— Но кто мог его нанять? — Фигаро покачал головой. — Вы же сами сказали, что последние пассажиры разъехались около половины пятого. А Адам Фулл остался здесь. И оставался здесь, как минимум, до шести часов вечера.
— Не знаю, ваше благородие, — на лице станционного смотрителя проявилась напряженная работа мысли. — А только так разумею: сам по себе извозчик никуда бы не поехал.
— Потрясающе тонкий вывод, — пробормотал Смайл.
— Да, а что там с Вашей потерей памяти? — Фигаро скептически посмотрел на стоявшую в углу здоровенную пустую бутыль.
— Да странная штука получается, ваше благородие. Помню, сидел вечером здесь на стуле. Ужинал-с… А потом вдруг — раз! — и стою возле купейного вагона. Двери, значится, запираю. А как вышел да зачем — вот того не помню. И башка болит жутко.
— Угу, — кивнул следователь, — бывали и у меня такие «потери памяти». Особенно когда водку ключница делала… — Он тяжело вздохнул, покосился на Смайла и, достав из саквояжа устройство, похожее на короткую трубку с часиками на конце, сунул его под нос станционному смотрителю. Стрелка на «часиках» слабо задергалась.
Фигаро нахмурился.
— В течение прошедших суток занимались какой-либо ворожбой? Приворот, отворот, выкатывание порчи «на яичный желток»? Составление астральных гороскопов? Начертание чародейских символов?
— Да что Вы! — замахал руками Борн. — Мы, ваше благородие, чародейничать не научены, нам бы все больше своими руками, так сказать. Кесарю кесарево…
— Да-да, знаю… Голова болит? — Фигаро подвинулся к Борну и пальцем оттянул ему правое веко.
— Болит, а чего ж ей не болеть… В смысле, да, что-то разболелась, проклятущая. На погоду, видать.
— Что Вы ели с утра?
— Я… Да вот, чаек…
— И все? А ну-ка встаньте! — потребовал следователь.
Борн поднялся на ноги. Краем глаза Фигаро заметил, что Смайл внимательно наблюдает за происходящим.
— Закройте глаза.
Смотритель зажмурился.
— А теперь прикоснитесь указательным пальцем правой руки к кончику носа.
Борн послушался… и едва не выбил себе глаз.
— Ух! Вот ведь оказия!
— Ладно, садитесь… Господин Смайл, нам надо поговорить. — Следователь повернулся к жандарму. — На улице, если не возражаете.
Они вышли в сени. Фигаро достал из кармана новенький портсигар и протянул Смайлу.
— Сигарету?
— Благодарю Вас, не курю… Так что Вы можете обо всем этом сказать?
— Есть у меня одна мыслишка, — следователь сжал зубами сигарету и мановением руки заставил ее кончик вспыхнуть. — Правда, пока это только предположение. Но оно Вам не понравится.
— Господин Смайл!
— Выкладывайте, — тот кивнул.
— Господин Смайл!
Двери распахнулись, и в облаке снега на пороге появился раскрасневшийся человек в бобровой шубе. На голове у него косо притулилась форменная фуражка с двумя скрещенными саблями. Тоже следователь, поднял Фигаро. Только из жандармерии.
— Господин Смайл! Срочно! Лично из управления!
— Что случилось? — раздраженно спросил главжандарм. — Что за паника?
— Господин Смайл, у нас труп! В гостинице «Глобус»!
«Глобус» был не самой большой гостиницей в Нижнем Тудыме, но самой дорогой уж точно. Четыре этажа, ливрейный лакей у входа, аккуратные деревца по периметру и очень чистые номера с красивой старинной мебелью. Паровой насос, бойлер, горячая вода во всех номерах, алхимические светильники и весьма достойная кухня. Фигаро подумал, что его скромного жалования не хватило бы и на пару дней проживания в «Глобусе». А если к этому добавить его постоянное желание вкусно и много есть…
Жандармов в холле было как сельдей в бочке. Следователя попытались остановить, но Винсент Смайл лишь нетерпеливо махнул рукой и служители закона, лихо козырнув, тут же отстали. Следователь с жандармом поднялись на второй этаж и прошли по короткому коридорчику к двери номера двадцать семь, на которой уже висела табличка «Не входить! Расследование!»
На коврике у двери в ванную лежал молодой черноволосый мужчина в белой рубахе и красной жилетке — под цвет узких брюк. «Прислуга из номера», понял Фигаро. В правой руке у мужчины был зажат нож с костяной ручкой. Короткое лезвие покрывала корка засохшей крови. Шея мертвеца представляла собой малопривлекательное зрелище: грубый неровный разрез, что называется, от уха до уха.
Рядом на корточках сидел маленький человечек в сером халате. На носу у коротышки криво притулились очки без оправы; в руке он держал пинцет с тонкими крючковатыми лапками.
— Время смерти? — спросил Смайл.
— Около полуночи, — человечек в халате скривился. — Как это ни грустно, но я вынужден констатировать самоубийство.
— Что? — жандарм широко открыл глаза. — Он что, сам себе перерезал горло ножом для писем?
— Да. Характер раны, положение лезвия, угол, под которым держали нож — все это указывает на то, что он, действительно… хм-м… зарезался сам. Даже не знаю, что сказать…
Фигаро присел над трупом и аккуратно коснулся запястья мертвеца. Смайл не препятствовал, просто стоял рядом и тер подбородок. Следователь достал уже знакомое главжандарму устройство, похожее на трубку с часиками, и поводил над трупом. Стрелка слабо дергалась.
— Мышцы рук… — начал Фигаро.
— Да, я обратил внимание, — врач кивнул. — До сих пор нет полного расслабления. И обширный спазм грудной клетки.
— Яд? — предположил главжандарм.
— Что же, по вашему, он вначале принял отраву, а потом перерезал себе глотку? Для верности? Нет, — врач покачал головой, — это самоубийство. Правда, самое странное самоубийство из всех, которые мне приходилось видеть.
Фигаро выпрямился и стал медленно ходить по номеру туда-сюда, стараясь не ни к чему не прикасаться. «Дорогой номер», подумал он. «Один из самых дорогих в „Глобусе“. Дрова в камине догорели давно… Сигарный пепел в хрустальной пепельнице. Много пепла…»
— Номер снимали?
— Да, некий Виктор Вивальди. Заплатил за три дня. Где он сейчас — устанавливаем. — Врач уже складывал свои инструменты в чемоданчик.
— На момент совершения… м-м-м… самоубийства он был в номере?
— Пока не знаем. Ладно, может, вскрытие покажет что-то интересное. — Человечек в сером халате пожал плечами и вышел за дверь. Винсент Смайл повернулся к Фигаро.
— Вы говорили, что у Вас есть какая-то догадка…
— Не торопитесь, — остановил его следователь. — Давайте сначала опросим свидетелей.
— Ладно, — кивнул жандарм. — Свидетелей так свидетелей.
Темнело. За высокими окнами «Глобуса» вспыхнули фонари. Их маленькие огоньки, плывущие в снежной пурге, казались маячками на бакенах затерянной пиратской гавани, а проносящиеся мимо в белых вихрях сани — стремительными хищными барракудами.
Фигаро сидел за маленьким столиком у окна в холле, доедал безвкусный гренок с куриным крылышком и наполнял пепельницу трубочным пеплом. Рядом на бильярдном столе расположился Винсент Смайл с миниатюрной чашечкой кофе в руке. Главный городской жандарм снял пальто и остался в приталенном бежевом костюме: узком, аккуратном и дьявольски элегантном. Лицо Смайла выражало глубокую задумчивость. Он что-то бормотал себе под нос и постоянно чесал затылок автоматическим пером с золотым колпачком, так что в результате этих манипуляций шевелюра жандарма, ранее уложенная волосок к волоску, превратилась в некое подобие картины Адольфа Хистора — младшего «Взрыв на макаронной фабрике».
За время, проведенное с главжандармом, Фигаро уже успел понять, что внешний лоск Винсента Смайла являлся просто маскирующей приманкой, вроде огонька на лбу глубоководной рыбы-удильщика. Смайл наверняка родился в хорошей семье, получил замечательное образование и большое наследство, ему привили самые изысканные манеры, но… В высшее общество Смайл так и не попал, застряв где-то на полдороги.
Следователь его понимал.
Зато внешность и манера общения очень помогали Смайлу на службе. Если Фигаро просто не воспринимали всерьез (даже самые отъявленные жулики и головорезы трепали при нем языками без умолку), то Винсент Смайл внушал доверие, причем доверие какой-то заоблачной степени. Лучше всего шарм жандарма действовал на женщин, но и мужчины были не прочь потрепаться с вежливым предупредительным джентльменом.
