— Что она делает, что говорит? — спросил я.
— Плачет. Говорит, что не праздна… от вас, — Янош даже перешел на обращение на «вы».
Беда не приходит одна? И что мне делать с этой бабой? Теста ДНК здесь как бы и нет. Скажет, что была со мной где-нибудь в кустах дворца Габсбургов, так и не отвертеться. Но, как же быть с тем фактом, что ее видели с Платовым? Этот вопрос я и задал Яношу, до того вкратце описав ситуацию.
— Михаил, она просто скажет, что ее изнасиловали, воспользовались тем, что была пьяна. В Петербурге нынче и так ходят слухи и разные истории о том, как пьют абсент и виски твоего производства, и что происходит после, — говорил Янош. — Одна краше другой, как будто кто-то мелко пакостничает и хочет ограничить продажи.
— С такими историями продажи только будут расти, — сказал я, но уже был в мыслях об ответе Тугута.
Я прекрасно понимал, что теперь, чтобы ни сказала Хехель, обществом такая небылица будет поднята и раздута до небес, что опорочит мое имя. Это может быть и крах карьеры. Почему, может быть? Стоит только Аннушке Лопухиной сказать императору: «Павлуша, это ужасно! А я верила этому человеку, а он… негодяй и подлец!». И все — Сперанского в Надеждово, все и каждый начнут воротить свои носы от общения, указывая, что не знают меня и знать не желают. Если в иной истории подобное получилось провернуть с Суворовым, который умирал в одиночестве, то со мной церемониться долго не станут.
— Ты можешь ее убрать? — спросил я у Яноша, потом посмотрел на Карпа, как бы задавая этот вопрос и ему.
— Она проживает при австрийском посольстве. Выезжает в сопровождении помощника посла. Приезжала к мадам Шеволье, — доложил Янош.
Я задумался. Не может же быть такого, что австрийцы начали плотно общаться с французской шпионкой.
— Кутайсов, гнида! — догадался я, зачем может Хехель ездить к Шевалье.
Вполне возможно. Брадобрей чаще всего свои делишки делает исподтишка. То какое липовое письмецо подсунет, то просто оговорит человека, но, что его отличает, особо в обществе себя он не выпячивает, при этом все знают, что Кутайсов в большом фаворе у императора.
— Сделайте так, чтобы мадам Шевалье узнала, что Хехель — австрийская шпионка. И, что помогая ей, Шевалье помогает не Кутайсову, но Австрии, — сказал я, подумал и добавил. — Карп, на тебе слежка за этой дамой. И готовим подделку письма от канцлера Тугута с указаниями шпионить для Хехель.
В дверь постучали.
— Ну вот, скорее всего, сейчас меня будут дергать, — предположил я и оказался прав.
Прибыл фельдъегерь от Петра Алексеевича Палена. Письмо, которое он принес, содержало немало текста. Но, сколько я ни читал, пусть таких слов там написано не было, но мне всюду мерещилась одна фраза: «честное губернаторское, я здесь не при чем». На самом деле в письме было следующее: «возмутительно… найдем виновных…». Между тем, была и всемилостивейшая просьба, по возможности, если у меня будет время прибыть во дворец, первым делом переговорить с Петром Алексеевичем Паниным. Такого тона я никак не ожидал от генерал-губернатора.
Сперва я подумал, что наиболее подходящая поговорка в данном ключе: на воре и шапка горит.
— Так, друзья, — обратился я к Карпу и Янушу, вставая с кресла и направляясь к выходу из кабинета. — Думаю, что скоро мне нужно будет отбыть во дворец. Сделайте такую охрану, чтобы никто и думать больше не смел о покушении. Усильте охрану дома и Екатерины Андреевны. Но охраняйте мою жену так, чтобы она меньше замечала опеку.
Еще через час к дому прибыло сразу полроты лейб-кирасир, которые должны были сопровождать меня во дворец. Такие почести и не каждому вельможи предоставят. Хотя… я же нынче и есть вельможа.
Две кареты, абсолютно одинаковые, между ними мои конные стрелки, два десятка, впереди и позади картежа скакали лейб-кирасиры. Я ощущал себя первым охраняемым лицом. Интересно, а такой уровень охраны, если сложить все составляющие и качество бойцов и представительство и кареты, был у кого-нибудь? Нет, не в истории, там примеры найдутся, в современном мне мире?
— Кто? Кто покусился? Почему? — император встречал меня прямо внизу Парадной лестницы Зимнего дворца.
— Ваше императорское величество, — я поклонился.
— Отвечайте мне, почему в вас стреляли тут, рядом с моим строящимся дворцом и недалеко от Зимнего? — тон монарха был требовательным. — Это меня хотели убить?
Складывалось ощущение, что император обвиняет меня в случившемся. Или он ищет виновника своих страхов?
— Не могу знать, ваше величество, но, уверен, тот, кому вы поручите, если сочтете нужным, расследование, обязательно узнают истину, — отвечал я.
— И все же какие ваши мысли? Кто? И зачем? — спрашивал император.
В это время я заметил жену государя и наследника. Они стояли наверху лестницы, были в халатах, видимо, Марию Федоровну и Александра Павловича только что подняли по требованию императора. Вообще-то сейчас около пяти часов ночи, отсюда и мое удивление, что император… а еще и наследник… Как бы они не посчитали меня виновным в их недосыпе.
— Почему стреляют возле моего дворца, когда я сплю? — уже не таким нервозным тоном спрашивал Павел Петрович.
Складывалось впечатление, что спрашивает он у самого себя. Похоже, что фобии государя обострились. Стреляли в меня, а попали, получается, в российского императора. Так что тот, кто хотел избавится от меня, частично цели своей добился, пусть она и косвенная. Стрелок ослабил власть русского государя, сделает ее еще чуть сумасбродной.
Павел Петрович сел на ступеньки Парадной лестницы. У стоявшего неподалеку лакея, вдруг, материализовалась в руках небольшая подушечка, но слуга не успел ее подложить под монаршее седалище.
— Меня хотят убить. Я это чувствую. Мне нагадали… Господи прости меня грешного! — император перекрестился.
— У вашего величества много верных слуг, готовых встать на защиту трона, — я сказал то, что должен был сказать.
Император не реагировал. Я стоял и возвышался над российским государем, физически, конечно. Но и такое положение было для меня некомфортным. Разве можно вообще говорить о комфорте, когда видишь своего императора в таком жалком состоянии? И я еще снисходителен к этому человеку, так как понимаю, воспринимаю его больным, которого просто нужно лечить. Вот только этого лечения в современном мне мире никто дать не сможет, только навредить, а я сам в психиатрии чуть больше, чем ноль.
Вдруг, Павел встрепенулся, на его щеках вновь появился румянец, который в контексте происходящего никак нельзя было назвать «здоровым». Государь выпрямился, задрал свой курносый нос кверху.
— Я поручу охрану вас, мой обер-гофмаршал, гвардейцам из своего гатчинского полка. Они не предадут и защитят, — сказал монарх.
Я поклонился, смиренно принимая такую заботу. По мне, так они больше мешать будут, болтаться под ногами. Но разве можно было отказываться? Бедный Павел… а ведь уже завтра у тебя окажутся четыре письма английского посла Уитворта. И пусть одно из них подделка, но, уверен, она будет качественная. Если есть лекала, образец почерка, печати, то есть и человек, который это все подделает. Уже прямо сейчас он должен работать с бумагой и чернилами.
Перед отбытием во дворец я составил текст письма. Что мне точно досталось от реципиента, так умение подражать стилю рукописей. С этого и начался мой путь в этом мире, когда я излагал чужие мысли так, чтобы Алексей Борисович Куракин, читая письма, думал, что у него провал в памяти и на самом деле это он и написал.
Главное изменение к тому, что еще ранее я хотел написать от имени английского посла, было то, что в письме найдется и упоминание о баронессе фон Хехель. Уитворт, якобы, будет писать, что присланная в Париж агентесса австрийского канцлера Тугута уже приступила к своей работе и будет дискредитировать появившегося при дворе курносого коротышки франкофила Сперанского. Причем, что обязательно, упоминание будет, что действовать она будет через чувства и милосердие Анны Лопухиной, используя вовсю фаворитку. Уверен, что это взорвет внутри Павла Петровича очередную ядерную бомбу. Жаль, мне, действительно, жаль, что и я наношу свой неслабый удар по психике монарха. Но тут никуда не деться.
