— Я могу покинуть расположение войск и направиться в Петербург к своему покровителю, чтобы спрятаться там от гнева вашего. Думаю, кто именно может прикрыть меня перед императором, вы и так знаете. Могу письмо написать своему монарху, но вы же его перехватите, но всё же могу. Суворову, из-за близости с которым я сидел в крепости, чем вызвал чувство вины у фельдмаршала, также скажу о положении дел. Он не может не посочувствовать или же что-то учудить. Но Военторг готов обсуждать предложение господина Меласа о закупках продовольствия, если поступит письменное предложение о закупках с предлагаемыми ценами. Бумага с печатью и подписью, — сказал я и был готов, что сейчас же обрушится потолок, или же я провалюсь со второго этажа, где и происходил разговор, на первый.
Слова звучали вызывающе, словно крик убеждённого в своей невиновности, притом смелого человека, которого ведут на казнь, а он «рубит правду-матку».
— Вы дерзкий. Господин Разумовский говорил об этом, — Франц фон Тугут позвонил в колокольчик и обратился к моментально возникшему в дверном проёме слуге. — Кофе нам принесите!
Слуга ушёл, а канцлер не спешил продолжать разговор. Было видно, что он размышляет. И тишина, нарушаемая лишь шумом шагов Тугута, продолжалась более пяти минут.
— Я мог бы смести вас, как пыль. И вот размышляю, делать ли это… Скажите, генерал-майор, а что вы думаете, вот к примеру, о Венеции, Пьемонте? Или о Папской области? — спросил канцлер.
Чуть подавил в себе порыв ответить, что я не могу думать такими категориями, как будущее Пьемонта или других государств в Италии. Если у меня нет мнения, то какого чёрта я вообще позиционирую себя, как представитель самого канцлера Российской Империи уже графа Безбородко?
Вот мысль пронеслась в голове про мою империю, и что она, по сути, за моей спиной. Ну, а то, что меня могут разменять? Так дальше фронта не пошлют, а я и сам туда стремлюсь. А нет, так и в Сибири есть дела на пару лет.
Не должно мне бояться этого урода. Много боялся в иной истории персидского шаха Грибоедов, когда с честью погиб на чужбине иранской? Или же Александр Сергеевич Меншиков боялся ли, когда оскорблял османского султана в преддверье Крымской войны, глядя тому в глаза? Да такие примеры можно продолжать озвучивать почти бесконечно. И я прогибаться не стану, тем более, что сейчас я выскажу позицию своего императора.
— А разве может быть иное решение, кроме как вернуть королевские династии? Мы же за это воюем, чтобы выгнать французских революционеров из Италии и вернуть природное положение дел, — сказал я, глядя прямо в глаза Тугуту.
— Нет, я также выступаю за подобное. Но нужно же защитить все отвоёванные у французов земли, для того там должны стоять союзные войска, — я впервые почувствовал растерянность со стороны канцлера Священной Римской империи.
Такие люди, видимо, чувствуют, что их не боятся, а тут ещё и крайне мало возможностей повлиять на меня. Непривычная ситуация для того, кто возомнил себя главным вершителем судеб.
— Да, уверен, что так будет правильно, — слукавил я, решив в чём-то согласиться и подыграть этому человеку.
— И вы готовы способствовать тому, чтобы австрийские войска пришли вслед за русскими и встали в Италии, дабы не пустить туда более Французов? — спросил канцлер.
— Ваша Светлость, что смогу, то сделаю для того, — соврал я, чувствуя, что забрезжил свет в конце тоннеля, который извещал, что мы можем разойтись без обид и осложнений.
— Предложение по ценам вашему Военторгу? Оно будет там. Мы, признаться, не успеваем с обеспечением, и Военный Совет искал возможности для быстрых закупок. Более того, уже сейчас я отправлю нарочного в Будапешт, чтобы сняли арест с кораблей, что перевозили скотину для вашего Военторга, — посыпались «плюшки».
Оставалось только благодарить, а не спрашивать, на каком основании вообще арестовали идущие по Дунаю корабли со скотиной. По Чёрному морю коровки с бычками прошли, с турками договорились, что уже подвиг, перевели зверьё на новые кораблики, гребные, поднялись до Будапешта и… Вот не знал я об этом. Может, и хорошо, иначе была бы ещё одна причина, чтобы вспылить.
— Ваша Светлость, а могу ли я спросить, в чём причина вашего изменения гнева на милость? — решился я поинтересоваться.
Конечно же, он почти заставил меня сказать, что я не против австрийских войск в Северной Италии, когда мы, русские, оттуда уйдём, или даже раньше, из разговора это непонятно. Но я произнёс эти слова ещё и потому, что почти уверен, основываясь на реалиях и послезнании, что французы отобьют Италию. Пусть австрийцев и бьют. Наша задача — получить свои преференции. А моя личная — людей и технологии. Будет возможность ещё что-то приобрести, да хоть и пограбить, я это сделаю.
— Почему я столь милостив к вам? Ну, как же — вы же человек моего друга, собрата, канцлера Блейзбродко. Даже господин Разумовский, посол, нервничает, думает, что вы прибыли по его душу по поручению русского канцлера. Есть чего волноваться… Адюльтеры с первой женой нынешнего императора не могут скреплять дружбу с монархом, — похотливая морда заржала.
Охренеть. Мне только что продемонстрировали мастер-класс, как нужно качать объект. Меня качали и почти что это получилось. Теперь канцлер понял про меня то, что не хотелось бы показывать. Во-первых, я не пришёл по грязную душу русского посла в Вене Андрея Кирилловича Разумовского, о чём я почти прямо и сказал. Во-вторых, я произнёс слова о том, что не против австрийских войск в Италии. Теперь всё в голове сложилось, и кажется, что ситуация не самая лучшая для меня.
Этот «подбородочный» рассчитывает на то, что я значимая фигура. И теперь, учитывая, что Разумовский — «карманный франт» канцлера Тугута, и русского посла наверняка уже обработали, «квазиморда» будет пробовать продавливать идею участия хоть какого-то количества австрийских войск в операциях Суворова. Когда такие решения будет поддерживать один русский посол, то это подозрительно. А вот взять ещё и меня, которого считают человеком Безбородко с большими полномочиями, даже с листам с императорской подписью, так всё может и срастись.
Но они ещё до конца не понимают, что из себя представляет великий русский полководец. Суворов может провернуть какое чудачество, и всё встанет с ног на голову.
— Что ж, вы свободны. Наверняка имеете много дел, меж тем командующий Суворов прибудет уже сегодня вечером, — сказал канцлер и отвернулся, однако, когда я стал уже уходить, он бросил мне вслед. — Я буду отрицать любые свои слова. А вам советую не искать возможности избежать перлюстрации тех писем, что будут отправлены канцлеру Блезбляродко.
Вот же скотина! Так жёстко коверкать фамилию канцлера Российской империи! А я ему ещё хотел самопишущее перо подарить. Яду в стакан! Кстати, нужно обдумать и подобное решение.
Примерно за час до заката солнца предместья Вены сотряслись от громоподобного «Ура!» В открытой карете, облачённый лишь в один мундир фельдмаршала Российской империи ехал Суворов. Александр Васильевич, проезжая выстроенные русские полки, успевал не только выкрикнуть название полков, но и назвать те крупные сражения, в которых эти полки особо отличались.
— Чудо-богатыри мои! С вами горы сверну и Дунай вспять оберну. Пойдёте ли со мной славу русскому оружию добывать? — Суворов мастерски манипулировал эмоциями солдат и офицеров.
Могло сложиться впечатление, что всё происходящее — спонтанная встреча командующего. Особо могло смутить то, что солдаты, как только проезжала карета фельдмаршала, устремлялись вслед Суворову. Складывалось впечатление, что вот прямо сейчас впереди вдохновлённых солдат и офицеров, словно в древние времена, едет вождь-воин, и этот полководец ведёт в бой своих витязей-богатырей, свою верную дружину.
Я знал, что уже давно были проработаны нюансы встречи русскими войсками Суворова. Римский-Корсаков получил чёткие указания от Александра Васильевича, что и как делать. И тут случился пример расхлябанности в командовании русского корпуса или просто непонимание службы. Каким-то образом, скорее всего, Римский-Корсаков просто разболтал, но все офицеры знали, для чего именно их выводят на Будапештскую дорогу и, что они будут встречать командующего. Но даже несмотря на то, что приказ Суворова стал известен всем, всё равно приезд Александра Васильевича получался фееричным.
