Песок хрустит. Тени идут. Жизнь струится из-под чужих штор.
Лимб.
Но вдруг её зовут. По имени. Хоть звука, кроме хруста песка, здесь и не существует. Она поворачивается и идёт, лавирует между источающими холод тенями. Идёт, не понимая куда. Смотря только под ноги. На песок. Серый, как и всё вокруг.
А когда останавливается, впереди стоит он: крупные черты лица раскрашены жизнью, неестественно синие глаза смотрят внутрь, в душу. На нём сержантский китель ВДВ – эти лычки и прилежно расправленную бело-голубую тельняшку из-под широкого отворота ей не забыть никогда.
От него веет теплом. Веет уютом и спокойствием. Мужской силой.
Десантник протягивает руку. Могучая ладонь раскрыта – приглашает. Она согласна, и от соприкосновения тело медленно наполняет тепло. Жизнь цветёт теперь и в ней!
Но вдруг ревёт сирена… Далёкая. Надрывная. И безнадёжно запоздалая.
Взрыв сметает все, точно ураган – жёлтые слабые листья с засыпающих на зиму деревьев. Десантник смотрит на неё и беззвучно кричит. Краски покидают глаза, затем выбеливают лицо и обесцвечивают китель. Они стекаются в ладонь, сжимающую её руку. Бегут, ускользают, словно спасаются – жаркие, пульсирующие…
И вдруг он падает, рассыпается на миллионы маленьких галек или же больших песчинок. Оставшееся в её руках тепло красок тянет книзу, прижимает неподъёмной ношей, тяготит.
Она не в силах удержать это тепло. Удержать его одна.
И роняет.
Удар об землю, россыпь песка. И ничего. И – серость…
Глава 6. Ночь
С отбоем свет белых спиралей по потолку ослаб, угловатые же гробины квантовых приёмников ничуть не изменили тональности и всё так же монотонно гудели. Минут десять как тут завершилась работа – лишнее демонтировали и убрали в пустующий склад.
Последним капсульный отсек покинул Истукан. Робер слышал прозвище Бурова и знал, что так его называть не стоит. От историй у дымной стойки бара “Под углом” иной раз дыбились волосы.
Напоследок Буров долго осматривал поверхности двух капсул. Иногда подходил к третьей, в которой вообще никто не пробуждался, и будто бы что-то сверял.
Роберт провёл большой ладонью по своему гладкому неровному черепу. Повернулся, насколько позволило скошенное зрение, в профиль, затем другой стороной. Небольшое зеркальце на телескопической ножке, обнаруженное им здесь же, в нише, беспристрастно отражало все изменения внешности.
А внешность для Роберта Павлова была очень важна. Но не пресловутое «красив-некрасив» тут было главным.
Главным было – саха. Больше смерти он страшился однажды вылезть из капсулы и не увидеть в зеркале по-особому смуглой кожи, больших монголоидных скул, раскосых глаз. Не обнаружить в зеркале якута.
Роберт остался доволен увиденным. Он отложил зеркало и взял из сейфа один из пистолетов. Проверил магазин, тот оказался полон, затем внимательно осмотрел флажок предохранителя, убедился, что он в нужном, безопасном, положении и, убрав указательный палец подальше от спускового крючка, направился в сторону изолятора.
Он не ощутил ни капли рвения, когда в первую же ночь старший офицер безопасности назначил его дежурным по изолятору. Роберт не сомневался: оставить тут именно его, геолога-взрывника, была очень веская причина. И именно сейчас, после всей этой чертовщины с Ординатором, после подозрительной неопределённости о присутствии кого-то… Впрочем, майор Нечаев чётко дал понять: основной арсенал опечатан и угроза изолирована.
Только вот спокойствия отчего-то не прибавилось.
Роберт шёл к прозрачной переборке изолятора так, будто внутри тихо стрекотало жуткое чудовище, только и ждущее глуповатого на вид якута, чтобы броситься на него через заранее прожжённый кислотой стеклопластик.
Но вместо чудовища, на мягком, как и весь остальной изолятор, полу мирно посапывала девушка. Очень стройная, высокая. Жаль, что она спала на боку, близко к стене – Роберт никак не мог разглядеть её лица. Хотелось посмотреть: как же изменилась знаменитая Старстрим?
В виртнете имя Милослава Милош почти не встречалось, зато её псевдоним не раз гремел на весь мир. Её очерки с других планет переводились даже на амхарский, официальный язык Эфиопии. Неудивительно, при условии, что она до сих пор оставалась единственной допущенной к «прыжку» журналисткой. Голливуд, киномонстр с холмов Калифорнии, так и не добился разрешения на экранизацию единственной художественной её работы – повести «Пустота».
Роберт обожал «Пустоту». Перечитал трижды полностью, и бессчётное количество раз освежал в памяти любимые отрывки и цитаты. Притом, что ценителем литературы не был никогда. Он относился к ней как оружейный историк во второй половине двадцать первого века относится к средневековому мечу, да и вообще к подобного рода холодному оружию: отслужив человечеству не один век, оно в какой-то период времени перестало быть эффективным и необходимым, встав в один ряд с десятком таких же великих вещей и явлений.
Но повесть «Пустота» была исключением. Любовь Роберта к ней имела вполне определённые и глубинные причины. С раннего детства он заболел устным народным творчеством, к настоящему моменту уже тоже фактически погибшим. Однажды его дедушка, старый таёжный промысловик, открыл ему мир олонхо, древнего якутского искусства песнопения и эпического стихотворения. Потом страсть подкрепилась бурятскими улигер, тесно переплетающимися с суровой монгольской культурой.
Позже, во время учёбы, он и заподозрить не мог, что геология – выбранная им стезя – имела ореол великого множества баек, накопленных за века существования. Довершением стал первый «прыжок» Антонова. Оказалось, что космопроходцы носили в сердцах ту же искру романтики, что возгорелась столетия назад в походных кострах на просторах заснеженной матушки-Сибири.
А повесть бедняги Милош как раз посвящалась одной из самых известных и жутких баек космоходства. Писалась она, со слов Старстрим, с минимальным художественным домыслом. Повесть была о Пустом космопроходце.
На Анубисе, когда на его орбите ещё кружил «Герольд», всего погибло пять человек. Но особое внимание привлекал инцидент с Алексеем Курбатовым-младшим и Асланом Плиевым., ведь во время поисков этих двух космопроходцев впервые и повстречали Пустого. Случилась паника: один поисковик наотрез отказался покидать челнок, а второй затребовал немедленного возвращения и угодил в изолятор.
Тела Алексея и Аслана вскоре нашлись. Точнее… оболочки. Ни внутренностей, ни языка, ни мозга – ничего не было на месте. Притом из внешних повреждений разве что ссадины да ушибы, какие можно получить при самом заурядном падении.
С этого-то рапорта и начались встречи с Пустым. То его видели на Таганроге, то при последнем возвращении на Марс. Так бы и остались истории о нём простой, рядовой байкой, не пропади однажды на Церере-3 знаменитый космопроходец, ветеран войны Семён Кожин.
Говорили, что Семён до этого видел Пустого космопроходца. Якобы он упоминал об этом как-то за обедом. Нашлись свидетели, многие подтвердили. Никто не придал особого значения хотя бы потому, что сам Кожин, в прошлом подполковник морской пехоты, отчаянный чёрный берет, только высмеял увиденное.
Вскоре его разыскали. Кто был на Церере-3, скажет – нет более благоприятной и гостеприимной планеты, чем эта. Альфа-хищников, какими славится та же Хиц-2, на планете отродясь не было. Самый страшный хищник Цереры-3 умещался на рабочем столе учёного, и до смерти боялся огромного двуногого существа, то и дело тыкающего в него болезненным ярким светом.
Положение тела Кожина красноречиво говорило о том, что подполковник морской пехоты, в своё время в рукопашную сходившийся с синтетиками, перед смертью испытал ужас. И он был опустошён. Точно так же, как Курбатов-младший и Плиев на Анубисе. Допрос Ординатора выявил, что «внезапный беспричинный всплеск резко негативных эмоций имел место», но он был настолько кратковременным, что процесс вмешательства даже не начался.
