Ознакомительная версия. Доступно 353 страниц из 1765
...не провелик детинушка, оцень крепко толст,
А ише оци-то у Добрыни да как у сокола,
А ише брови-то у Добрыни да как у соболя,
А ресници у Добрыни да два цисти бобра,
А ягодници бутто ёго макоф цвет,
А лицо бело у Добрыни да ровно белой снек
(из онежской былины, примечание автора).
Воспитанием Добрыши занималась мать, потому что отец, Никита, по прозвищу Ромахдус (romahdus - гром, треск, в переводе с финского, примечание автора), погиб при невыясненных обстоятельствах, едва сын начал ходить. Кто-то говорил, что отравили его в Новгороде, куда он наведывался к Олафу по каким-то своим делам. Знатный был человек Ромахдус, заметный, а его принадлежность к династии Инглингов, может быть, являлась вовсе не пустым звуком. Стало быть, и недоброжелатели не сидели, сложа руки. Тот же слэйвинский князь Ярицслэйв никогда не упускал случая расширить свое влияние в Ливонии всеми позволительными ему методами. А яд - самый позволительный для людей, не очень обремененных моральными устоями.
Но это были всего лишь досужие разговоры, которые очень быстро прекратились. Нет человека - и нет проблем. Осталась память и истина. Память - голос мертвых, истина - голос Господа.
Добрыша сызмальства читал и писал, умиляя мать и вызывая раздражение случившихся в Пряже богатых слэйвинов - им самим отчего-то это дело не очень, чтобы давалась. Лень, наверно, мешала, либо строение черепа (шутка). Читал он почему-то Септугианту (перевод иудейской Библии на греческий язык, примечание автора), а писать любил некоторые интересные фразы, типа "Или, Или, лама савахфани!" ("Боже мой, Боже мой, для чего ты меня оставил" - последняя фраза Иисуса на кресте на арамейском языке, примечание автора). Впрочем, и канонический Ветхий и Новые Заветы тоже были ему интересны вполне. А, если их сравнивать с взявшейся неизвестно откуда "Антитезой" Маркиона (Маркион редактировал Евангелия и послания Апостолов всего через три сотни лет после казни Христа, пытаясь убрать из них политические вставки и заурядные враки, за что был бит, изгнан и потом, умер, примечание автора), то забывал об обедах и ужинах.
Но никогда Добрыша не забывал об увлечении: игре в тавлеи, как ее называли слэйвины. Сами они с парнями обзывали ее иначе, по старинке - "tavoitella" (пытаться, стараться, в переводе с финского, примечание автора). Шесть квадратов - поле, мечут по ним белые и черные камушки, пытаясь получить нужный счет, вот и вся игра. Но руку нужно было иметь верную, а глаз - острый. Если добавить варианты, когда следует "заморозиться", когда даже "сдать кон", то пустоголовому игроку не хватит везения, чтобы уповать на счастье. Мозги в игре следовало включать на полную нагрузку, если, конечно, мозгов хватало.
Еще резались в грюхи (такая ливонская предыстория "городков", примечание автора) и даже в "попа". Это не значило, что брали биты и метали их во всех случившихся поблизости попов - к церковнослужителям эта игра не имела никакого касательства.
Выражение "ставить на попа" означало всего лишь подъем какого-то предмета из состояния устойчивого лежания в состояние неустойчивого стояния. Даже сами попы, что помоложе, подобрав рясы, играли в "попа".
Кто раньше сбивал битой кусок жерди, великим трудами установленной на попа, тот и побеждал. Если, конечно, удавалось отбиться от прочих игроков, намеренных эту жердь любыми способами присвоить себе. Методы допускались всякие, однако в случае касания потенциального победителя претендентом по туловищу, либо по зубам своей битой, тот выходил в аут. Сражались до победного конца, не считаясь с выбитыми молочными зубами и разбитыми руками-ногами.
После таких упражнений вопрос, как парни так ловко осваивают стрельбу из лука, владение мечом, палицей - становился неуместным.
Добрыша, несмотря на свою внешность и комплекцию, достиг во всех своих подростковых играх уверенного мастерства. Вскорости обязательно кто-нибудь должен был, вспомнив былую его кличку "Геркулес", додуматься до нового прозвища "Гермес" (Herra Mies - господин человек, мужчина, в переводе с финского, примечание автора), да пришлось парню покинуть родимые пенаты.
Мать понимала, что сын ее должен развиваться, чтобы стать таким же, как и его покойный отец. В тихой и умиротворенной Пряже, медвежьем углу, как бы ни жилось в довольстве и сытости, но ничего нового не постичь. Получать знания можно только в столицах.
Добрыша отправился в Новгород, не приобретя даже минимального опыта адаптации к большому количеству незнакомых людей вокруг. У него просто не было таких возможностей. В Олонце подаваться было не к кому, в Ладоге - тоже. А в одном из самых крупных городов Ливонии - Олаф и сын его Магнус - всегда готовы были принять потомка замечательного Никиты Ромахдуса, туда его и выслали.
Добрыша уехал не очень охотно, но, зато, чуть погодя, гораздо охотнее вернулся обратно. В возрасте двенадцать лет всегда трудно начать самостоятельную жизнь, будь ты хоть семи пядей во лбу.
У Никитича семь пядей было, может быть, даже чуточку больше. Но в Новгороде они выставлялись на всеобщее обозрение достаточно редко - в крупных городах самыми видными достоинствами являлись наглость и наличие денег в кошеле. Деньги у Пряжанского парня были, вот только распоряжаться ими он не умел. То есть, скорее, не хотел - тратить их на пустяки было жалко. Поэтому он не стал переводить ни одного артига, чтобы обряжаться в модное платье, нацеплять на шею побрякушки и облачаться ногами в сафьянные сапожки.
Олаф определил его при своей дружине в подученики, так что на еду можно было не тратиться - все питание за казенный счет. Только выпивка - за свой, но Добрыша не пил алкоголь, даже бражку и пыво. Не было еще в его жизни стрессов, чтоб тонизировать их пьянкой. Какие стрессы в двенадцать мальчишеских лет? Только тоска по дому.
Добрыша в первый же день пересекся с сыном Ярицслэйва Сашей и прочими юными слэйвинскими княжичами. Их отчего-то было много, и все они походили друг на друга: разодетые павлинами, кривоногие и горбоносые с непонятного цвета глазами. У них в Пряже таких называли "чернью", ибо среди очей местных жителей только оттенки синего цвета были куда как распространены. Черные же наблюдались только у пришлых, они и слыли "чернью". Ничего обидного, только определение.
Княжич Саша верховодил и был самым важным. Прочие тоже важничали, но с оглядкой на лидера. Они заметили новичка, осторожно прохаживающегося возле конюшни, и, не сговариваясь, всей стайкой двинулись к нему. Говорят, что в океане так же может поступать косяк селедки - плыл себе прямо, вдруг резко взял и развернулся в обратную сторону. Причем никто не налетел на соседа. Вот, что значит коллектив.
Добрыша не питал ложных иллюзий, что парни идут к нему, чтобы предложить дружбу и взаимовыручку. Скорее, наоборот: предложат вражду и скопом нападут.
- Как, насчет, чтобы сразиться? - спросил он, обращаясь к Александру.
- Мы с конюхами не сражаемся, - ответил тот машинально, тем самым, исключая возможность поспешной драчки. Слово вылетело, не воротишь.
Добрыша чуть усмехнулся, добившись своей цели.
- Не, я предлагаю в грюхи, либо в попа, или тавлеи.
- А нам с того - что? - поинтересовался княжич Вова Мстислэйвович.
- На щелбаны, - пожал плечами Добрыша.
- Только на деньгу, - возразил Вова.
- С лука будем бить, - решил Саша. - А если у тебя денег нет, укради, но верни.
- Если проиграю, - согласился пряжанец. - Если выиграю, то с вас причитается.
Вечером того же дня Добрыша был одет, обут по местной моде, да еще и мыслями про Иринея поделился вслух: "Безрассудны также эбиониты, которые не принимают в свою душу веру в соединение Бога и человека, но пребывают в старой закваске рождения (плотского)". Проповедовал, так сказать.
Ознакомительная версия. Доступно 353 страниц из 1765
