Риц: Супер
Я еле успел вставить реплику, как чат снова уснул. Вот и хорошо, вот и замечательно. Теперь некоторое время я буду спокоен. Как говорила мама, надо знать, что все в порядке — вот я и знаю. Я отлип от стены и перегрузил себя в лабу трилобитов.
В лабе мы сидели втроем: Швед, Хмарь и я, остальные или учились, или были в основной лабе инкубатора. Швед затребовал, чтобы я заполнил журнал не только сделанными работами, но и теми, что в процессе. И я целый час пыхтел, пытаясь объяснить, что же за пластырь я пытаюсь изобразить. И почему в виде кольца. Кое-как я смог выразить свою мысль, подкрепив ее ссылками на лекцию, на которой Швед и сам был.
— Я правильно понимаю, что, когда ты снабжаешь свое кольцо памятью, ты хочешь фактически изобразить стабилизатор? И надеешься, что это сработает? — уточнил Швед.
— Да. Я знаю, что ты хочешь сказать. Что я таким образом лишаю общую программу адаптивности. Потому что, если мое изделие сработает, то оно будет принудительно возвращать его к исходной форме.
— Что-то такое я и думаю, — хмыкнул Швед. — Они же подстраиваются постоянно.
— Ну вот я и хочу понять, как настроить возврат к исходным настройкам. Чтобы не убить основной концепт. У нас ведь есть данные об изменчивости, так? В течение первого года использования они не превышают 10%. В среднем.
— Но бывает иначе. Но в среднем да, ты прав.
— Вот. Я и хочу, чтобы моя нашлепка начинала работать, если объем изменений превысит 10%, а срок годности ей самой назначить месяцев десять. Кому надо, пусть новую снаряжает. И это именно временное решение, пока мы не придумаем, что делать со спонтанным разрушением элементов.
— А в форм-фактор кольца-то ты почему уперся?
— Ну не знаю. Потому что всё с чем я до сих пор работал, имело круговые контуры, на них такое колечко можно навесить. А если делать полноценный пластырь, то не знаю, куда его лепить. Но это не единственная проблема. Можно сделать и прям пленочку и ей обматывать какую-нибудь часть покрупнее. У меня другая проблема. Элемент памяти я вмонтировал, он, к счастью, норм, не надо огород городить. Но у меня проблема с передачей. Ему нужен внутренний механизм взаимодействия со всей программой, чтобы он свою память передал по всему телу системы. И его нет.
— И ты, конечно, бьешься об это дело головой?
— Мм, да… Как обычно. Сначала бьюсь, потом думаю. Но я сейчас набью вариантов и начну выбирать.
— Я понял. У меня сейчас семинар со второкурсниками, не против, если я тебе подсуну напарника? Побьешься об нее?
Я улыбнулся и кивнул. Понятно было, что за напарник. Вон сидит, сверкает глазами и пахнет яблоками. Я не против, пусть. И вообще я собирался исправиться и стать коллективистом.
* * *
Вот это была новость так новость. Бином, Полоз и Гелий в изумлении смотрели на Седова. Гелий порылся в памяти — последний раз ведущего разработчика убивали лет десять назад, и с профессиональной деятельностью это было связано весьма опосредованно. Он не сошелся во мнении о местном пиве с местным же посетителем, слово за слово, и поубивали друг друга табуретами. Потом Запад выпустил постановление, обязывающее владельцев баров прикручивать табуреты к полу, и оно даже пару лет соблюдалось. Может, и сейчас такая же история?
Заметив в глазах Гелия немой вопрос, Седов ответил:
— Нет, в этот раз пиво, похоже, не при чем. Его ждали около дома и там же убили. Крайне маловерятно, что это случайность. В общем, Пирес говорит, что лаборатория в полном раздрае, они отказались взаимодействовать исключительно для виду, потому что на самом деле им сейчас просто нечем. Они вернутся к вопросу обмена библиотеками, как только минимально разгребут дела.
— Какой ужас, — только и произнес Бином. — А у них были какие-то подвижки?
— Если и были, они остались в голове у разработчика. Весьма вероятно, что были не столько подвижки, сколько понимание, как и кто запланировал атаки на элементную базу.
— А не изобрели, случайно, считывание памяти мертвых людей? — рассеянно спросил Полоз.
— Да и у живых не изобрели, — сердито прокомментировал Гелий. — В своей собственной голове ходишь-бродишь и не можешь ничего найти.
Рассеянные по территориям лаборатории были отличным подспорьем для независимых разработок, когда надо было подойти к проблеме с разных сторон, и настоящим кошмаром, если возникала необходимость консолидировать усилия. Это было все равно, что кошек пасти, а теперь, когда одна из кошек мертва, кошмар перешел к какой-то новой форме. Огромный Запад, включавший в себя обе Америки, зачастую понятия не имел, что и где у него происходит. Столица Запада много лет полагалась на личные связи внутри и снаружи, которые даже близко не покрывали всю территорию. В каком-то смысле Западная территория хранила в себе больше загадок, чем голова отдельного человека, или даже ста человек, но концептуально проблемы у них были общие.
Похожие проблемы были и у Юга, который традиционно понятия не имел, что происходит, например, в Австралии, но они хотя бы могли обозначить куски, в которых по определению ничего интересного быть не может. Запад не мог и этого. Определенные его части одновременно славились приличной благоустроенностью, независимостью и непрозрачностью. Но свариться в таком горшочке могло всё, что угодно. Оно и сварилось.
— Эта информация не для широкого разглашения, хотя я понимаю, что с ближайшим кругом вы все равно поделитесь, — предупредил Седов.
— Неужели об этом убийстве еще не разнюхали новостники? — усомнился Бином.
— Разнюхали. Но никто пока не установил связи между ним и отказом об обмене библиотеками. И желательно, чтобы оно так и осталось, и не потому что хотя это плохо говорит о координационных способностях Запада, на что нам в целом наплевать, а потому что откровенное признание этой связи может заставить активизироваться дремлющие коробочки.
— Понятно, — кивнул Гелий. — Не будем дразнить гусей.
Все и так поняли, зачем их позвал Седов. Не для того, чтобы сообщить об убийстве. А исключительно, чтобы поделиться обеспокоенностью и проверить, осознают ли коллеги, что ситуация разворачивается непредсказуемо.
Никто из них не был знаком лично с главной звездой Запада — Кулбрисом. Тот славился тем, что редко выезжал за пределы территории, никогда не присутствовал лично на конференциях и неоднократно заявлял, что настоящему органику незачем отвлекаться на жизнь. Работа органика и есть жизнь.
— Я удивлен, что у него вообще был какой-то дом, — удивился Полоз. — Полагал, что он живет в офисе, как пальма в горшке.
— Я тоже, — поддержал его Бином. — Мы, конечно, лезем не в свое дело, но его точно опознали? Как-то странно это всё.
— Вот здесь, как я понял, есть вопросы. Похороны прошли тайно, расследование засекречено. Я бы не удивился, если бы Кулбрис инсценировал своей убийство и скрылся во льдах Антарктиды, потому что низкие температуры способствуют мыслительному процессу. С него станется.
— Так-то у него для этих целей и Гренландия есть.
— Да, но он всегда смотрел в сторону Антарктиды. Помню, как он отозвался на одну из инициатив Юга, что это так же бессмысленно, как душить пингвина. Южане тогда страшно обиделись.
— А что за инициатива была?
— Продавать настольные карточные игры для обучения детей основам органики. И субсидировать их из бюджетов Министерств образования. Мы тоже тогда забраковали, хотя и в менее красочных выражениях.
— Ну что же, — подвел итог встречи Седов. — Чтобы там ни случилось, нам надо продолжать работать.
* * *
Наверное, это было глупо. Надеяться, что я с полпинка научусь работать в команде. Только сейчас я оценил такт Тиля, с которым мы держали мастерскую, и который никогда не лез мне под руку, давал посильные поручения Скифу и отслеживал, кого из клиентов можно допускать ко мне, а кого нет. Я ведь нечасто сам принимал заказы и общался далеко не со всеми, хотя общее представление, конечно, имел.
