Рубикон Брахмы 2 - Фарг Вадим

Лейтенант Риго, командир отряда, принимал доклад разведчика, прислонившись к холодному борту «Никты». Он был молод, не больше двадцати пяти, с острыми, точёными чертами лица и глазами цвета мокрого асфальта, в которых горел холодный, почти фанатичный огонь амбиций. Он смотрел, как его люди готовятся к выходу, и на его тонких губах играла презрительная усмешка. Он думал о Каэле. Эта мысль была его навязчивой идеей, его личным демоном и его путеводной звездой. Он закрыл глаза, и смрад леса Ягеллона сменился холодным, стерильным ощущением присутствия роскоши и власти.

…Зал совета Дома Гаэтано. Величественный, холодный, отделанный полированным тёмно-зелёным нефритом, который, казалось, впитывал весь свет и звук. В центре, под безжалостным лучом голопроектора, стоял капитан Каэль. Легенда. Командир отряда «Sangre Fria». Без своей брони он выглядел меньше, почти заурядно. Его обычно непроницаемое лицо было серым, а плечи, привыкшие нести тяжесть снаряжения и славы, были понуро опущены. В глазах застыло чистое, беспримесное унижение.

После провала на «Прометее» у Каэля не осталось даже права на покой. Его элитная группа погибла под сводами рудника, стёртая стратегией, которую они и представить не могли. Когда всё было кончено, на шахту прибыли те, кто всегда приходит поздно: юрист Дома Гаэтано и несколько военных инженеров в сопровождении специалистов по распознанию и учёту останков. Они прибыли официально, под пристальным конвоем «Стрегов», вынужденные подчиниться унизительной процедуре.

Переговоры со «Стрегов» не были схваткой – это было форменное добивание. Представитель великого Дома позволил Гаэтано забрать тела своих бойцов лишь после того, как юрист под давлением неоспоримых аргументов подписал уступку прав на рудник. Любой их взгляд, любой документ, каждое слово имели привкус поражения.

На базе Гаэтано, под суровым куполом лаборатории, началась та часть работы, которая остаётся невидимой для хроник и рапортов. Команда киберинженеров – специалисты по восстановлению памяти, повелители нейронных архивов – принялась за извлечение следов того, что ещё можно было спасти.

Мозг Каэля, чьё тело ещё хранило технологические чудеса Дома Гаэтано, почти не пострадал в основной своей структуре. Имплантированные резервные ядра, биокристаллы с записью рефлекторных цепей, беспроводные нейролинки – всё это, словно тонкие якоря, держало его сознание и память чуть дольше, чем у других.

Работа велась дотошно. Кибернетики извлекли нейронные кластеры, подключили их к системам расшифровки и перевели в цифровой формат уцелевшие фрагменты памяти. Но на этом реконструкция не закончилась.

В ход пошли все доступные информационные ресурсы: индивидуальные тактические камеры каждого погибшего бойца «Sangre Fria», звуковые лог-файлы, записи тактических интерфейсов, данные оружейной оптики. Искусственный интеллект объединил всё это с данными нейросканов Каэля – его ассоциациями, эмоциональными пиками и даже опосредованными воспоминаниями о напарниках.

За считаные часы был собран невероятно сложный мозаичный образ – цифровое эхо командира, его решений, сомнений и мгновений страха. Модель, такая точная, что даже близкие с трудом могли бы отличить её по голосу или жесту.

Когда подготовка была завершена, зал совета наполнился тяжёлым ожиданием. Луч голопроектора прорезал сумрак, и в центре появился Каэль – или, вернее, то, что от него осталось. Его облик был аккуратно восстановлен по архивам: волевой подбородок, линия скул, едва заметный шрам на виске.

Однако при ближайшем рассмотрении становилась очевидна подделка: в голограмме не было ни тепла, ни дрожи живого голоса, а жесты были словно смоделированы по воспоминанию.

– Тактическая схема… – начал он низким, гулким голосом, – была разрушена неожиданным применением промышленных подрывных зарядов. – Он говорил не торопясь, механически, будто повторяя выученный урок. – Инженер использовал знание инфраструктуры. Группы разделили. Тактическое преимущество было утрачено.

Лорд Гаэтано наблюдал за этим не как за отчётом, а как за необходимым актом очищения: не для того, чтобы опозорить мёртвого, а чтобы сам Дом не повторил ошибки живых. Кибер-Каэль не притворялся живым. Он не выглядел менее внушительно – его поражение было тем трагичнее, что теперь оно стало частью памяти, независимой от воли или забвения. Его жестикуляция была точна, но в каждом замедлении, в каждой микроскопической паузе сквозила неестественность. Лишь когда слайды его взгляда скользили по залу, можно было на пару секунд обмануться, будто так говорит настоящий герой.

– Мы не были готовы к партизанской тактике… – «Каэль» замолчал, будто задумываясь, но то была иллюзия: в этот момент он просто искал подходящий фрагмент памяти. – …Мои люди… сделали всё возможное…

Драматизм момента усиливался тем, что его бойцы, превращённые в строки данных, мелькали позади него – то в виде записей биоритмов, то отрывками боевой хроники. Часть этих данных осталась нечитаемой, безвозвратно потерянной во мраке. В зале не было ни одного человека, кто не чувствовал бы жара утраты – или холода страха: завтра, возможно, именно их голоса будут звучать из цифровых теней. Так, в этот вечер, технологии и память сплелись в урок, от которого нельзя отвернуться. Не дословный приказ, не аналитический доклад – а тень вины, оставшаяся навсегда не только в машинном разуме, но и в людях, собравшихся под нефритовым сводом.

Когда кибер-Каэль завершил монолог, его глаза погасли, а образ застыл безжизненным фантомом, напоминая: поражение бывает не только телесным, но и вечным.

Старый лорд Гаэтано, чьё лицо напоминало высохшую маску, из которой смотрели два уголька глаз, медленно постукивал длинными пальцами по подлокотнику трона из чёрного дерева. Каждый стук отдавался в мёртвой тишине зала, как удар молота по наковальне. Громко. Оскорбительно.

– Двенадцать лучших воинов Дома. Двенадцать комплектов брони, каждый из которых стоит как малый орбитальный крейсер. Против одного выскочки-инженера и толпы оборванцев с шахтёрскими резаками? – Голос лорда, обращённый к мертвецу, был тихим, почти вкрадчивым шёпотом, но от этого шёпота у всех присутствующих по спинам пробегал ледяной холод. – Ты говоришь мне, Каэль, что наша кувалда, способная проломить стену цитадели, не смогла раздавить одного таракана в банке? Ты говоришь, что тебя переиграли тактически?

Риго стоял в тени у стены – молодой, никому не известный лейтенант, допущенный на это позорище лишь из-за безупречного послужного списка. Он слушал и презирал. Каждое слово Каэля было жалким оправданием. Кувалда! Вот именно. Каэль был превосходной, дорогой, но тупой кувалдой. Он повёл своих закованных в броню гигантов в узкие, клаустрофобные штреки «Прометея», где их главные козыри – броня и огневая мощь – стали их смертным приговором. Их разделили, заманили в ловушки, отрезали пути к отступлению. Их расстреливали из-за углов, взрывали под ногами промышленные заряды, заваливали в тупиках. Это была не битва. Это была бойня. Унизительная бойня, стоившая Дому не только элитного отряда, но и богатейшего рудника, который пришлось уступить ухмыляющимся, как шакалы, Стрегам.

«Ты не проиграл инженеру, Каэль, – думал тогда Риго, глядя на ссутулившуюся спину капитана. – Ты проиграл самому себе. Своей гордыне. Своей тактической слепоте. Ты принёс меч на дуэль со стилетом и удивляешься, почему у тебя дыра под ребром». В тот день он поклялся быть другим. Он будет не кувалдой. Он станет скальпелем.

Через несколько дней старейшины Дома собрали срочное совещание. Зал совета был погружён в полумрак – лишь нефритовый трон старого лорда Гаэтано отражал излучение голографических дисплеев. Его тонкие, по-паучьи длинные пальцы перебирали гравированный перстень – старую семейную реликвию. Его глаза, сверкающие в глубине морщинистого лица, были необычайно живы.

– Имперцы разместят на озере своего инспектора, – произнёс он хрипло, будто рассуждая вслух. – Возможно, даже целую комиссию. Будут следить за каждым движением, а Стреги всё равно будут возводить там свои платформы на костях Ягеллона. Имперский надзор должен быть их гарантией. А мы сделаем его их петлёй.