— Ваше превосходительство, его высокопревосходительство граф Безбородко поручил мне найти вас. Не будете ли вы столь любезны проследовать за мной, — выдал тираду вошедший в мой кабинет человек.
Набравшись решимости и сменив настрой с гротескового на серьезный, я направился на выход.
— Молодец, Степан, хорошо работаешь. Есть еще что сказать о канцлере? — шептал я почти на ухо лакею.
Не знаю достоверно, слушают ли меня, но лучше перестраховаться и не говорить громко.
— Нынче во дворце переполох, его величество пребывает в состоянии великого гнева. Пришли плохие вести, что именно, мне доподлинно мне неизвестно, — также шепотом доложил мне Степан Лукин, один из уже многочисленных моих людей во дворце.
Через десять минут я уже рассматривал Александра Андреевича Безбородко. Сказать бы ему, что канцлер продолжает жить лишь благодаря моему вмешательству. Вот бы он удивился, но вряд ли из этого вышло бы что-то полезное. Безбородко не из тех, кто будет верить в предсказания или какую еще мистическую ересь.
— Михаил, ты знаешь, что произошло? — без приветствия сходу спросил канцлер.
Я развел руками.
— Ха! Ты и что-то не знаешь? А я было посчитал, что сеть твоих осведомителей не уступает моей, — усмехнулся канцлер, а потом Александр Андреевич резко посерьезнел. — Ты думаешь, я не помню наши разговоры. — Миша, это же ты предполагал, что англичане не побоятся развязать войну. А я считал, что они в слишком сложном положении, чтобы усугублять.
Мне хотелось сказать, что крыса, загнанная в угол, в отчаянии способна броситься даже на заведомо сильнейшего хищника. Однако, будучи уверенным, что Безбородко крайне негативно отнесется к сравнению англичан с крысами, сдержался. Я понимал, что канцлер взял нейтральную позицию и в деле заговора, и относительно внешней политики России. Он явно не благоволит Франции, вместе с тем, опыта, политической зрелости и характера Александру Андреевичу хватает для того, чтобы не саботировать англофобскую политику императора.
Тот, кто в нынешних условиях прилюдно в обществе станет выгораживать и оправдывать Англию, — политический труп. И в таких условиях важно сохранить холодную голову, так как горячие сердца, пылающие праведным гневом, и глотки, орущие «доколе», «покарать англичан» будет избытком.
— Ваше высокопревосходительство, неужели вы хотите услышать мой совет? Это, безусловно, честь для меня, между тем, могу ли я советовать столь мудрому человеку, как вы? — спрашивал я.
— Михаил, изволь опускать витиеватость фраз. И на будущее, мнение иных нужно слышать. Зная мысли других людей, можно четко формулировать собственное видение, — канцлер поморщился, видимо, неважно себя чувствовал. — Говори уже, что думаешь!
Набрав полную грудь воздуха, я начал излагать свои мысли. Я считал, что России нельзя входить в клинч с Англией. Какими бы лаймы не были гадами, без них нынешняя европейская политика слабо представляется. Франция и без того будет усиливаться и становится матерым хищником. Не верю, что в итоге в клетке, под названием «Европа» не сложится такая ситуация, когда французский боевой петух, ну или пусть будет лев, не начнет драку с медведем.
Кроме того, можно наговорить столько всего и совершить такие поступки, которые не позволят в дальнейшем быть более гибкими. А политика — она должна гнуться, а не быть из стали. Главное, чтобы гнуться, а не ломаться.
Наполеон не друг. Вообще у России друзей нет, здесь бы высказать искрометную фразу про армию и флот, которые единственные союзники. Впрочем…
— У России не может быть союзников, как и постоянных врагов, у России могут быть лишь постоянные интересы [слова лорда Палмерстона в 1858 году относительно Великобритании], и у России есть только два союзника — ее армия и флот [слова императора Александра III], — соединил я два знаменитейших афоризма, английский и русский.
Канцлер посмотрел на меня, покачал головой и обозначил аплодисменты, захлопав в ладоши.
— У меня порой складывается впечатление, Михаил, что ты словно читаешь откуда-то готовые выражения. То, что ты сказал, очень глубокомысленно, к таким, казалось, простым сочетаниям слов, политики приходят через опыт множества побед и ошибок, — сказал Александр Андреевич.
Что ответить этому проницательному человеку? Ничего, лишь с видом мудреца, только что изрекшего главную свою мудрость, промолчать.
— Но, будет, красивые слова изрекать. Идеи. Мне нужны идеи, — говорил Безбородко. — Ты пойми, Михаил, не я скажу то, что будет приемлемо государю, найдутся иные говорить не то, что думают, а что хотят от них услышать. Пален выдаст, или этот… Ну надо же было князя Куракина отправить в отставку и поставить вместо него Панина! Может наступит время, когда мы с тобой будем определять политику? Вице-канцлер Сперанский? А? Каково?
Относительно того, кто именно определяет политику, я промолчал. Ни я, ни даже Безбородко, не так, чтобы решаем, пусть и действуем тайно, дабы направить в нужное нам русло. Но вот, что именно я бы посоветовал сделать, так ударить по Англии в Индии.
Ох, и сколько же в иной реальности ругали Павла за этот вот Индийский поход. Признаться, так и я на стороне тех, кто ругал. Нельзя было посылать казаков туда, не знаю куда. Без карт, понимая путей, без четкого разумения нужности припасов, правильной одежды, гужевого транспорта. Это преступление. Но у нас же почти что в вассалах Иран.
— Ты устал? Нет, только что мудрые мысли изрекал, а ныне… Какая Индия? — негативно воспринял мои слова Безбородко.
— Ваше высоко превосходительство, ну зачем же НАМ это делать? Предложить французам, обеспечить им проход через Кавказ в Персию, оттуда в Индию. Персы покажут дорогу, а Наполеон схватится за эту идею, — приводил я доводы канцлеру.
— А ты понимаешь, что удар по Индии в Великобритании воспримут более болезненно, чем даже по Ирландии? — задумчиво спрашивал Безбородко.
— Понимаю. Но я еще понимаю и то, что нам, России, нужно как можно быстрее начинать войну со Швецией. Вы же знаете, что англичане начали закачивать в эту страну горы оружия! — решил я говорить в открытую. — Они уже готовят нам ловушки и неприятности. Пусть отвлекутся!
— Мы перенапряжемся. Россия только и делает, что воюет. Финансовая система начала налаживаться, производство, не без твоего вмешательства, несколько подросло. Начнем со Швецией, начнут и османы. С Австрией напряженные отношения, они обязательно помогут туркам, пусть сперва и побоятся встревать напрямую, но итальянские владения у нас заберут, — Безбородко посмотрел на меня несколько обреченным взглядом. — Ты понимаешь, что начнется?
— Ваше сиятельство, а вы видите иные пути? — позволив себе чуть повысить голос, спросил я.
— В том-то и дело… Я обдумывал многие пути, но все идет к одному — к войне. На тебя рассчитывал, — сказал Безбородко, вновь поморщившись от боли.
— Я не оракул, — сказал я, разводя руками и думая, где сейчас может находится медик Базылевич, чтобы посмотрел канцлера.
— Не оракул? Это точно, — болезненно усмехнулся Безбородко.
— Ваше сиятельство, вы бы к медику обратились, — посоветовал я.
Александр Андреевич отмахнулся. Неужели я не так и сильно продлил жизнь этому человеку? Нет, нужно напрячь Базылевича. Пусть смотрит за канцлером. Как-то мне становится легко разговаривать с канцлером, чувствую его ко мне хорошее отношение. Такого человека мне бы не хотелось терять.
— Все, пойду, — сказал Безбородко через некоторое время, перекрестившись.
Показываться государю на глаза в таких обстоятельствах я счел для себя не целесообразно. Меня не подпустят без паркетного боя к «телу», пусть и сами придворные будут жаться в углу. Находиться рядом с Павлом Петровичем в период его великого гнева — это лотерея, в которой крайне мало выигрышных билетов, но есть даже черные метки.
* * *
Интерлюдия
Император Российский ходил неестественно большими шагами по приемной зале. Выстроенные, будто солдаты в каре, придворные провожали взглядом своего монарха, лишний раз опасаясь вздохнуть. Как-то недавно вздохнул, было дело, князь Александр Борисович Куракин в похожей ситуации и все, он уже не вице-канцлер Российской империи. И никому не интересно то, что князь не так, чтобы и исполнял свои обязанности. А раз, так и вовсе убыл в свое имение Надеждино под Саратовом.
