Иная терра.Трилогия - Эльтеррус Иар

— А если сумею? Доказать.

— Тогда проблема отпадет сама собой. Да, еще ты всегда можешь сказать, что просто сам не хочешь быть со мной. Но ложь я почувствую.

— Знаю. Иначе уже сказал бы.

— Полгода.

— Я запомнил.

Он сидел на краю ее кровати, и ощущал себя полным идиотом. Хотя бы потому, что его не отпускало ощущение, что он только что впервые поссорился со своей… нет, даже в мыслях этого не произносить.

— Твои штаны в ванной, — безразлично сказала Катя. — Я их кое-как отмыла и зашила, но они из очень жесткой кожи, так что вышло не очень.

— Спасибо.

Одевшись, крылатый подошел к окну.

— Коста, подожди… — она быстро поднялась, подошла — обнаженная, как и была. — Я буду ждать. Просто буду ждать, и ты не забывай, хорошо?

— Даже если бы я хотел, я бы не смог забыть, — честно признался он.

Тонкая ладонь легла на плечо, скользнула по коже, перебралась на основание левого крыла. Пальцы погладили перья…

Катя вдруг улыбнулась. Неожиданно, очень неуверенно — но улыбнулась. Коста поймал ее улыбку, понял причину — и улыбнулся тоже. Развернул крыло.

— Выбирай.

— А тебе не будет больно?

И тут Коста расхохотался. Он смеялся так, как не смеялся, наверное, ни разу в жизни, прошлой или нынешней, до слез, до сведенных судорогой скул, до разболевшейся головы.

Сперва Катя, кажется, испугалась. Потом несмело улыбнулась… а через минуту уже смеялась вместе с ним.

И перо она все-таки выбрала. Осторожно, но крепко взяла его пальцами, Коста накрыл ее ладонь своей и дернул.

Спустя полчаса крылатый летел над ночным Питером и думал, кто же сошел с ума? Он, Катя, или весь мир? Пока получалось, что мир. Верить в это хотелось, но было страшно. Несмотря на страх, Коста верил.

Хотя и знал, что пройдет еще одна-две вечности между ударами маятника, и реальность вернется, принеся с собой осознание, понимание, вину. Но пока этого не случилось, еще пару кратких вечностей он может хранить в себе воспоминание о своем счастье.

III. VII

Вселенское равновесие существует. К сожалению, оно почему-то всегда работает в негативную сторону, уравновешивая все хорошее, и почти никогда — наоборот. К примеру, если несколько дней стоит прекрасная погода, просыпаешься утром с мыслью «Жить — хорошо!», кажется, начинаешь влюбляться в симпатичную и неглупую однокурсницу, на рабочем и учебном фронтах все так хорошо, что даже не пугает ни капельки приближающаяся сессия, а любые технические накладки в реализации нового проекта кажутся ерундой — то через день-другой обязательно зарядят гнусные холодные дожди, однокурсницу застанешь целующейся с главным институтским бабником, проект сорвется из-за какой-то мелочи, а подлый комп сожрет файл с готовым, но безалаберно не скопированным куда-нибудь еще курсовиком. Нет, не обязательно случится все из вышеперечисленного, но хоть какую-нибудь подлянку равновесие обязательно преподнесет.

Сегодня это была погода. Дождь начался еще с вечера, в новостях погоды для метеозависимых значились грозные предупреждения, и Стас так и не смог заснуть — даже самые сильные обезболивающие были не в состоянии успокоить привязавшуюся головную боль, хорошо знакомую любому, страдающему вегето-сосудистой дистонией, болезнью Петербурга. Ближе к утру он оставил попытки все же поспать сегодня ночью, а когда на улице уже окончательно рассвело — выбрался из постели, быстро собрался и пошел гулять. Да-да, именно гулять, невзирая на паршивую погоду.

Дождь и порывы холодного ветра быстро сдули остатки сонливости, головная боль, обидевшись на такое явное пренебрежение, куда-то делась. Стас брел по улочкам Питера, не особо задумываясь, куда и зачем идет. На душе было неспокойно — уже второй день его не отпускало смутное дурное предчувствие. Настолько смутное, что молодой человек даже не мог понять, к чему именно оно относится — к нему лично или к делам Ордена, или к чему-то еще…

Стас остановился посреди улицы, запрокинул голову, подставляя лицо прохладным мелким каплям. Глубоко вдохнул, отгоняя плохие мысли, потянулся всем своим существом к льющейся с неба воде, к таинству дождя, таинству омовения и очищения — он давно уже забыл, что такое «плохая погода», научившись в каждом проявлении природы видеть жизнь и смысл. Ну, почти в каждом.

Он не знал, сколько времени простоял вот так, наслаждаясь влажными прикосновениями, наполняющими его душу прохладой и свежестью чистоты. Мысли, до того сумбурным роем клубившиеся в больной голове, с каждым вдохом приобретали отчетливость и кристальную прозрачность, гнетущее ощущение, не дававшее покоя последние два дня, стекло по фалангам пальцев, на мгновение задержалось на ногтях, и странно-глухими в этой звенящей чистоте дождя каплями сорвались на асфальт, растворившись без следа.

Стас мог стоять так долго, гораздо дольше, чем допускал город. С сожалением вздохнув, он выпрямился, открыл глаза, несколько раз моргнул, стряхивая влагу с ресниц.

И только теперь заметил того, кто уже несколько минут наблюдал за ним, стоя в тени многоэтажного дома.

Высокий, крепко сложенный человек. Кожаные штаны, тяжелые ботинки. Промокшие длинные волосы змейками облепляют лицо и плечи, несколько прядей падают на грудь. Крылья за спиной полурасправлены, с кончиков перьев срываются звенящие капли.

В одно мгновение от безмятежного покоя, царившего на душе Стаса, не осталось и следа. Сознание затопила ненависть, по нервам стегнула утихшая было боль потери. Хотелось закричать от переполняющей злости, но ярость перехватила горло, не выпуская наружу ни звука, не позволяя бешенству выплеснуться куда-либо. Был только один путь, и сейчас Ветровский не думал, да и попросту не помнил о том, что говорил Кате Годзальской. Он не собирался разговаривать с убийцей, он собирался его убить.

Тихо щелкнуло лезвие выкидного ножа, Стас сделал два быстрых шага, сконцентрировался на цели — все, как учили. И прыгнул. Быстро, точно, резко. Сейчас, еще одно мгновение, даже меньше — десятая доля мгновения, и острая сталь прорвет обнаженную кожу, проскользнет между ребрами, пронзит сердце. И неважно, что будет дальше — сейчас он просто делает то, что должен сделать. Нет, даже не так — он делает то, чего не может не сделать.

Наверное, мальчишке казалось, что он очень быстр и тренирован. Что его бросок стремителен, атака безошибочна, и удар неотвратим. Наверняка он так и думал.

Коста спокойно проводил взглядом прыжок Ветровского. За миг до столкновения мягко отшатнулся в сторону, перехватывая руки, чуть сжал правое запястье Стаса — тот негромко вскрикнул, выпуская нож.

Несколько секунд Коста пристально вглядывался в глаза юноши. Ярость и ненависть в них сменились каким-то странным, смешанным чувством. Крылатый никак не мог понять, каким именно, хоть и ощущал, что это очень важно — именно сейчас понять.

Сперва он хотел просто отбросить Стаса, но почему-то передумал. Медленно разжал руки, Ветровский тихо всхлипнул, и осел на асфальт. Обхватил себя за плечи, не отводя взгляда от Косты. И крылатый внезапно понял — нет, далеко не все, но самое главное: он понял, что его поняли. Понял — и не поверил.

Стаса трясло. Перед глазами метались картинки чужих воспоминаний, сердце сжималось от чужой боли, сознание меркло от чужого ужаса и от собственного понимания. Сквозь эту тугую полупрозрачную пелену чужого он еле улавливал слова этого… существа, которое убило тысячи людей, но и кару несло такую, что Стас оказал бы ему величайшую милость, убив. Но крылатый сам не позволил себя убить — он добровольно принял свое воздаяние и не считал себя вправе прервать мучительную жизнь.

Когда он снова обрел способность дышать и осознавать реальность, крылатого рядом не было. Ветровский медленно поднялся на ноги, все еще не до конца понимая, что произошло. Помотал головой, стряхивая влагу с волос и лица, смахнул каплю с кончика носа. Трясущимися руками достал чудом не вымокшие сигареты, закурил, укрывшись от дождя под аркой.