Мы дрались, ныряли, смеялись, как дети, забывшие о войнах, академии и темных дарах. Вода, огоньки Изабеллы, отражающиеся в ней, крики — это был гимн жизни. Яростный, мокрый и безумно счастливый.
Праздник длился до глубокой ночи. Пока вся медовуха не кончилась, пироги не были съедены, а силы не оставили даже Гиви. Они уходили по одному, шумные, сонные, счастливые.
Танька, ковыляя на высоченных каблуках, клятвенно обещала прийти завтра помочь все убрать. Гиви без слов похлопал меня по плечу так, что я чуть не свалился в бассейн снова. Изабелла бросила многозначительный взгляд на дверь комнаты Светы, но промолчала и светлым призраком скользнула в темноту. Настя, наконец, сумела приложить свой сканер к моей руке — прибор истерично завизжал и выдал кучу цифр, после чего сгорел с негромким хлопком. Снежана ушла последней, её «До завтра» прозвучало тихо, но с намеком.
Тишина после их ухода была не пугающей, а… умиротворяющей. Коттедж затих, но все еще был наполнен теплом их присутствия, крошками пирогов, запахом мокрых полотенец и дымком от сгоревшего прибора Насти. Я стоял на пороге, глядя на усыпанное звездами небо, чувствуя странную легкость. Пустошь спала, убаюканная смехом и медовухой.
И тогда я услышал легкие шаги по мокрой траве.
Не шумные, как у Гиви. Не стремительные, как у Изабеллы. Не скользящие, как у Снежаны. Знакомые.
— Примешь поздравления? — голос Кристины был тише ночного ветерка.
Я обернулся. Она стояла в тени высокой яблони, в простом темном платье, без академической мантии. Звездный свет серебрил ее волосы, а глаза, такие же глубокие, как небо над головой, смотрели на меня без улыбки. Серьезно. Тепло.
— Приму, — ответил я, открывая дверь шире.
Она вошла. Не спеша. Обвела взглядом разгром в гостиной — пустые кружки, крошки, мокрые следы. Её взгляд скользнул в сторону закрытой двери комнаты Светы, но не задержался. Потом вернулся ко мне.
— Шумно праздновали, — в её голосе не было упрека. — Наверное, было весело?
— Так и было, — я закрыл дверь, отрезая коттедж от наступившей ночи.
Она подошла вплотную. Пахло ночной прохладой, дождевой водой и… просто Кристиной. Тем ароматом, что глубже Пустоши и ярче любого огня Изабеллы.
— Я не пришла праздновать, — прошептала она, касаясь пальцами моей щеки. Её прикосновение обожгло сильнее любой магии. — Я пришла… чтобы убедиться, что ты здесь. Весь. Не кусок льда из Пустоши. Не тень из Царства Мертвых. Ты.
Её губы коснулись моих. Нежно. Вопрошающе. Это был не поцелуй страсти, как днём. Это было возвращение. Признание. Торжество над тьмой.
Пустошь внутри не проснулась. Она отступила, уступив место другому огню. Горячему, живому, безмерному.
Я обнял её, прижал к себе, чувствуя, как её сердце бьется в унисон с моим. В разгромленной гостиной, пахнущей пивом и весельем, под тиканье старых часов, началась наша ночь. Без слов. Без магии. Только мы, тепло наших тел и тишина, которая была полнее любой Пустоты. В эту ночь я был не Серым магом, не Победителем, не Хозяином. Я был просто Видаром. И этого было достаточно.
Ее губы нашли мои — жестко, без просьбы, как захват территории. Я ответил тем же, приподняв ее. Ноги Кристины обвили мою талию, а спиной она прижалась к стене, где висела карта Древних Руин. Пергамент шелестел под ее лопатками.
— Слишком много одежды, Видар, — она оскалилась, обрывая пуговицы с моей рубахи.
Когти. У нее всегда были когти — острые. Очень острые. Но порезов не оставалось, лишь розовые полосы, будто от чьих-то губ. Магия крови, проклятый дар ее рода.
Я сбросил все, что нам мешало. Теперь только кожа: ее — холодная мраморная плита под моими пальцами, моя — обожженная солнцем пустошей. Она впилась зубами в ключицу, и боль ударила в пах.
— Ты жаждешь боли? — прошипел я, вдавливая ее в стену.
— Я жажду тебя. Всю ночь. Без остатка.
Мы рухнули на ковер перед камином. Огонь лизал поленья, отбрасывая танцующие тени на ее тело. Грудь высокая, упругая, с темно-розовыми сосками, которые уже твердели от моего дыхания. Я взял один в рот, и она застонала — звук низкий, животный, не от мира аристократов.
— Да… Глубже.
Ее руки в моих волосах, ноги раздвинуты. Влажность между бедер манила, как болото желания. Я опустился ниже, целуя внутреннюю поверхность бедра. Дрожь пробежала по ее телу.
— Видар… Не играй.
Но я играл. Языком провел по ее складкам, медленно, чувствуя как она вздрагивает. Соль, мед и что-то электрическое — вкус магии. Она крикнула, когда я ввел два пальца, изгибаясь дугой.
— Ты… чертов… соблазнитель…
Я поднялся, прижавшись всем весом. Ее глаза — синие, как ледники Арктики — горели.
— Бойся, — прошептал я.
— Никогда.
Она сама направила меня внутрь себя. Мир сузился до точки: ее тепло, ее теснота, ее стоны. Я вошел медленно, сжимая зубы, чтобы не кончить сразу. Она обхватила меня ногами, пятки впились в поясницу.
— Двигайся.
Я повиновался. Ритм задала она — яростный, неистовый, как шторм в Море Теней. Каждый толчок — глубже, резче. Ее ногти впились в спину, кровь смешивалась с потом. Я кусал ее шею, сосал грудь, чувствуя как ее сердце бьется в унисон с моим.
Камин пылал. Искры взлетали к потолку, смешиваясь с ее криками. Она кончила первой — внезапно, с рыком, впиваясь зубами в мое плечо. Ее внутренние мышцы сжались, выжимая меня.
— Со… мной… — она задыхалась.
Я не сдержался. Горячая волна хлынула из меня, заполняя ее. Она дрожала, обнимая так, будто хотела сломать ребра.
Мы лежали, сплетенные, слушая треск огня. Ее пальцы чертили руны на моей груди.
— Ты знаешь, что это безумие? — она прошептала.
Я повернулся, глядя в ее синие бездны.
— Знаю.
— Император убьет нас, если узнает. Мол, совратил дочурку до свадьбы.
Я коснулся ее губ.
— Не думаю. Он слишком сильно хочет внуков.
Она рассмеялась — хрипло, без прикрас. Потом прижалась щекой к моему сердцу.
В окно ударил дождь. Магия академии пела в намокших камнях. Мы не спали. Мы жаждали продолжения.
Вино полилось в бокал, бликуя при свете свечей. Мы пили из одного бокала, передавая его из рук в руки, и каждый глоток оставлял на губах пряный вкус. Кристина полулежала у меня на груди, ее холодные пальцы чертили по моему животу замысловатые руны — то ли шутки ради, то ли магические знаки, от которых по коже бежали мурашки. Огонь в камине догорал, но в нас тлело что-то иное, глубинное и ненасытное.
— Ты все еще дрожишь, — она коснулась моего бедра, где билась жилка. Ее голос был хриплым от недавних криков.
— От холода твоих рук, принцесса, — соврал я, переворачивая ее на спину. Шелк простыни был ледяным под ее кожей.
— Врун, — она укусила меня за подбородок, а затем провела языком по укусу, будто зализывая рану. — Ты хочешь снова. Я чувствую… здесь.
Ее ладонь легла мне на живот, скользнула ниже, обхватила уже твердеющее желание.
— Он неугомонен, твой зверь.
Я впился губами в ее шею, в то место, где пульс бился, как птица в клетке. Ее аромат — снег, миндаль и теперь еще терпкое вино — сводил с ума. Руки сами нашли ее грудь, сжали, почувствовали, как соски вновь затвердели под моими пальцами. Она застонала, выгнулась, впиваясь ногтями в мои плечи.
— Медленнее, — прошептала она, но тело ее говорило иначе: бедра приподнялись навстречу, колени раздвинулись шире. — Дай мне прочувствовать… каждый сантиметр.
Я повиновался. Вошел не спеша, с почти мучительной нежностью, погружаясь в ее влажную, шелковистую тесноту. Она обвила меня ногами, пятками уперлась в ягодицы, заставив войти глубже.
— Да… вот так… — ее шепот смешался с треском последних угольков в камине.
На этот раз не было ярости, только томительная, сладкая пытка. Я двигался внутри нее плавно, как приливная волна, чувствуя, как с каждым толчком ее тело раскрывается, принимает, требует больше. Она встретила мой ритм — кругами бедер, сжиманием внутренних мышц, от которых у меня темнело в глазах. Ее руки блуждали по моей спине, то лаская, то царапая, оставляя дорожки огня.
