Страх обуревал тех, кто ждал окончания этой ночи, чтобы услышать о смерти государя. Страх побуждал к покаянию, самокопанию. А правильную ли сторону принял дворянчик, когда до него донесся слух о заговоре? А правы ли те, кто задумал цареубийство, и не придет ли плата даже за мысли о возможности преступления?
А еще… Многие из еще ныне живущих испугались бунта народного, беспощадного, но не такого уж и бессмысленного, как напишет великий поэт в будущем. Некогда уже не оставалось сомнений, что Пугачев придет в Москву и начнется расправа. Убегали дворяне, сверкали пятки у драпающих из своих поместий Салтыковых, других представителей знатнейших фамилий.
И что теперь? Такой же бунт? Но… Боже Царя храни! И как же звучало это «Царь Православный»! Что? И впрямь Павел Петрович смог воскресить канцлера Безбородко, как о том говорят? Сложно, очень сложно приходилось многим дворянам, они не могли понять, что происходит и что делать. А в таких ситуациях часто думают иррационально, прибегают к мистификации.
Были те, немало таких, кто размахивал саблей и грозился убить всю эту чернь, что посмела выйти на улицы. Но плохо заточенный клинок рассекал не морозный воздух бодрствующего Петербурга, а затхлый, перетопленный, домашний. И нужно было постараться махать шпагой так, чтобы в окно никто не заметил, а лучше, так и вовсе погасить свечи и не привлекать лишнее внимание. И не кричать громко о своей воинственности, чтобы и прислуга не слышала, как именно смелый барин будет «крошить» эту чернь.
Ведь такая толпа, не встретив отпора, скоро начнет грабить и убивать. Чернь же не может иначе. Скоро начнется то, что было в Париже. Но почему тогда они кричат «Боже, Царя храни»?
Гвардия безмолвствовала. Вернее не так, она, те из гвардейцев, что нарушили приказ генерал-губернатора оставаться в казармах, теперь толпились на Дворцовой площади, частью у Английской набережной. Гвардейцев оттеснили, силой, прочь из Зимнего дворца. Нет, не было боя, никто не отдал такой приказ, все же стрелять в своего же товарища лишь потому, что он имеет иную точку зрения, но не опорочил ничем дворянское достоинство, за то, что он ошибся и думает, что честь — это служба и защита того, кому ты присягал, это не комильфо.
Максимум, это после вызвать на дуэль. Но не так, не стрелять же в своих, тем более, что гвардии и армейцев, которые оставались верны Павлу становилось все больше, а вот тех, кто продолжал жаждать смены власти, все меньше. Часто борьба мнений происходила внутри офицера и он стыдливо, покрутив головой, будто прогоняя наваждение, сбрасывал с себя грех — желание цареубийства. И не было с того мгновения более верного государю подданного, чем то, кто минутой назад был готов убить Павла.
А сколь жалко выглядела императрица, сколь низко пал наследник. Разошедшаяся быстро сплетня, что Александр с Константином и есть те, кто возглавлял заговор, быстро нашла верных почитателей. Многие только так и думали.
Ведь всегда приятно, что не ты полная скотина, а есть те, кто оскотинился еще больше. И тогда нет терзаний, отступают мучения. Я не самый плохой! Я, в сравнении с другими, очень даже хороший, может даже и христианин добрый. У меня же только помыслы, помутнения. И вообще… бесы попутали, это они виноваты. Немало найдется тех людей, которые попытаются спихнуть ответственность за свои низменные желания на то, что их разумом завладели бесы.
И плевать на Просвещение, на Вольтера, что доказывал о несуществовании Бога. Когда страшно, когда нет четких ответов на сложные вопросы — тогда религия придет на выручку. И уже утром все храмы Петербурга будут переполнены прихожанами. Только бы ушла, испарилась, провалилась под лед Невы вся эта толпа людей.
Но не правы были те, кто наблюдал за толпой боясь ее и теряясь в том, что делать. Не прав Гагарин, который уже не смотрел на всхлипывающую, сидящую обнаженной на кровати, свою жену, а наблюдал, как гвардейцы, что были оттеснены в сторону Невы и Дворцовой набережной, не знали, как поступать. Они переминались с ноги на ногу, а некоторые, так и вовсе, за лучшее решали уйти обратно на квартиры, будто и не было тут. Люди с флагами и крестами шли к Зимнему дворцу. И стрелять по ним было нельзя. Как стрелять в людей с иконами, крестами, а еще и символами Российской империи? А еще с ними были священники. Это кем нужно быть, чтобы в служителей церкви стрелять?
— Душенька моя, Аннушка, ну чего же ты плачешь? — спросил Павел Гаврилович, понимая, что все идет далеко не так, как он думал.
— Что? Что случилось, что вы переменились в лице и стали ко мне обращаться, как к даме? — перестав сопеть носиком, спросила фаворитка императора.
— Ничего, ровным счетом, ничего. Вы же помаете, звезда моя, что то, что происходит между мужем и женой, сие таинство, о котором знать никому не нужно? — елейным голосом говорил Гагарин.
— Вы снасильничали меня! — выкрикнула Анна.
— Я был уверен, что вам понравилась эта игра, — попытался сыграть обиженное недоумение Павел Гаврилович.
Анна замолчала. Ей понравилось? Да, но стыдно в этом признаться. Да и…
— Вы ударили меня и сжимали мне горло! — не став акцентировать внимание на самом соитии, нашла в чем упрекнуть мужа Анна. — Но полноте. Ответьте же мне, что переменилось? Вы не пускали меня к окну, но сами уже как час от него не отходите. Отпустите меня во дворец, я требую!
Гагарин пошатнулся. От милой и нежной Анны Петровны, такие нотки властности он услышать не был готов. Что, если император жив? А, судя по всему, так и есть, то что будет с ним, прознай Павел о тех сценах, что закатывал Гагарин своей жене? Но какая же она красивая! Желание вновь, уже в третий раз за ночь, пробуждалось в мужчине. Он вновь ее хотел, но теперь боялся и Анны и своих желаний.
— Оденьтесь, сударь, и уймите своего… — Анна не договорила, а сама стала собирать ошметки разрезанного платья, чтобы прикрыть свое все еще юное, все еще притягательное, тело.
А между тем, два «Емельки Пугачева», два руководителя всего этого спектакля с молитвой от народа, соединились на Миллионной улице.
Все было просчитано, даже отрепетировано, но, конечно, с меньшим количеством людей. Имелось три сотни десятников, которые брали под контроль подопечных до двенадцати человек и всеми силами старались их организовывать. Они направляли людей, они начинали выкрикивать здравицы государю, следили за тем, чтобы несущие флаги продолжали оставаться направляющими и на них ориентировалась вполне организованная толпа.
Бергман и Кржыжановский передвигались внутри шествия, они были, словно, пауки, от которых расходились нити управления всем этим, казалось, что хаосом. Тут же находилась полусотня стрелков, чтобы реагировать на всевозможные провокации и отклонения от плана.
Задача была проста на словах, но крайне сложной в исполнении. Нужно было четырьмя потоками пройтись по самым элитным улицам Петербурга, где проживает цвет российского общества, а после, соединившись в единую колонну на Миллионной улице, идти к Зимнему дворцу.
Проделав круговые шествия по центру Петербурга, наиболее громко пропев гимн России и прочитав молитвы с упоминанием Царя, выкрикнув здравицы, колоны встретились на Миллионной улице, чтобы постращать наиболее важных и богатых персон Петербурга.
Сложно, но к этому готовились уже как год, на такие действия, в том числе, натаскивали стрелков и бойцов специальной подготовки. Но главная проблема заключалась в том, чтобы все обошлось без жертв. Достаточно только раз пролить кровь и вся подготовка, все управление, могло бы слететь и тогда неизвестно, чтобы случилось.
Но и на такое развитие событий были свои протоколы. Самый крайний вариант — зачистка всех смутьянов. Так же были на подхвате военные лекари, которых готовили в Надеждово, они дежурили и были полны решимости принять людей на излечение, будь даже кто спотыкнётся и травмируется на льду.
Во многих местах, прямо в центре Петербурга, стоят телеги, на которые планировалось посадить часть людей, крестьян, как только все закончится и увезти по разным дорогам из Петербурга прочь из столицы. Благодаря стройкам Михайловского замка и Казанского собора, которые огорожены заборами, много телег получалось схоронить.
