Это был его первый караван после пятимесячного пребывания в Кишах на окраине Ашхабада и распределения в Кундуз. Призвали его в Москве, куда он приехал когда-то из Пензы поступать в техникум, и вот после его окончания, успев три месяца проработать на заводе, загремел под осенний призыв. Два дня проторчал на Угрешской в городском сборном пункте. „Покупатели“ приходили и уходили, но его и еще пару десятков пацанов только через полтора дня вызвали и в составе команды № 280 загнали в автобус, отвезли на Павелецкий вокзал, оттуда до Домодедовского аэропорта и прямым рейсом до Ашхабада. Причём до самой посадки на борт сопровождавшие их капитан и два сержанта с загорелыми лицами так и не признались, куда они летят.
В Ашхабаде в середине ноября 1980-го года было не жарко. Из аэропорта по межгороду он сумел позвонить маме и сказать, что сейчас в Ашхабаде. Та всё сразу поняла, так и сказала тихим голосом:
„Сынок, вас же в Афганистан отправляют“.
Он уже догадывался об этом, но не хотел пугать мать.
„Да ладно, ма, всё будет нормально, — сказал Алексей нарочито бодрым голосом. — Как там Светка, жениха ещё себе не нашла? Меня ждёт? Правильно, пусть ждёт“.
Здесь они попали в мотострелковую „учебку“ в Кишах на окраине Ашхабада, включавшую в себя горную подготовку в Келяту в отрогах Копетдага. Пять месяцев сержантских курсов, и вот сейчас, когда колонна бензовозов в охранении БМП, БТР и МТЛБ противотанкового дивизиона (он же „мотолыга“) с установленным на ней АГС-17 вот уже вторые сутки шла через перевал Саланг в направлении Кабула, он сидел на броне шедшей в хвосте каравана бээмпэшки с автоматом между колен. Это была его первая командировка, и Рымову хотелось верить, что доставка груза пройдёт без происшествий.
Колонна была смешанной, вместе с русскими шурави (под одну гребёнку афганцы называли так всех советских воинов, невзирая на их национальность) охрану осуществляли и сорбозы — правительственные афганские войска. Правда, немногочисленные, всего пара взводов, да и храбростью местные не отличались. Так что если и на кого была надежда, то как раз на русских шурави.
Сегодня, переночевав в маленькой деревушке Тагхар, вышли рано утром, по холодку, но сейчас, после нескольких часов пути, когда беспощадное апрельское солнце упорно ползло в зенит, в бушлате становилось жарко. Хотелось снять его и желательно постелить под задницу, которая от тряски на металлической поверхности ныла уже нещадно. Был, конечно, вариант ехать внутри машины, но недаром бээмпэшка имеет ещё и нелестное прозвище „Братская Могила Пехоты“: один душман (тогда их моджахедами ещё не называли) при удачном выстреле из гранатомёта в десантный отсек мог „похоронить“ всех, кто там находился. Да и обзор с брони лучше, чем больше глаз — тем выше вероятность того, что кто-то заметит притаившегося в кустах на склоне бандита. Хотя такое, говорят, случалось редко, аборигены умели так прятаться, что буквально сливались с окружающей местностью. Да и по скалам прыгали, как горные козлы, куда там нашим в их ботинках — альтернативе зимним „кирзачам“. Недаром максимум через полгода многие переобувались в кроссовки. Отслужившие год и больше поделились опытом, что кроссовки можно купить на любом более-менее приличном местном рынке. А ещё лучше — устроить как бы случайную поломку БМП или БТР рядом с магазином типа сельпо, в котором ассортимент зачастую бывал не хуже, чем в советской „Берёзке“. Духанщику в зубы — и часть товара за считанные минуты перекочёвывала внутрь боевой машины. После этого вся рота курила „Мальборо“ и глушила „Наполеон“, а музыку слушала исключительно из „Панасоника“. До той поры, пока замполит всю эту „черешню“ не конфисковал, разрешая оставить только кроссовки и что-нибудь из одежды.
А в данный момент Алексей думал о том, что напишет в следующем письме матери, учитывая, что каждое письмо из Афгана подвергалось перлюстрации. Тут обычно все пишут одно и то же: служба идёт, всё хорошо, Ну и правильно, незачем лишний раз тревожить родных. Вот после дембеля можно и рассказать… Если, конечно, будет желание.
Сейчас по правую сторону по ходу движения колонны возвышалась практически отвесная стена, слева шёл крутой обрыв, под которым несла свои воды речушка с непонятным названием Баклин, и с той же стороны впереди виднелась поросшая густым кустарником возвышенность. Чем ближе к ней, тем тревожнее становилось на душе у Рымова, он легко мог представить, как в этих кустах прячется целая банда душманов. И когда голова колонны начал втягиваться в это короткое ущелье, где-то впереди раздался взрыв. Шедший первым БТР тут же вспух огненным цветком. Следом рвануло метрах в десяти от них, и сидевший рядом с ним Витька Пискунов, призвавшийся из Гатчины, дёрнулся, и начал медленно сползать с брони, зажимая ладонями рану на шее, а кровь хлестала сквозь пальцы, обагряя красным „разгрузку“. Алексей смотрел на него, как зачарованный, даже не делая попытки удержать товарища, когда он свалился с брони на каменистую дорогу.
Кто-то отчаянно завопил: „Ду-ухи-и-и!“. Он не видел, кто его столкнул с брони, кажется, это был сержант Султон Маматкулов, которому до дембеля оставалось полгода. Столкнул, и тут же свалился рядом с ним, и потянул за собой, под днище БМП. „А если водила даст по газам, нас же гусеницами может расплющить“, — мелькнула в голове тревожная мысль. Мгновение спустя снова рвануло, и в этот раз совсем близко, отчего каменная шрапнель прошлась по борту бээмпэшки, и они с Маматкуловым синхронно, как черепахи в панцирь, втянули увенчанные касками головы в плечи. Тем не менее, один из камешков успел царапнуть по щеке. Алексей приложил к ней ладонь — на ней остался красный мазок.
— Ерунда, царапина, — успокоил повернувший к нему голову Маматкулов.
Таджик выставил наружу ствол АКМ и водил им из стороны в стороны, выискивая цель. Наконец определился и дал короткую очередь куда-то вверх.
— Рымов! Маматкулов!
Кто там их зовёт? По голосу вроде как капитан Полозков. Опередив никуда не спешившего Маматкулова, он наполовину выполз из-под днища БМП, и точно, комроты сидел у колеса соседнего бэтээра, опираясь на одно колено, с автоматом в руках. Увидев младшего сержанта Рымова, крикнул, но чуть спокойнее:
— Вы чего там отлёживаетесь? Давай ползи к БТР связи, узнай, вызвали они поддержку с воздуха или всё ещё ждут приказа. Если что, скажи, я дал такой приказ, иначе без авиации нам хана.
— Так ведь горы, я слышал, что тут рация не ловит…
— Ты, твою мать, не умничай, а выполняй, что тебе старший по званию приказывает.
— Есть выполнять, товарищ капитан, — без особого энтузиазма отрапортовал Алексей.
И как в этом аду доползти до БРТ связи, которая находится где-то в середине растянувшейся на добрый километр колонны? Ему очень не хотелось вернуться домой „грузом-200“, в запаянном цинковом гробу. Инстинкт выживания ценился здесь куда больше, чем глупая храбрость, но и выглядеть трусом в глазах товарищей было ниже его достоинства. Да и под трибунал можно легко залететь, дослуживать в дисбате, понятно, не так страшно, но тоже хорошего мало.
И потому, невзирая на свистевшие вокруг пули и периодически гремевшие взрывы, он пригнувшись, короткими перебежками, стараясь держаться ближе к отвесной каменной стене, за бортами машин, отделявших его от страшной горы, посылавшей в бойцов смертоносную россыпь свинца и гранат.
Вот, кажется, и БТР связи… Он замолотил кулаком по борту, и когда уже собирался лезть наверх, к люку, тот открылся и из него показалась голова сержанта-связиста со смешной фамилией Тараканчиков.
— Ну чего долбишь? — крикнул тот.
— Полозков велел передать, чтобы вызывали поддержку с воздуха.
— И так уже вызываю, только сигнал, сука, ни хера не проходит.
В это мгновение половина головы Тараканчикова странным образом исчезла, оставив вместо себя маленькое красное плато, под которым виднелись нос и нижняя часть лица. Ещё несколько секунд безголовый связист сидел в прежней позе, а затем провалился внутрь БРТ.
