Сначала она сбивалась и спотыкалась. Потом, похоже, нахлынули воспоминания, голос окреп, и она принялась рассказывать ту старую историю с такими же интонациями, как будто она новый рецепт запеченой рыбы излагает. Или описывает, как соседи скопили денег на новый холодильник.
Ей почти удалось отмазаться. И первые года два-три отец даже не думал, что я не его ребенок. Напела про недоношенность, про то, что я оказался на удивление крепким и живучим, еще что-то такое. А раскрылось все случайно и по-идиотски.
Мелкий я был ребенком любопытным, и мамина шкатулка с украшениями меня притягивала, как магнит. И однажды, когда у родителей были гости, я пробрался в родительскую спальню, выпотрошил шкатулку и вытащил этот самый перстенек. И вышел со своей «добычей» к гостям. Мама разнервничалась сильнее, чем следовало. У отца снова всколыхнулись старые подозрения, началась разборка, бензинчика в которую плеснул еще и Прохор. То ли он опознал украшение, то ли ляпнул про рога отца просто потому что по природе своей человек-говно… В общем, это был ужасный позор. И особенно неприятно было то, что все произошло при куче свидетелей.
Потом, когда все разошлись, обогащенные свежими сплетнями, отец насел на маму, и она повинилась. Все ему рассказала, ну, за исключением раскрытия личности любовника. А кольцо это пропало. Отец в пылу ссоры швырнул его в стену, а потом оно так и не нашлось.
— Наверное, это Прохор забрал, — вздохнула мама. — Сглупила я, конечно, когда вообще это кольцо взяла. Надо было сразу вернуть, но я что-то замешкалась, а потом надо было спешно собираться и уезжать.
— Да кто такой этот Прохор вообще? — вырвалось у меня.
Мама странно на меня посмотрела, будто я сморозил что-то дикое.
— Лешин двоюродный брат, — проговорила она. — Зойки, бабушкиной сестры сын.
— И они с тех самых пор и не общались? — а, черт с ним, сгорел сарай — гори и хата! Раз уж я уже задал дурацкий вопрос, можно продолжать и дальше. Наверное, можно было как-нибудь иначе заставить маму проговорить очевидные вещи, которые Ивану Мельникову и без нее прекрасно известны, но я что-то замерз, и все мои способности к беседе на экивоках как-то увяли.
— Нет, конечно, — мама посмотрела на меня еще более странно. — Они разругались окончательно недавно совсем, когда мы в Новокиневск переехали. Но что там случилось, я не знаю. Но Леша с тех пор даже имени Прохора на дух не переносит.
Я вернулся домой в глубокой задумчивости. Посмотрел на валяющуюся на полу тетрадку. Ту самую, в которой я так и не написал донос на Прохора Нестерова.
Сердце гулко бухнуло, в ушах зазвенело. Как бывает, когда только что избежал чего-то страшного и непоправимого.
Колени даже задрожали.
Я изо всех сил напряг память. Ну давай, Жан Михалыч, пошевели уже извилинами! Не было в будущем никакого Прохора Нестерова! Братья Мельниковы были, а Прохора, Даши и Ани не было! Я же под лупой просвечивал биографию Игоря, когда журналистское расследование вел! Так глубоко, как сейчас, я не забирался, но уже в восемьдесят пятом нигде в его окружении не мелькала фамилия «Нестеров». Что это значит?
Это значит, что эту фигуру он смахнул с доски раньше.
И я чуть было не сделал это своими руками.
Давай, умник, думай дальше. Вспоминай, складывай кусочки пазла, теперь они все перед тобой.
Кто сказал, что за покушениями на тебя и за неприятностями Аллы стоит именно Прохор?
Кто все время был рядом, когда я, а точнее, еще не я, а настоящий Иван Мельников, вцепился в Прохора, как клещ, пытаясь собрать на него компромат?
И кто буквально вчера вечером весело запрыгнул в служебную черную волгу в министерскими номерами?
Я выдохнул. Стянул пальто, убрал его в шкаф. Прошелся по комнате. Снова взял тетрадку и пролистал ее пустые страницы.
Этот Прохор может быть вообще ни в чем особенно не виновен. Ну, то есть как… Он же чиновник. Если покопаться, то там наверняка найдется, к чему прицепиться, чтобы отправить его в места не столь отдаленные. Но здесь и сейчас…
Может быть, я и в дом-то к Прохору попал, потому что мы родственники. Девок водил, чувствовал себя хозяином. А что закрутил с его женой…
Так всякое случается, что уж.
Допустим, я был вхож в его дом. Навещал, гостил и все такое. И была у меня подруга-возлюбленная Аня. Которая просто в нужный момент роняла нужные слова.
И заветре…
А потом мы с ней приехали в Новокиневск. И меня убили в первый же день. Нужные люди внезапно оказались в нужное время в нужном месте. Идти в которое я совершенно не собирался, потому что у меня были другие планы совсем.
Кто-то должен был сказать, где меня искать.
Значит я к этому моменту или сделал то, что был должен. Или свернул в опасном направлении.
И потом Игорь еще.
«Отцепись от Прохора…»
Осколки памяти всплывали, вспыхивали искрами, крутились перед глазами. Я разжал пальцы, и тетрадка упала на пол.
Ну давай уже, вот же он, вывод.
Который напрашивается сам собой, ясно же, как белый день!
Я несколько раз крепко зажмурился. Сел на кровать.
Но ведь в настоящей истории и меня здесь не было. Иван Мельников выпал с балкона и разбился в ноябре тысяча девятьсот восьмидесятого. И не написал никакой донос на Прохора.
Значит, у Игоря под рукой оказался другой инструмент, который это сделал.
Даша?
Пальцы зашевелились, как будто в поисках смартфона. Как будто в тумане блуждаю. Сижу в ледяных чертогах разума и пытаюсь из осколков собрать слово.
Хоть какое-нибудь.
Впрочем…
Ну и что, что я не знаю, куда делись все эти люди? Если мне не попалось информации о них в будущем, это вовсе не значит, что они все трагически погибли, умерли при невыясненных обстоятельствах или пропали без вести. Может просто…
Тут я на себя разозлился. Что именно «просто», а, Жан Михалыч?
Или во мне заговорили кровно-родственные связи с Игорем, и я пытаюсь про себя его выгородить? Твою мать, да я же знаю про его жизнь все!
Так почему же я до сих пор продолжаю надеяться, что его еще можно как-то изменить? Что это он не с самого начала был отморозком, это его злой дядя Прохор испортил!
Я шепотом выругался матом.
Полегчало.
И даже вроде как забрезжило в голове какое-то подобие плана дальнейших действий.
Я потер кулаками глаза, взял чайник, набрал в него воды и поставил на плиту.
Надо перестать крутить эту карусельку в голове, попить чайку с печеньем и лечь спать. За ночь мысли утрясутся, встанут на свои места, вот тогда и выводы буду делать.
Проснулся я до будильника и успел выключить его до того, как он заголосил на весь квартал. Сварил себе кофе, намазал бутер маслом, предусмотрительно оставленным с вечера в тепле. Открыл книжку Конан Дойля.
Без пятнадцати восемь натянул пальто и вышел из дома. До работы мне тут два шага, без всякой толкучки. Хорошо все-таки, когда не приходится ездить. Если бы не воздух этот кошмарный, то идеальный был бы район…
Я распахнул дверь в редакцию и замер на пороге.
На месте Антонины Иосифовны сидел незнакомый мужик. В сером костюме, шея затянута галстуком так, что кажется, он собирался на нем повеситься, темные волосы гладко зачесаны на пробор. И выражение лица такое, будто у него под носом что-то протухло.
— Ну что вы встали на пороге? — сказал он, подняв на меня глаза от стола редакторши. — Вы же на работу пришли? Входите, давайте знакомиться.
Глава двадцать шестая
Больше никакого рок-н-ролла…
«Нда… Не повезло нам…» — думал я, слушая монотонный монолог нового главного редактора. Он сказал, что зовут его Сергей Семенович Торопыгов, что раньше он возглавлял дальневосточное отделение газеты «Красный флот». Что сюда его перевели по состоянию здоровья. Что он очень недоволен тем, как у нас поставлены дела. Плохо поставлены. Развели бардак. Предыдущий редактор относился к своим обязанностям наплевательски. Но теперь он, Сергей Семенович Торопыгов, это непременно исправит.
