Он не зарычал от боли. Он замер. Его угольные глаза впервые полностью устремились на меня. В них не было гнева. Было… удивление. Холодное, бездушное удивление машины, которую ткнули иголкой в неожиданном месте, и она дала сбой. И в этом удивлении была первая, крошечная трещина в его абсолютной уверенности.
Я поднялся на одно колено, опираясь на Тьёрна. Рука с мечом дрожала, но клинок все еще горел, жаждая большего. Левая рука висела плетью, плечо было кошмарной воронкой распада, боль от которой грозила затопить сознание. Щит Нави на руке гудел, пытаясь стабилизироваться. Время, выигранное этим ударом, исчислялось секундами.
Но я видел рану. Видел первый след на непобедимом. И в моей груди, сквозь боль и страх распада, вспыхнуло нечто новое. Не ярость. Уверенность. Он мог быть ранен. Он мог быть убит.
С хриплым, кровавым кашлем, я поднялся во весь рост. Меч Тьёрн указал на Наместника, на его дымящуюся шею.
— За всех! — прохрипел я, и мой голос, сорванный и слабый, прозвучал вызовом в гробовой тишине площади перед дворцом безумия. — За Империю! За ЖИЗНЬ!
И снова, забыв о боли, о распадающемся плече, о яде Пустоты в жилах, я бросился вперед. Время кончалось. Для него. Или для меня.
Боль. Она была всем. Всепоглощающей, белой и огненной. Каждый удар Наместника отдавался не просто в костях — в самой ткани моего существа. Его искажающие реальность когти рвали не только доспехи и плоть, но и саму связь времен, пространства, моей воли. Щит Нави на спине был холодной глыбой свинца, его резервы исчерпаны до дна, он больше не мог поглощать, только жёг спину своей ледяной тяжестью. Меч Тьёрн в моей правой руке горел, но его свет был уже не яростным вихрем, а трепещущим, слабым пламенем свечи на ветру. Моя левая рука… Я ее почти не чувствовал. Там, где коготь Наместника пронзил плечо, царил ледяной холод. Плоть и кость распадались, превращаясь в черный пепел и ускользающие в Пустоту искры. Каждый вдох обжигал легкие ледяным ядом этой мерзкой реальности.
Я откатился по камню, чувствуя, как трескаются ребра от удара его рогатой головы. Кровь — теплая, живая, своя — хлынула из разбитых губ, смешиваясь с липким пеплом пустоши на губах. Мир плыл. Багровые стены дворца безумия нависали, смещаясь под невыносимыми углами. Фигура Наместника, искаженная аурой его брони, казалась гигантской, непреодолимой скалой. Он шел ко мне. Неторопливо. Уверенно. Его угольные глаза, полные холодного, бездушного расчета, наблюдали, как жизнь утекает из меня. Он знал. Он чувствовал мою слабость. И усилил напор.
Его лапа взметнулась. Финальный штрих. Когти сжались, нацеливаясь в голову. Один удар — и не просто смерть. Стирание. Растворение в Пустоши без следа. Конец Видара. Конец надежды Империи. Конец всего.
— Нет! — кричало что-то внутри. Но сил не было. Только отчаяние. Туман заползал в сознание. Всплыли лица — мать, бледная с трудом удерживающая щит, Света с Кристиной, их слезы на моих щеках, Мавка и Навка, их безмолвный крик поддержки сквозь пространство; солдаты на руинах Новгорода, падающие под липкой тьмой…
И вдруг, сквозь боль, сквозь предсмертный туман, как молния в кромешной тьме — Ключ.
Мысль не моя. Чужая. Знакомая. Голос… Добрыни? Старого кузнеца — богатыря из Вырия? Там, в мире духов, где я искал ответы. Ключ давно скован и ждет своего хозяина.
Что? Какой ключ? От чего? Мысли метались, как пойманные в ловушку птицы. Голова раскалывалась. Наместник был уже в двух шагах, его когти, искажая воздух, нацеливались на мой лоб. Он чувствовал мое смятение, мою агонию. Уголки его пасти, похожей на разлом скалы, дрогнули — подобие улыбки торжествующего палача.
Ключ… Ключ… Вырий… Кузница Добрыни… Он ковал не артефакт. Он ковал… меня? Нет. Не так.
Я и есть ключ.
Озарение ударило, как удар Тьёрна по шее Наместника. Оно не было мыслью. Оно было знанием, пронзившим меня до глубин души, выжигающим туман боли и отчаяния.
Двуживущий. Пришелец. Волею богов (или злой шуткой судьбы) перенесенный в этот мир из другого. Из мира с иной магией, без богов, без Пустоши. Мира… совершенно иного. Чужого. Не только этому миру. Но и ей. Пустоши. Наместнику. Его власти. Его сути. Я был не просто смесью света и тьмы. Я был инопланетным вирусом в его упорядоченном хаосе. Частицей реальности, против которой у него не было защиты, потому что она была за пределами его понимания.
— Я… КЛЮЧ! — хрип вырвался из моего горла, больше похожий на предсмертный стон, но несущий в себе всю мощь этого осознания.
И тело отозвалось. Не магия. Не сила воли. Моя суть. Та самая инородная частица. Она взорвалась изнутри. Кровь, теплая, живая кровь из разбитых губ, из раны на плече, брызнула фонтаном. Но не упала на камни. Она закружилась. Словно подхваченная невидимым водоворотом, смешиваясь с искрами распадающейся плоти на плече, с последними искрами света из Тьёрна, с холодной тяжестью Нави, с ядом Пустоты в моих жилах, с Серой магией баланса… и с тем неуловимым, чужим, моим духом, пришедшим из другого мира.
Яркий, слепящий свет ударил во все стороны. Не белый, не голубой, не фиолетовый. Он был… невозможным. Цветом, которого не было в спектре этого мира. Светом самой чуждости.
Наместник взревел. Впервые — не от ярости, а от невыносимой боли. Его угольные глаза, привыкшие к мраку Пустоши и сиянию разрушения, были атакованы чем-то абсолютно непостижимым. Он рванулся назад, заслоняясь лапами, его броня, искажающая реальность, захлебнулась, не в силах сдержать этот поток чужеродной энергии. Его уверенность, его холодный расчет — все рухнуло в одно мгновение. Он почувствовал угрозу не жизни, а самому своему существованию как части Пустоши.
Но было поздно.
Я не направлял этот свет. Я был им. Ключ был вставлен в скважину. И он повернулся.
Вихрь крови, света, тьмы, магии и моей чужеродной сути сгустился передо мной в точку невероятной плотности. И я, сам став оружием, направил его в центр Наместника. В ту самую черную дыру сущности, что он являл собой.
— ЗА ВСЕХ! — мой крик был уже не хрипом, а ревом самой реальности, сопротивляющейся уничтожению.
Ключ — я — ударил.
Не было взрыва в привычном смысле. Был резкий хлопок. Как лопнувший мыльный пузырь вселенского масштаба. Или как захлопнувшаяся дверь между мирами.
Наместник… перестал быть. Не рассыпался, не испарился. Он просто исчез. Словно его стерли ластиком из реальности. Исчез и его чудовищный дворец безумия. Одно мгновение — он был, нависая кошмаром. Следующее — передо мной простиралась только бескрайняя, серая, пустая равнина. И тишина. Абсолютная, оглушающая тишина, сменившая грохот битвы и рев чудовища.
Победа.
Но Пустошь не сдалась просто так. Она была связана с Наместником. Она была им. И с его исчезновением она… треснула. Как старое зеркало. Гигантские, черные щели рванулись по серому небу, по мертвой земле под ногами. Они росли, ветвились, издавая жуткий, скрежещущий звук рвущейся материи.
И потом — ГРОМКИЙ ХЛОПОК.
Ударная волна чистой аннигиляции рванула от центра, где секунду назад был Наместник. Она сбила меня с ног, как соломинку, вырвала последний воздух из легких.
Я летел в пустоту, теряя сознание. Сквозь нарастающий звон в ушах прорвался другой звук — множество голосов. Не крики. Вопли. Вой. Тысячи, миллионы голосов невыразимой боли, ужаса и… освобождения. Голоса тварей Пустоши, всех ее порождений, рассыпавшихся в прах по всей Империи в тот же миг. Их связь с сердцем хаоса была разорвана. Они умерли.
И последнее ощущение перед тем, как тьма поглотила меня полностью — жар. Невыносимый жар на груди. Кристалл. Тот самый, что был подарен Снежаной, что впитал силу и знания двух сильнейших духов Земли и часть меня. Он пылал, как кусочек солнца, впившийся мне в грудь. Он был переполнен. Переполнен до предела силой сотен уничтоженных миров Пустоты. Он горел, обещая либо новую мощь, либо окончательное сожжение.
Потом наступила тьма. Без снов. Без боли. Только эхо воплей умирающей Пустоты и жар победы, купленной ценою всего, что у меня было.
