страшная догадка.
— Только не говори мне, Бога ради, что Гунвей — и есть твоя «девушка»! Нет, молчи. Я вижу, что это так. И я с трудом борюсь с желанием надрать тебе задницу. Ты что, совсем остолоп?!
— Димитрис, ты не совсем правильно все понимаешь…
— Давно это длится? Ваши с ней… делишки? Колись!
— Нет, совсем недавно. Не прошло еще и месяца, как мы впервые…
— Месяц? О, Господи! — мученически закатил я глаза. — Как же я был слеп, что не замечал этого. Думал, что она просто ошивается вокруг. А эта бестия, оказывается, уже запустила свои щупальца так глубоко к нам!
— Не говори о ней так, — молвил Питер твердо. — Прошу.
Хоть последнее слово и смягчило его тон, я с досадой и бессилием осознал, что простодушный парень крепко запутался в сетях ловкой интриганки, и теперь готов самозабвенно защищать свою возлюбленную даже и от собственных друзей. Женщинам были ведомы особые пути к мужскому сердцу. В последнее время я общался с ними так редко, что начал уже забывать об их уникальных способностях.
— Вот это дела, — протянул я себе под нос. — Питер, извини за откровенный вопрос, но она у тебя хоть не первая? У тебя был кто-то еще перед Легионом?
Смущенное молчание было красноречивее слов. Я с возрастающим расстройством покачал головой. Никто из мужчин, даже те, кто считают себя тертыми калачами, не огражден от влияния женских чар. Что же касается стеснительных и романтичных юношей с муравьями в штанах, которые до того лишь грезили о близости с девушкой — ловкой и беспринципной особе, умеющей проделывать пару трюков в постели, и вовсе ничего не стоило превратить их в послушных марионеток. «Лучше бы ты сходил с Джеронимо в бордель. Гонорея не так опасна, как эта сука», — подумал я про себя. Но я воздержался от новых нападок в адрес одиозной пассии Питера, рассудив, что тогда доверительной беседе может прийти конец.
