После того, как Лиза сообщила ему о своей беременности, а он, как это делали многие мужчины до него, бестолково пробормотал что-то типа «ты точно уверена, да? точно?», и лишь потом, увидев её огромные синие глаза, в которых плескались, боясь пролиться и всё-таки пролившись, слёзы, принялся убеждать не столько её, сколько себя, что он «разумеется, счастлив и что они, конечно же, поженятся».
А теперь он смотрел на спящую Лизу, и к щемящему чувству счастья примешивалось осознание чего-то неправильного.
Свадьба была весёлой, шумной, немного бестолковой. Работяги и инженеры с нижних этажей, со станции, так отплясывали на свадьбе Пашки Савельева, что звенели и запотевали зеркала в дорогом и помпезном ресторане под самым куполом. Ресторан был Борькиной затеей. И, как подозревал сам Павел, затеей матери Павла. Елена Арсеньевна, сухая, чопорная, с возрастом всё больше и больше приобретающая черты своей матери, так, что иногда Павлу казалось, что перед ним сама Кира Алексеевна, какими-то невероятными судьбами явившаяся с того света (бабка Павла умерла три года назад), неожиданным образом сошлась с Борисом, простив тому его плебейское происхождение, и приняла в организации свадьбы самое деятельное участие.
Это, конечно, не означало, что она приняла и Лизу, но хотя бы не возражала. Заметила только, как будто вскользь: «Я надеюсь, ты знаешь, что делаешь», а Павел в ответ лишь пожал плечами.
Впрочем, за последние пару лет их отношения немного наладились. Во всяком случае со стороны Павла исчезла та обжигающая ненависть, которая охватывала его всякий раз, когда он смотрел на мать. Но тем не менее ночевать после свадьбы, отправив всех гостей по домам, они с Лизой остались в доме Константина Генриховича, отца Лизы и Анны. Павлу и в голову бы не пришло вести Лизу в квартиру матери, да и семья Бергман была ему родней и ближе.
…Слегка поцеловав Лизу — даже не поцеловав, а скользнув губами по её тёплой от сна щеке, — и подоткнув одеяло, Павел вышел из комнаты и направился в душ. Стоял, подставив лицо крепким колючим каплям, ни о чём не думая, стряхивая с себя невнятные сомнения и досаду, и уже почти справился с собой, но, когда возвращался назад, в ту комнату, где спала юная и счастливая Лиза, он неожиданно наткнулся на Анну, и все те чувства, которые давили и тревожили, вдруг вспыхнули с новой силой.
Анна сидела в гостиной на диване.
Том самом, который почему-то так любила вся их троица.
Том самом, на котором Константин Генрихович стелил ему десять лет назад, когда он сбегал от матери, обуреваемый лишь одним чувством — ненавистью.
Том самом, где маленькая Лиза читала ему перед сном свои детские книжки, в которых люди были красивы и счастливы, а добро непременно побеждало зло.
Том самом, где они однажды лежали с Анной вдвоём, без сна, боясь пошевелиться и дышать, потому что, то незнакомое и хрупкое, что вспыхнуло и затеплилось, было настолько неуклюжим и робким, что его можно было разрушить даже не прикосновением — просто неловким словом. И непонятно, кто из них боялся больше. И чего боялся.
Анна сидела совершенно одна, выпрямив спину и устремив застывший взгляд перед собой. Павел, сам толком не понимая, что делает, но чувствуя, что должен сделать хоть что-то, осторожно постучал по косяку дверного проёма, перед которым остановился. Анна вздрогнула, всем телом, так, что по ровной, вытянутой в струнку спине, пробежала лёгкая дорожка дрожи, и обернулась.
— Можно с тобой посидеть?
Она кивнула. Всё также молча, не разжимая стянутые тонкой нитью губы.
Павел прошёл и сел рядом, уронил ладони между колен, понимая, что слов нет. Слова остались там, за дверью той комнаты, где сейчас спала его юная жена.
— Что Лиза? Спит? — Анна первой разорвала молчание, слишком тягостное, отсчитывающее минуты и секунды, как убийца, терпеливо поджидающий свою жертву.
— Да. Она устала, ну ты понимаешь, — Павел неуклюже улыбнулся и посмотрел на Анну. — А что ты? Как у тебя с Борькой?
Борис почти всю свадьбу старался не отходить от Анны ни на шаг. Да он и до свадьбы казался почти приклеенным к ней. Однажды Павел даже застукал их целующимися. Или ему показалось?
— С Борькой? — она повернула у нему недоумевающее лицо, но эта тень недоумения скользнула лишь на краткий миг, Анна как будто опомнилась, взяла себя в руки и гордо вздёрнула подбородок. — С Борькой всё хорошо. Как обычно.
— Я рад, — ответил Павел, уже понимая, что отмеренные ему слова закончились.
Они ещё посидели какое-то время в тишине, прислушиваясь к мерно тикающим часам на стене, к едва слышимому дёрганью минутной стрелки, которая делала свой тихий шажок каждый раз, когда тонкая секундная стрелка шустро пробегала положенный ей круг.
— Я тогда пойду? — он поднялся, не дожидаясь её ответа, и она встала следом.
— Давай. Я тоже. Устала очень.
В дверях они опять притормозили, замешкались, остановились оба разом, не сговариваясь, повернув к друг другу лица.
— Ань, я завтра уже уеду.
— Уедешь? Как? — удивление, прорвавшееся в её голосе, было настолько звонким, что она сама испугалась и, понизив голос, зашептала, горячо и сбивчиво. — У вас же медовый месяц, Паша. Я думала… мы думали… Но Лизе ты, конечно, ничего не сказал.
— У меня же работа, я… я с ребятами договорился…
— А Лиза?
— Лиза… ну, я думал, Лиза приедет дня через три, ко мне вниз. Ребята там нам квартиру подготовили, Сашка, жена Марата, говорит…
— Паша, — перебила его Анна. — Через три дня? Лиза поедет вниз? Я полагала…
Она замолчала, так и не договорив, что же она полагала. Сама мысль о том, что Лиза, её Лиза, поедет вниз и будет там жить, без света, без солнца, Лиза… Это же Лиза! Пашка уставился на неё, ничего не понимая.
— Ну да, вниз, — растерянно проговорил он. — А как ещё-то? Она же теперь моя жена. Вот ты, ты же ведь поехала бы со мной, да?
Анна посмотрела так, словно, он сказал что-то ужасное, такое, что нельзя говорить ни в коем разе.
— Дурак ты, Паша, — выдохнула она и, сорвавшись с места, почти побежала к себе, оставив Павла, недоумевающего, одинокого и по счастью даже не догадывающегося, насколько он одинок.
* * *
Тогда он не понимал, что натворил. И потом не понимал. Как не понимал всей Анниной любви, силы, цельности и глубины. А теперь вдруг поняв, и что такое Анна, и слова Иосифа Давыдовича про совесть, Павел испугался и содрогнулся, осознав, насколько же он не дотягивает до неё, и все те мелкие и крупные предательства, вольные и невольные, которые он совершал по отношению к ней и которые ещё не раз совершит, не дают ему никакого права быть с этой женщиной. Не дают права быть счастливым.
И он почти силой заставил себя отвернуться от неё.
Глава 21
Глава 21. Кравец
Антон посмотрел на часы. Минутная стрелка уже сделала почти полный оборот и медленно, но верно подползала к цифре «двенадцать». Человек, с которым у него была назначена встреча, опаздывал почти на час. В его случае этот могло означать только одно — он передумал. Наверно, в прошлый раз Антон переборщил, перегнул палку, слишком напугал, а с людьми такого типа надо действовать осторожно и не торопясь. Осторожности Кравцу было не занимать, но беда была в том, что он поторопился. Поспешил. Не выждал нужное время. Но что ему ещё оставалось делать? Ресурсами Антон располагал, чего нельзя было сказать о времени. Время утекало сквозь пальцы прямо на глазах, с каждым движением чёртовой минутной стрелки. С того самого момента, как у Юры Рябинина сдали нервы, и он сыпанул отравы Ледовскому в стакан.
Всё должно было произойти не так, но тщательно продуманный план, ювелирный и точный, разлетелся вдребезги, и теперь успех операции решала лишь быстрота реакции. Хозяин (Антон уже привык называть про себя человека, на которого он работал, хозяином) без обиняков дал понять, что Савельева следует убрать прямо сейчас, пока в Башне ещё не оправились от внезапной кончины генерала.
