— Ваше высокоблагородие, палите из пистолетов, палите! Никому не дадим уйти! Будут знать, как честных путников на дорогах грабить!
Но заряженных пистолетов у Александра уже не было, поэтому он соскочил на землю с обнаженной шпагой, готовый нешуточно постоять за себя. Погнавшись за одним грабителем, решившим, что, елси быстрая ретирада и не принесет ему богатства, то хотя бы сохранит жизнь, Александр, кольнув убегавшего в тощий зад, принудил его лечь на землю и прокричал, видя, что при других вора тоже лежат:
— Илья, доставай скорей веревки, вожжи — татей сих вязать станем!
Не прошло и двух минут, как из-под облучка были извлечены нужные для пленения грабителей орудия, и скоро все четверо оставшихся в живых воров оказались связанными по рукам одной длинной и прочной веревкой. Александр же, очень довольный собой, прохаживался мимо них, помахивая шпагой в то время, как Анисим вкладывал заряды в стволы опорожненных пистолетов — на всякий случай, а Илья с деловитой невозмутимостью поправлял упряжь, приведенную разбойниками в беспорядок. Воры же, потупив взоры, угрюмо молчали. Все они были разновозрастными мужиками, от тридцати до шестидесяти лет, облаченными в серые полуформенные кафтаны.
— Что, кантонисты?* ((сноска. Кантонист — солдатский сын, который со дня рождения был приписан к военному ведомству.)) — задорно спросил Александр.
— Истинно говорите, к поселениям приписаны, — кивнул один пожилой мужик.
— Так что же вам, поселенцам, богатств что ль неправедным захотелось? — возвысил голос Александр.
— Каких там богатеев, — глухо отвечал другой мужик, помоложе, кинув на победителя огненный взгляд, пущенный из-под косматых бровей. — Хлеб-то не каждый день едим, не говоря уж о мясе, про которое забыли…
— Ну уж, не ври-ка, мне, поселянин! Я ли жизни вашей не знаю? — махнул шпагой Александр, будто сметал в сторону мнение, которому ничуть не верил. Он хорошо помнил, как приезжал в новгородские поселения своего друга Аракчеева, как встречали его там сытые, всем довольные поселенцы, а хозяйки в праздничных одеждах звали его отведать обычной их еды. Александру всегда нравилось пробовать кислые щи, наваристые, густые, ароматные, съедать кусочек жирного карпа, водившегося в устроенных специально прудах, жареной свинины. Он всегда щедро одаривал хозяев и оставался доволен этими простыми людьми, Алексеем Андреевичем и, главное, самим собой, придумавшим для России такую полезную и наинужнейшую вещь — военные поселения. Поэтому и не верил он сейчас поселенцам-разбойникам, говорившем ему о своей нужде.
— Видно, плоховато знаешь, барин, ты жизнь нашу, — ответил ему тот же мужик. — Поедем к нам, здесь недалече. Сам все и узришь.
— Что ж, поедем! — запальчиво воскликнул Александр. — Если окажется, что прав ты и не солгал, всех вас отпущу. Наоборот выйдет — передам полковому начальнику, и уж палок вам не избежать! А ну-ка, Илья, прявжи их к коляске, да только пусть вначале кто-нибудь расскажет, куда ехать.
Через пять минут коляска катилась в нужном направлении, а плененные грабители трусили вслед за экипажем, связанные одной веревкой. Тела же двух убитых так и остались в дорожной пыли, дожидаясь, пока за ними приедут родичи, чтобы с причитаниями везти их в дома, покинутые неудачливыми ворми ради пищи для себя и своих близких, жен, родителей, детей.
Коляска прыгала на ухабах уже с полчаса, вдруг Александр увидел, что по дороге ему навстречу движется солдатская колонна — взвод всего, не больше, но вначале Александр по причине послеповатости не разобрал, почему же солдатики такие низкорослые.
Подъехали поближе, и Александр увидел, что маршируют одетые в мундиры мальчонки лет семи-десяти, возглавляемые капралом и положившие на плечи ружья-палки. Капрал же, завидев офицера, едущего навстречу и желая, видно, показать выучку своих подчиненных, прокричал:
— А ну гусиным шагом — марш!
И тотчас мальчишки присели на корточки и ловко заковыляли, поднимая клубы пали, по-гусиному.
— Здравстуйте, солдаты! — остановив коляску, прокричал Александр, премного умилившись, глядя на будущих защитников отечества. — Хорошо идете!
— Рады стараться, ваше высокоблагородие! — тоненькими голосками пропищали ребятишки.
— А кормят-то вас как? Сыты?
Не замечая того, какие страшные рожи корчит мальчикам капрал, Александр услышал ответы:
— Хлебушка вдоволь!
— Кашу лопаем от пуха!
— Киселек хлебаем! Государя нашего добрым словом поминаем!
Александр, услышав это, ещё более расчувствовался и с негодованием вспомнил слова разбойника о худом житье. «Ну, покажу я им! Великое начинание мое позорят!» — подумал со злостью и ведел Ильев трогать.
Домики военных поселян вынырнули из-за косогора, и Александр вначале не поверил в то, что это жилища кантонистов — уж больно они были не похожи на большие дома Аракчеевского полка, стоявшие под тесовыми крышами, расположенными с обоих сторон прямой дороги «по нитке». Здесь домики были простыми крестьянскими хатками, белеными, под соломой или даже камышом, стояли кучей, однако, подъехав поближе, Александр углядел и главную, наверное, единственную улицу, кривую и грязную, посреди которой в луже разлеглась свинья.
«Ну вот, и живность здесь водится…» — унял вид свиньи беспокойство Александра, проникшее было в его сердце.
А между тем въезд в деревеньку роскошной рессорной коляски, к кузову которой были привязаны четверо поселян, всем хорошо знакомых, произвел на жителей сильное впечатление. Остановившуюся коляску вскоре облепили любопытствующие, хозяева и солдаты-пехотинцы, селившиеся в хатках, и Александр заметил, что многие из них смотрят на связанных разбойников с сожаление, сочувственно качают головами, что-то нашептывают им — они сразу смекнули, по какой причине их соседи оказались в столь плачевом положении.
— Тит! — кинулась к одному из привязанных воров протиснувшаяся сквозь толпу ротозеев молодая женщина. — А Кирюха-то мой где?!
— А на дороге остался, — не поднимая на женщину глаз, ответил разбойник-поселянин. — И Митрофан Козлов тож там оба мертвые…
— Да кто ж убил-то их?! — вскрикнула баба, хватаясь за веревку, опутавшую руки Тита, но мужик молчал, и Александр понял, что пора дать объяснение эти людям. Он, сбросив с плеч шинель, поднялся на коляске во весь свой немалый рост, отправил на голове фуражку, откашлялся и заговорил:
— Поселяне, я ехал по дороге, вдруг из-за кустов бросились на меня шесть мужиков, остановили лошадей, хотели порубить топорами. Разве я был не вправе защитить свою жизнь всеми имеющимися у меня средствами? Так вот, двоих злодеев я из пистолета уложил на месте. Вины за собой не ощуаю и прощения у близких тех разбойников не прошу — сами виноваты. Но приехал я сюда совсем не за тем, чтобы приносить жалобу на воров. Узнал я от одного из них, что на татьбу их толкнули бедствия голодной жизни. Не поверил я ему, признаться, сам решил разведать, так оно или не так. Ну, рассказывайте, как вы живете?
Со всех сторон раздались крики людей, спешивших принести жалобу неведомо откуда взявшему офицеру, который, верно, сочувствовал им и, значит, мог помочь, замолвить перед кем-нибудь словечко. Поселяне перебивали один другого, тут же спорили, кое-кто уже вцепился в бороду соседа, и Александр, не поняв ни слова, поднял руку, и крики постепенно смолкли:
— Пусть вначале кто-то от хозяев скажет, а после — от солдат-постояльцев кто-нибудь заговорит.
Дернув за корнцы платка, завязанного под подбородком, к коляске, поближе, решительно шагнула одна из женщин. Было видно, что она пользуется у всех авторитетом — никто не возразил, когда она заговорила:
— Барин, правда истинная, что жрать нам нечего! И кто замыслил военные поселения?! Граф Аракчеев, балакают, ну так мы все здесь едины в мысли: тому Аракчею-кощею надо кресло по заслугам сделать — кол осиновый вытесать, в землю врыть да Аракчея на тот коол и водрузить головой задницей!
— Полноте, хозяюшка, — краснея, примирительным тоном проговорил Александр. — За что сия жестокость?
