"Фантастика 2024-65". Компиляция. Книги 1-23 (СИ) - "Оро Призывающий"

На второй стене висели какие-то газетные вырезки. Я пробежался по заголовкам; кажется, это были хроники событий времён Великой Войны и сразу после — того периода, когда Империя стала Империей.

— Интересно, — не смог удержаться я. — Здесь нет ни одной вырезки о нём лично. Ничего, где говорилось бы об Императоре.

— А его сначала никто и не называл Императором, — пожала плечами Дюбуа, продолжая ностальгически разглядывать фотографии. — Даже войну тогда не называли «Великой», а уж его… вообще никак не называли. Обычный парень, отец погиб, когда он уже был ребёнком, семья еле сводила концы с концами…

Она покачала головой и повернулась ко мне. Теперь я увидел, что её лицо действительно… как-то осунулось, что ли?

— Он работал слугой у… моего отца, — вздохнула она. — Хорошим слугой, нужно сказать. Быстро соображал, был исполнительным и почтительным. Надеялся выбиться в люди… пока однажды ему не дали какое-то простенькое задание, а в помощники не поставили старика, делающего то же самое. Тогда-то он и сообразил, что лошадь может пахать больше всех, но фермой никогда владеть не будет.

Она чуть улыбнулась, но улыбка вышла кривоватой.

— Он стал наблюдать за вельможами. Учиться — интригам, отношениям, да и просто учиться в прямом смысле слова, за книгами. Он почти сумел поступить в университет, когда серьёзно заболела его мать, и деньги пришлось отдать на её лечение. А потом… началась война.

Я слушал, не перебивая. Всё-таки не каждый день выпадает возможность узнать малоизвестные исторические факты из уст, фактически, очевидца.

— Люций записался добровольцем — потому что им всем платили авансом. Маленькая, победоносная схватка с соседями. Никто не думал, что… всё это в итоге обернётся настолько кровавой мясорубкой.

Она подошла к саркофагу и, опершись руками на каменные бортики, уставилась прямо на высохшее лицо — я же, напротив, подошёл к фотографиям на стене. Одна из них — старая, чёрно-белая и выцветшая — изображала нескольких молодых людей, практически моих ровесников, в тогдашней военной форме. Который из них — будущий Император?

— Начиналось всё достаточно мирно — насколько это слово вообще применимо к войне, — Дюбуа вздохнула. — А потом… закрутилось. Сильные мира сего делили куски пирога… А простых парней вроде него швыряло с каждым разом во всё больший и больший мрак с кровавым угаром.

Да уж. Хорошо его понимаю.

— Многие сходили с ума на этой войне, — Дюбуа говорила спокойно, с размеренными паузами, как и говорят старики, вспоминающие прошлое. — Кто-то впадал в депрессию, кто-то засовывал в рот ствол ружья или пытался дезертировать, кто-то — просто ныл. Не переставая. А Люций… учился и делал выводы, осознав, что правила всегда одни.

Я машинально кивнул. Наверное, мы с Люцием нашли бы общий язык… да и темы для беседы у нас бы тоже нашлись.

— До определённого момента всё было более-менее в рамках, и даже мать пошла на поправку. Все ждали, что война вот-вот закончится… А затем, из-за ошибок командования, причём сразу с нескольких сторон, произошла Кайзербергская Бойня.

Я вздрогнул; помню по урокам истории, да пару фильмов видел в подростковом возрасте. Кайзербергская Бойня… наверное, квинтэссенция всей Великой Войны. И назвать её причины всего лишь «ошибками командования» — значило безбожно смягчить факты; из-за отсутствия нормальной связи там творилось полное безумие.

— Где-то свои стреляли по своим, — Дюбуа заговорила как раз об этом, — где-то враги воевали бок о бок в одних и тех же окопах. Тела, кровь, гроза, порох, грохот…

— Вы говорите так, будто были там, — не выдержав, пробормотал я. Дюбуа поглядела на меня с таким видом, будто я её оскорбил, и пояснила:

— Там был Люций. А он очень хорошо умел рассказывать.

Сделав долгую паузу (я мысленно отругал себя за то, что перебил её), она продолжила:

— Нескольких его друзей… буквально раскидало по округе кровавыми ошмётками. Он сам был сильно ранен, а поскольку в той бойне никто не разбирался и не приглядывался, то его и оставили в куче таких же трупов и недо-трупов, как и он сам.

Она вздохнула.

— Там он и пробудился.

За этими словами последовала новая пауза — кажется, Дюбуа погрузилась в воспоминания уже про себя — и, чтобы продолжить разговор, я снова заговорил:

— Наверное, это и неудивительно, что он стал первым пробуждённым… с тем характером, что вы описали, с тем талантом к обучению…

— Что за чушь, — фыркнула Дюбуа, поднимая глаза — но на сей раз оскорблённого выражения к них не было; кажется, она чуть ли не ждала от меня какого-то вопроса, чтобы продолжить. — В той куче тел — и среди живых, и среди мёртвых — были люди куда умнее, чем он, и талантливее, и добрее, и сильнее… Никто не знает, почему Сила выбрала именно его, а сам Люций относился к этому более чем материалистически. Просто… случайность. Это отношение ко всему он пронес с собой до гроба.

Она покачала головой, глянув на каменный постамент, и продолжила всё тем же спокойным, размеренным тоном очевидца:

— Люций пробудился, обнаружил в себе способности и довольно быстро с ними освоился. А ещё чуть погодя он понял, что может пробудить и прочих раненных. Там… были солдаты разных армий. Все вперемешку — мундиры, языки, идеологии… Кайзербергская Бойня, тем же временем, даже не думала прекращаться.

Я чуть заметно кивнул. Кажется, финал этой истории я уже знал по учебникам. Та битва действительно продолжалась около недели, а закончилась она…

— …он собирал их вокруг себя, пробуждал. В их числе был, например, и Герберт Шраут, — Дюбуа скептически поджала губы. — Они видели в нём… божественного посланца, или какого-то сверхчеловека. Сила, Скверна, атрибуты — эти слова тогда ничего не значили, а люди видели перед собой того, кто делал невозможное и наделял их теми же силами.

Поглядев на одну из фотографий, она продолжила:

— Пока он дарил первым пробужденным второй шанс, фронт битвы сдвинулся на несколько дней ходьбы. А вот пыл ничуть не уменьшился. Ровно до тех пор, пока будущий Император, появившись там со своим отрядом, просто… не замедлил там время в несколько раз. Пули повисли в воздухе, рукопашные схватки больше напоминали скульптурные ансамбли — но только пробуждённые могли двигаться там с нормальной скоростью. Так закончилась эта битва.

В фильмах, что я видел, эту сцену делали качественно, с применением лучших спецэффектов… но, думаю, в жизни всё выглядело куда масштабнее, чем на экране.

— Их всех бросили там на произвол судьбы, — отрезала Дюбуа, полностью погружённая в воспоминания. — И они просто решили это… прекратить. Самая кровавая бойня в той войне окончилась ничьей трёх сторон, армии разошлись в разные стороны, а Люция — командиры ещё не успели осознать, что именно произошло к тот день — отправили домой, как раненного.

Она прикрыла глаза, будто следующие воспоминания доставляли ей боль.

— Но оповещение о его смерти дошло быстрее. Дошло… и успело добить волю женщины, уже шедшей было на поправку. Он прибыл… прямо к похоронам.

Да уж. Я чуть вздрогнул.

— Там мы и встретились снова. Я… пришла на похороны. Его мать я знала всё своё детство и отрочество, и…

Она помотала головой, вновь приоткрывая глаза.

— Даже не передам, как он был… зол. Не расстроен, не подавлен, а именно зол. Он прекрасно понимал, что если бы правительство было поумнее — ничего этого бы не случилось. И наше собственное правительство, и соседи — после всего произошедшего он уже не делил людей по нациям. Он вообще… часто говорил, что все люди, так или иначе, одинаковы.

Почему-то мне стало неловко.

— И он придумал свой план, — Дюбуа встала над саркофагом. — Убедил в нём меня — ведь я была аристократкой, а значит, имела больше возможностей. Его способности, мои связи, наши общие знания и интриги… мы начали наращивать власть, но делали это слишком медленно. Мы даже войну не могли остановить, и это… злило его.

Она помотала головой.

— Если бы он хотел — он мог бы просто выиграть войну. Пробуждённые дали конфликту новый толчок, и наша страна выигрывала, но… он не хотел решать всё через гору трупов. Он вспомнил о своих товарищах, связался с ними… Шраут — самый безбашенный из них, и другие, ныне покойные… и его план приобрёл уже имперские масштабы. Ну, а дальше — всё и так понятно: Империя разрасталась, власть Люция и его сторонников росла. Часть его союзников хотела независимости, но их было немного… а становилось ещё меньше. В целом же, мало кто был против власти Императора — жизнь при нём действительно существенно улучшилась, особенно для простых людей.