Под конец третьей зимы снегу навалило аккурат по колено и по своим надобностям Жур выбирался через окно, запираемое от студеных ветров надежными ставнями. Ухнувшись всем телом в сугроб, он поднялся, с головы слетели налипшие снежные комья и тут, совершенно неожиданно, морозный утренний ветерок донес от кромки леса отчетливый скрип шагов.
Страха не было – Жур давно считал себя мертвым. Только смертью не искупишь подлости, а пожизненное заточение все расставит на свои места. И вот через три года, проползших как больные улитки, Богам восхотелось послать сюда живую душу. Зачем? И кто там бредет по розовому от восходящего солнца снегу? Друзьям Жур не верил, врагов не боялся, лишь вялое любопытство странным чувством отозвалось в груди.
– Не окликну… – чуть слышно шепнул он слипшимися от долгого молчания губами. – Пусть идет куда шел.
Но незнакомец явно знал про избу, шел быстро, уверенно, Жур по слуху прикинул рост, обратил внимание на легкую хромоту, с удивлением понял, что тонкий наст проминают не сапоги, не лапти, а босые ступни. Он даже отчетливо представил раскрасневшуюся от мороза кожу, потемневшие ногти… Слух вычленил из шагов новый звук и стало ясно, что это разбитый конец клюки пробивает снег до самой земли, насквозь промерзшей и твердой будто скала. Тут же разум щедрыми мазками выписал бредущего через лес калику – плечи сгорбились под тяжестью не искупленного лиха, серая от заношенности хламида сухо щелкает на ветру, а волосы длинными прядями скрывают лицо. Жур даже вздрогнул, таким отчетливым было видение.
И все же даже на расстоянии, без глаз, лишь по звуку, угадывалась в путнике сокрушительная сила, настолько могучая, что Жур знал – незнакомец не мерзнет, а коль захочет, так ступнями протопит снег на две пяди вокруг. Он шел уверенно, бодро, словно грудью проталкивал одному ему понятное будущее, а позади вихрилась не снежная пыль, а пережитое и отброшенное за ненадобностью прошлое.
– Эй, хозяин! – весело раздалось от леса. – Пусти на огонек! А то в Олешье посадник какой-то чудной, калик перехожих не велит в город пущать. Эгей! Ты часом не глухой?
– Слепой. – совершенно серьезно вымолвил Жур, но незнакомец весело рассмеялся, будто услыхал остроумную шутку.
– Ну, это поправимое дело… – утирая смешливые слезы, мотнул головой калика. – Так пустишь? Или вы все тут как тот Чернобогов посадник?
Тогда Жур хоть и нехотя, но все же пустил к себе странного путника и теперь не раз возносил Богам хвалу за нежданный и не заслуженный подарок. Сколько прожил у него неведомый калика, даже не назвавший своего имени? И сколько минуло с тех давних пор зим, запорошенных снегом и звенящих юной капелью весен? Трудно сказать – тогда не до счету было.
Удивительный гость с ходу принялся за Жура всерьез, страшные раны на месте глаз перестали гноиться под умело наложенными повязками, ночи стали длинными от странных волнующих разговоров, а каждый день с незнакомым каликой превратился в жуткий кошмар испытаний тела, расспросов, снова кошмаров, только уже тихих, навеянных настойками на резко пахнущих травах. Калика от души веселился, глядя на это и в проблесках сознания Жур с ужасом думал, что попал в руки сумасшедшего, не ведающего что творит. Но какая к Ящеру разница от чего помирать? Хотя нет, не безразличие двигало молодым Журом, потерявшим глаза… Не безразличие, а чудовищная воля, составлявшая все его существо.
Освободившись от пут страшного Зла не менее страшным образом, он теперь не хотел болтаться меж Злом и Добром, как неприкаянная щепка в ручье, а решил занять сторону, с которой никакие темные силы не смогут его свернуть. Но ослепнув и сделавшись для Зла бесполезным, он настолько же бесполезным стал для Добра. Потому-то и воспрянул духом, когда калика пообещал вернуть ему зрение, потому-то и шел через боль, через страх, через жуткие провалы рассудка.
Если калика простой дурачок, мучения не продлятся долго, силы уж и так на исходе, но если он знает что делает… Если знает… Да, именно тогда Жур впервые и в полной мере понял что такое НАДЕЖДА.
– Ни слух, ни нюх не заменят глаз… – пояснял незнакомец, суетливо и бестолково вышагивая по избе. – Но все это в тебе самом, оно дальше тебя и не вылезет. Понимаешь? Тебе нужно большее, много большее!
Жур почти ничего не соображал, одурманенный травами, горький отвар вместе с болью украл все чувства, оставив только крепкую как булат волю. Именно эта воля не давала уснуть, уронив голову на сырую столешницу, именно она заставляла слушать и слушать.
– Тебе может помочь лишь разум, соединенный с силой, которая больше тебя. Но ведь ты человек! Что может быть больше тебя? Только Боги.
– Я не буду просить у Богов милости… – чуть слышно прошептал юноша. – Никогда не просил и не стану… Я сам выбрал, самому и тянуть эту ношу.
– Просить?! – калика расхохотался уже привычным истерическим хохотом. – Ха! Да кто же об этом рек? Боги ничего не дают просящим, неужто ты до сих пор не понял? Они помогают лишь тем, кто сам рвется к цели, не боясь, не стесняясь, настойчиво и устремленно. Не ждет, не просит, а именно рвется всем сердцем!
Он перевел дух и снова расхохотался, на этот раз как-то мрачно, пугающе…
– Ты хочешь зрить? – влажным шепотом спросил он чуть ли не в самое ухо.
– Больше жизни… – отшатнувшись ответил Жур.
– Больше жизни? – прыснул коротким смешком незнакомец. – Да тебе сотню раз предстоит умереть и снова родиться в муках! Готов? Не дрожи как осиновый лист на ветру!
– Готов! – чуть не лишившись чувств ответил юноша, чувствуя как под каркающий хохот калики проваливается в раскрывшуюся перед разумом бездну.
В раскрывшуюся перед разумом бездну ворвался свет, завихрился красками и объемом. Жур хоть и привык к этому чувству, но все же отшатнулся, мысленно открывая глаза, лес развернулся перед ним во всем великолепии жизни, словно размотался огромный, вышитый умелыми руками ковер. Ничем не стесненный разум просочился сквозь густую чащу туда, где в двух сотнях шагов чутко шевелил ушами молодой олень, незримо приблизился, осмотрелся, ощупался.
Волхв знал, что никакого оленя там пока нет, пришлось заведомо настроился на восприятие довольно отдаленного будущего, зато когда добыча выйдет на эту поляну, ее будет бить удобней всего. В любой миг Жур мог выхватить взглядом ту часть грядущего, какая была нужна, обученное сознание легко играло со временем, как ветер играет с оборвавшимся от тополя пухом.
Жур прибавил шаг, стараясь обогнать могучую реку времени – для удачного выстрела надо затаиться возле поляны раньше оленя. И с подветренной стороны.
Ну вот… Теперь сознание рисовало ПОЧТИ настоящее, лишь на краткий миг взгляд обгонял то, что происходило в действительности. Олень прокрался по тропке, выйдя на освещенную солнцем поляну, пронизанные голубыми жилками уши чутко ловили каждый звук, приносимый ветром. Но ветер дул не с той стороны.
Жур натянул лук, прицелился, разум метнулся на миг вперед и стало видно, куда ударит стрела. Низко. Волхв натянул чуть сильнее и разжал шероховатые пальцы. Серое оперение свистнуло, мелькнув в ярком солнечном свете, олень еле заметно дернулся, пораженный точно в глаз и без судорог грохнулся в густую траву. Стрелок неслышной тенью вынырнул из подлеска, поклонился добыче и широкое лезвие поясного ножа вонзилось в оленью ногу, надрезав первую жилу. Древний Покон запрещает убивать без необходимости, поэтому Жур разделывал тушу старательно, не давая пропасть ни единому кусочку мяса. А когда все полезное уместилось в свернутый из шкуры узел, остатки остались питать траву и толстых воронов, очищающих лес от всего лишнего.
Пока похлебка дозревала под паром, волхв вышел погреться на солнышке и вдруг странная мысль поразила его как молодецкий удар промеж глаз. Как же не додумался раньше? Дурень старый!
Он спешно расправил внутренний взор, метнув его вслед уходящим ночным гостям, нащупал искомое. Ничем не стесненный, проник взглядом под ножны мечей и ахнул…
