— Придержи коней, Виталя. Нам только спросить… Это ведь не твои пацаны дурь толкают?
— Не, они не из этих. Тут крыша серьезная нужна, а уличные сами по себе. Так, тусуются, ну и если по мелочи чего. Кто шибко деловой был, тот уже на зону отъехал.
Оружие ни к чему — гопники ходят стаями, а мы с Виталей не герои боевика, чтобы играючи раскидывать толпу. Я, пожалуй, могу затребовать пистолет из служебного тира… но не убивать же пацанов я иду, в самом-то деле.
Не знаю уж, каким комиссаром и человеком был Роман Вершинин, однако посмертная слава ему досталась хреновая — в наших пердях по крайней мере. Завод, названный его именем, уже в советские времена считался днищем. Шли туда разве что от безысходности, чтобы после смен бухать по-черному перед телеком — или вступать в уличные банды. После развала Союза основное производство сдохло в муках, но в заброшенных заводских цехах долго еще мутились бизнесы вроде разборки угнанных тачек. Местная молодежь почти поголовно подавалась в гопники — кожанки, кепарики, штаны спортивные чтобы обязательно с тремя полосками… Приставали к прохожим: «Слышь, мелочи не найдётся?», «Позвонить есть?» или «Выручи по-братски!». В наш район они особо не совались, а вот в парке Дружбы бывали, помнится, разборки… Проверяю оставшийся с тех славных времен шрам от «розочки» возле большого пальца на правой руке — уже почти рассосался. Однако к середине десятых гопников стало ничтожно мало, с тех пор они уже редко высовывались из своих ржавых цехов и заброшенных гаражей.
В гаражи мы сейчас и углубляемся, запарковав машину. Дорога — жидкая ледяная грязь, через особо глубокие выбоины перекинуты фанерки и досочки. Двери в кирпичном массиве, некогда выкрашенные в жизнерадостные цвета, теперь облупились. Местами ржавчина так сильно разъела металл, что кажется, будто он вот-вот рассыплется. Где-то видны следы попыток ремонта, но они лишь подчёркивают общее состояние упадка. Примерно на каждых третьих дверях объявление «Продам гараж, срочно, дешево». В некоторых объявлениях указаны суммы — довольно скромные, надо сказать; видимо, имущество в криминогенном районе — скорее обуза, чем актив. Тем не менее здесь еще есть электричество, и в паре гаражей даже кто-то возится…
— Вот здесь вроде пацаны собирались… — неуверенно говорит Виталя. — Дождя сегодня нет, так что, наверно, они где-то тут.
Если присмотреться, в грязном проеме видно старое кострище, а эти обтянутые дерматином доски могут быть не случайным мусором, а приспособлениями для сидения.
— Прикинь, Бульдозер, мы до сих пор здесь собираемся, — вкрадчивый голос у меня из-за спины.
Резко оборачиваюсь. Коренастый парень смотрит исподлобья, руки в карманах кожанки, шапочка низко надвинута на лоб.
Из-за гаражей выступают десять… одиннадцать… уже тринадцать парней и плавно берут нас с Виталей в полукольцо. Сложение и лица у всех разные, а вот позы и выражения — как под копирку — настороженные и хмурые.
— Мы-то по-прежнему здесь, — продолжает коренастый, вожак, по всей видимости. — А вот тебя, Бульдозер, давно не видать… И кого это ты с собой притащил?
Бульдозер, ишь! Виталя не говорил, что у него такое погоняло. А что, ему подходит — морда интеллектуальная и одухотворенная, прямо как у бульдозера.
— Дарова, братва! — говорит Виталя с несколько преувеличенной бодростью. — Будь здоров, Ремень. А это Саня, он нормальный пацан. Перетереть с вами пришел.
Поза Витали противоречит дружелюбному тону: он чуть наклонен вперед, руки сжаты в кулаки — готов к драке.
— Да что-о ты такое говоришь, — деланно удивляется Ремень. Он пытается держаться солидно, по-взрослому, но вряд ли ему больше двадцати лет. — И о чем же ты хочешь с нами перетереть, нормальный пацан Саня?
Так, сейчас важны не столько слова, сколько тональность. Со шпаной — как с дикими псами: ни страха не проявлять, ни лишней агрессии. Говорить с уважением, но без заискивания. Ровно и четко.
— Бульдозер сказал, вы этот район держите. У меня вопросы возникли к некоторым деятелям из тех, что здесь шуруют. Решил сначала к вам обратиться, как к старшим на районе.
Пацаны расправляют плечи, приосаниваются. Это я им, конечно, польстил, про старших на районе. Но им теперь отступать некуда — не признаваться же чужому взрослому дядьке, обратившемуся к ним с уважением, что они тут в статусе стаи дворняжек.
— Чо еще за терки, с кем? — Ремень пытается сохранить важный вид.
— С теми, кто у вас на районе дурь толкает. Курьеров еще посылает — молоденьких девчонок.
Пацаны переглядываются — пытаются скрыть тревогу, но не слишком успешно. Видимо, они понимают, о ком я говорю, и сами боятся этих людей. Худенький парень в худи на три размера больше, чем ему нужно, выражает общую озабоченность длинной репликой. Две трети слов в ней содержат матерные корни, так что я с трудом улавливаю смысл, приблизительно такой: эти нехорошие люди (видимо, имеются в виду наркодилеры) в самом деле представляют собой источник проблем и в целом раздражают, однако если сейчас сдать их Виталиному знакомцу, то как бы это не обернулось еще большими проблемами. Ремень на том же матерном языке отвечает нечто неопределенное: с одной стороны, он разделяет эти опасения, с другой — к нему обратились, как к старшему на районе, и ему обидно терять эту позицию.
А со мной Ремень разговаривал без мата, как со взрослым — фильтровал, значит, базар. Господи, и такую-то шпану я когда-то держал за серьезных врагов? Сам был примерно их возраста, конечно. Это же просто одинокие, брошенные, запущенные дети. И как так вышло, что когда население сокращается и из каждого утюга несутся призывы беречь и всесторонне воспитывать молодежь, эти парни оказались никому не нужны? Ютятся в грязи между гаражами, им даже податься некуда в дождь и вьюгу…
О, ясно-понятно, как склонить их на свою сторону. Дожидаюсь паузы в обмене матерными репликами и говорю:
— Пацаны, такая тема. Вы мне помогаете прижать эту сволочь, которая на вашей территории воду мутит. А я вам в знак уважения дарю гараж. Любой из тех, которые продаются. Прямо сегодня. Выбирайте.
Ребята снова переглядываются — на этот раз с воодушевлением.
— Ненуачо, Рёма, — раздумчиво говорит пацан в худи. — Будет у нас репбаза. Я калорифер с дачи притащу, в тепле тусить будем. Диванов надыбаем… заживем!
Ух ты, они еще и музыканты. Спрашиваю:
— Что играете?
— Разное, — важно отвечает Ремень. — И гранж, и металл, а Бурый вон рэп фигачит. Лады, пацанва, берем гараж Семеныча, он его за полтос отдает. — И поворачивается ко мне: — Нормас?
— Нормас.
Вполне приемлемая цена за информацию, которая мне жизненно необходима.
Виталя с пацанами вызванивают Семеныча, а Ремень отводит меня в сторону.
— Короче, новые это барыги, борзые — жесть. Фарид за главного у них.
— А ходят под кем?
Ремень вздыхает:
— Под Рязанцевым. Потому мы их и не можем отмудох… ну, решить вопрос, короче. Слышь, Саня, а нам точно не прилетит за то, что я тебе их слил?
— Точно. Не переживай.
— А… почему?
Улыбаюсь:
— Потому что я сотру их в порошок.
* * *
Рязанцев сидит, глубоко откинувшись в кресле, и постукивает пальцами по подлокотнику — не нервно, скорее рассеянно. Больше никакого движения нет ни в его лице, ни в огромной туше.
— Какую интересную историю ты рассказал, Саня… — говорит он безо всякого выражения.
Телефона Рязанцева у меня не было, и я просто к нему приехал. Он принял меня сразу — в бархатном халате, богато украшенном золотыми галунами. Я прикинул по пути так и эдак — этого криминального авторитета мне не обмануть, потому просто рассказал все как есть.
Рязанцев на самом-то деле для меня менее опасен, чем неизвестный отмороженный барыга. Тот мог слить Юлькины фотки в сеть просто от тупой злобы, а от опытного дельца такой импульсивности ждать не приходится. Он должен знать, на кого я работаю, и понимать, что с этой конторой никому не стоит портить отношения.
