Золотые врата. Трилогия (СИ) - Николаев Андрей

– Ну, как… Вот, встретились, давно не виделись. Опять таки машину обмыть, – нашелся Корсаков, – шампанское под картошечку! Давно я так не гулял.

Марина внимательно посмотрела на Воскобойникова:

– Ну, если только машину.

Анюта разложила по тарелкам картошку и люля, уселась возле Игоря и подняла бокал:

– Ну что, за все сразу пьем?

– Конечно, по очереди, – в один голос отозвались Корсаков и Воскобойников.

Утолив первый голод, стали делиться новостями. Корсаков больше помалкивал, поскольку все новости, как из прохудившегося мешка, вываливала Анюта. Рассказывала про то, как они переехали сюда, в особняк, как она нанимала рабочих, чтобы привести комнаты в более‑менее приличный вид, жаловалась на Игоря, что тот пальцем о палец не ударил – сойдет, мол, и так. Она взяла под опеку Марину и подкладывала ей на тарелку колбасу и копченое мясо. Марина ела все, но предпочтение отдавала малосольной семге. Воскобойников многозначительно посмотрел на Корсакова – видишь, мол, все симптомы налицо, – и расплылся в улыбке.

– А как у вас дела, в усадьбе? – спросил Игорь.

– У‑у‑у, – протянул Павел. – Приедете в гости – не узнаете. Первый этаж полностью отделали, взялись за второй.

Анюта убрала тарелки, расставила чашки тонкого фарфора – подарок Александра Александровича, заварила кофе. Воскобойников попросил чаю.

– Марина, ты не будешь против, если мы до завтрашнего вечера задержимся? – спросил он.

– А что такое?

– Игорь попросил картину отмыть. Видела уток, что на мольберте стоят?

– Я думала, это павлины.

– Я тоже склоняюсь к этому, – усмехнулся Корсаков.

– Это моя доля наследства от бабушки, – пояснила Анюта.

– Хорошо, давай задержимся, – согласилась Марина.

– Вот и отлично! – Анюта чмокнула ее в щеку. – Вы будете спать на кровати, а мы здесь матрас постелим – у нас есть надувной. А сейчас мы с Мариной пойдем по магазинам, а вы мойте посуду, наводите порядок. Можете обсудить какие‑нибудь дела и даже допить шампанское.

– Спасибо, дорогая! – поклонился Корсаков. – Щедрость твоя не знает границ. Там осталось два глотка.

– Вот и хватит.

Допив кофе с мороженым, девушки ушли. Воскобойников прошел в спальню и, разложив картину на столе, принялся разглядывать ее в сильную лупу. Корсаков сунул тарелки и чашки в посудомоечную машину и присоединился к нему. Павел, насвистывая заунывный мотивчик, долго рассматривал полотно, переворачивая его и иногда трогая холст пальцем.

– Ну, что я тебе скажу, – заявил он, выпрямляясь и дергая себя за ус, – сам холст я датирую примерно концом восемнадцатого, началом девятнадцатого века. До появления фабрично загрунтованных холстов… Видишь? – Павел перевернул картину и отогнул ее край от рамы. – По краям холста нет грунта – значит, грунтовали вручную. После того как я смою акварель, скажу точнее. По стилистическим и технологическим признакам. Кроме того, – он опять перевернул картину, – вот здесь, где ты смыл акварель. Вот, видишь?

– Ну, вижу, – сказал Корсаков. – Кракелюр Кракелюр – трещины в красочном слое, преимущественно в масляной живописи на холсте., насколько я понимаю.

– Правильно. Жесткий и глубокий кракелюр. Думаю, он возник от неправильного хранения картины. Акварель я сниму, но кракелюром заниматься у меня нет времени. Тут понадобится не один день, а может, и месяц. Если картина действительно стоит того, отдашь на реставрацию – я могу посоветовать кое‑кого из своих знакомых.

– Ладно, согласен.

– Значит, завтра и займусь, – Павел поставил картину на мольберт. – Кажется, я видел, что ты покупал сухое вино.

– У‑у‑у, глазастый, – усмехнулся Корсаков. – Пошли к столу, пока девчонок нет.

Игорь включил негромкую музыку. Воскобойников развалился в кресле с бокалом сухого вина. Вспомнили студенческие годы, затем Игорь коротко рассказал, чем закончилась его эпопея с картами таро. Павел спросил про Леню Шестоперова. Корсаков был у Леонида в больнице неделю назад. Шестоперов уже почти поправился, только загипсованные кисти рук напоминали о нападении неизвестных.

– Хоть рисовать сможет? – спросил Павел.

– Я поговорил с врачом. Есть надежда, что к пальцам вернется чувствительность, но нужно время.

– Ты знаешь, кто его?

– Знаю, – нехотя ответил Корсаков, – тех людей не достанешь.

За окном стемнело, когда вернулись Анюта с Мариной. Глаза у них подозрительно блестели. Анюта объявила, что они ходили в кино, потом съездили в пару магазинов в Манеже, потом посидели в кафе и вот, пришли. Сейчас все будут пить чай, а потом спать.

Воскобойников поднялся, привлек к себе Марину.

– Так, – сказал он, принюхиваясь, – это что же делается? Мне, стало быть, пить нельзя, а тебе можно?

– Ну, мы совсем капельку, – смущенно сказала Марина, – в кафе.

– Красное вино можно даже в ее положении, – встала на защиту подруги Анюта.

– Это в каком таком положении? – будто удивившись, спросил Павел.

Марина укоризненно посмотрела на Анюту и покраснела.

– Радость моя, ты слышала такое выражение: язык твой – враг твой? – спросил Корсаков.

– Ой… я случайно.

– Ну, что ж, тогда скрывать уже не перед кем. Мне Павел еще днем рассказал. Поздравляю и тебя, Марина, и тебя, Паша. – Корсаков разлил по бокалам остатки сухого вина. – Но это только начало. О, сколько вам открытий чудных, готовит… этот период. А когда вас станет трое… у‑у‑у, это вообще невообразимо. Но сначала даже интересно.

– Да ну тебя! – махнула на него рукой Анюта. – Даже поздравить толком не можешь, обязательно съехидничать надо. Трудности нужно решать по мере возникновения, а не пугать себя предстоящими, вот что я вам скажу. За вас, Павел, за тебя, Марина! – Она залпом выпила вино. – А теперь танцы!

Корсаков принес подсвечник, зажег свечи и погасил люстру. Они кружились под медленную музыку, делая перерывы на чаепитие с купленными Анютой пирожными, пока у всех не стали слипаться глаза.

– Пожалуй, пора по норам, – сказал Воскобойников, потягиваясь. – Вы во сколько просыпаетесь?

– Я – ни свет, ни заря, а он, – Анюта указала пальцем на Корсакова, – дрыхнет, пока не растолкаешь. Особенно, если накануне охмурит очередного клиента.

– Ну‑ну, спокойно, – сказал Корсаков. – Что ж ты мои слабости выдаешь?… Спите, сколько сможете. Советую окно не закрывать, а то задохнетесь.

Анюта выдала Марине постельное белье, пожелала спокойной ночи и, закрыв за гостями дверь в спальню, обернулась к Игорю.

– Видишь?

– Что?

– У людей уже дети скоро будут!

– И что? – насторожился Корсаков.

– А ничего!

– Я думал, тебе это ни к чему. Пока, во всяком случае.

– Пока – да, – согласилась Анюта, – но на будущее имей в виду: у нас будет нормальная семья, и дети будут.

– А чего ты так разволновалась? – улыбнулся Корсаков. – Я же не против. Дай только на ноги встать. Не здесь же детей растить, – он повел вокруг себя руками. – Вот Леня из больницы выйдет, возьму его за жабры – пусть устраивает мне выставку за бугром. Заработаем денег, и все у нас будет.

– Правда?

– Правда, – Корсаков обнял ее. – Мы спать будем или как? У меня уже глаза слипаются.

– Мы будем спать, но сначала – репетиция!

– Какая репетиция?

– По воспроизведению потомства.

– А‑а‑а…

Они угомонились только к двум часам ночи.

«Репетиция прошла успешно», – успел подумать Корсаков, прежде чем провалился в сон.

* * *

В спальне что‑то грохнуло, заревел медведем Воскобойников. Корсаков вскинулся на надувном матрасе, Анюта схватила его за руку.

– Что это?

– Не знаю, – ответил Корсаков, поднимаясь.

Свеча на столе почти прогорела, фитиль едва тлел. Игорь шагнул к стене, нашаривая выключатель, и в этот момент дверь спальни, распахнувшись, ударилась о стену. В холл кубарем вылетело чье‑то тело. Следом ворвался Пашка в длинных семейных трусах. Он наклонился и приподнял копошившегося на полу человека. Корсаков зажег верхний свет. Вылетевший из спальни оказался худым мужчиной в тренировочном костюме и кроссовках. Воскобойников развернул его лицом к лестнице и дал такого пинка, что тот порхнул через оба пролета и, крякнув, приземлился уже возле входной двери. Павел поспешил вслед за ним, но мужчина успел отпереть дверь и, странно скособочившись, вывалился в переулок.