На обстановку кабинета мистер Уилсон немного поморщился и замаскировал реакцию вопросом:
— Так вот, значит, где находится сердце вашего фонда.
— Сердце фонда находится здесь, — поправил я, положив ладонь на грудь. — У нас одиннадцать с половиной минут, мистер Уилсон, если не успеем, вам придется подождать еще полчасика — мы находимся посреди очень важного совещания.
— Я рассчитывал на ресторан, но, раз у вас так плохо с манерами, — пожал он плечами и вытащил из «дипломата» папочку.
Не привычное «дело №», а буржуйскую.
— Ваш контракт с «плохими» немцами заканчивается двадцать второго января, верно? — уточнил он, положив папку на стол.
«Плохие» — это ФРГ.
— Целый пакет контрактов, — кивнул я. — С лейблом и с издательством. Но это касается только будущей интеллектуальной собственности — старой они будут распоряжаться еще четыре года.
— У вас ведь нет недостатка в новинках? — уточнил мистер Уилсон, вынимая из папки листочки.
— Нет, — подтвердил я. — Мы планировали собрать желающих на аукцион — мои проекты доказали свою исключительную коммерческую ценность и заслуживают настолько же исключительных условий.
— О, уверяю вас — такой аукцион будет совершенно бесполезной тратой времени, — заявил он и подвинул мне один из листочков, пояснив. — Сразу по возвращении домой я позволил себе поговорить с некоторыми влиятельными людьми, которые очень заинтересованы в ваших проектах. В частности, я имел удовольствие поужинать с генеральным директором «Pearson Longman», — он многозначительно посмотрел на меня.
— Вроде большое издательство, — улыбнулся я.
— Одно из самых больших, — подтвердил мистер Уилсон. — И, если вы в первую очередь обращаете внимание на размер, — ухмыльнулся. — Вам понравится тот факт, что на ужине присутствовали представители «EMI».
— Меня интересуют только доходы, — пожал я плечами и скользнул взглядом по выданному мне листочку. — И ровно столько же согласны дать уже проверенные в деле немцы.
— Упс! — карикатурно хлопнув себя ладонью по лбу, он сменил листочек на другой.
— Уже лучше, — кивнул я. — Но я бы остановился на варианте с аукционом — кто знает, какие цифры мы получим по его завершению?
— Боюсь, больше вам не сможет предложить никто, — развел он руками. — Потому что с таким распределением доходов, — кивнул на листочек. — Согласятся либо совсем отчаявшиеся «бизнесмены», — последнее слово он щедро сдобрил сарказмом. — Либо надеющиеся сделать себе имя новички-авантюристы. Ни в том, ни в другом случае вы не получите самого главного.
— И что в ваших глазах «самое главное»? — послушно спросил я.
— Главной роскоши производителя интеллектуальной собственности, — ответил он. — Возможности спокойно творить, не отвлекаясь на такие досадные вещи, как, например, банкротство издателя или размещение на обложках ваших книг рекламных блоков с бездарями, за счет которых ваши незадачливые партнеры будут рассчитывать покрыть затраты на вас.
— У нас уже неплохой опыт работы за Занавесом, — развел я руками. — И крайне компетентный штат юристов — мы буквально по одному собирали самых лучших по всей стране. Наши контракты максимально защищают меня от, как вы выразились, «досадных мелочей».
— От банкротства не застрахован никто, — заметил он. — Будь вы гражданином капиталистической страны, в случае разорения партнеров могли бы рассчитывать, например, на типографию, но… — он развел руками. — В вашем случае придется довольствоваться унизительной компенсацией и извинениями.
— А если обанкротитесь вы? — спросил я.
— Невозможно, — отмахнулся мистер Уилсон. — И мы можем себе позволить работать с вами и вашими артистами практически не получая прибыли, просто ради, как у вас говорят, «престижа». Вы — настоящий бриллиант, мистер Ткачев, и работа с вами очень хорошо скажется на имидже «EMI» и «Pearson», позволив договариваться с менее значимыми писателями и музыкантами на чуть более выгодных условиях.
— А какие у вас комиссионные? — спросил я.
— Достаточно хорошие, чтобы я счел нужным прилететь сюда лично, — с улыбкой ответил он и подстраховался. — При всем уважении и любви к Советскому союзу, разумеется.
— Разумеется! — хохотнул я.
— И, разумеется, я не забыл о своем обещании поговорить с вами о Столетней войне, — добавил он.
— Это хорошо, — улыбнулся ему я. — Иначе я мог бы посчитать вас болтуном. Как у вас говорят? «Bigmouth»?
— Такая идиома у нас есть, — одобрил мистер Уилсон. — Но ко мне она не относится — как у вас говорят, «мое слово тверже гороха».
— Ок, — кивнул я, подвинул листочек ближе, вынул из ящика стола печать, подышал, оставил лишенный юридической силы оттиск и нарочито-громко продиктовал сам себе. — Согласен только с этими цифрами, при попытке согласовать другие гоните мистера Уилсона в шею за попытку мошенничества.
— Оскорбительно, — заметил англичанин.
— Мы с вами — добрые приятели, мистер Уилсон, — нагло улыбнулся ему я. — А приятели на такие мелочи не обижаются. Вызвать для вас такси до Министерства культуры?
— Благодарю, но снаружи меня ждет водитель, — убрав листочек в папку, а ту — обратно в дипломат, он поднялся со стула и протянул мне руку. — Вы сделали правильный выбор, мистер Ткачев.
— Надеюсь, — пожал я. — Ну а если нет — никто не помешает нам пересмотреть соглашение через год.
— Будем надеяться, что до этого не дойдет, — выразил он нашу общую точку зрения.
— Буду признателен, если вы прибудете в Хрущевск двенадцатого февраля, — добавил я. — Снимем передачу, и я отдам вам несколько пленок с короткими музыкальными видео — их нужно будет пристроить в телевизор.
— Буду ждать с нетерпением, — соврал он.
— А Советским гражданам было бы очень приятно посмотреть на выпускника Московской консерватории и вашего зятя, — толсто намекнул я.
— Малыш Раду был очень рад предложению посетить Москву и Ленинград с концертами, — ухмыльнулся мистер Уилсон и покинул кабинет.
— Предусмотрительный какой, — поделился я мнением с Виталиной.
— Нашел себе синекуру, — фыркнула она. — Обязанностей часов на тридцать в год, а зарплата явно не меньше, чем в Форин-офис, иначе он бы и не почесался.
— Согласен, — кивнул я. — Бывший глава дипломатической службы хорошую работу всегда найдет, а значит — выбрал лучший из доступных вариантов.
— Или за него выбрали, — напомнила Вилочка.
— Или за него, — согласился я. — Но контракт в Минкульте по буковкам разобрали, с этой стороны подставы можно не ждать. Я бы поставил на попытку сыграть в долгую, бритиши просто переключили на себя финансовые потоки и документацию. Будут смотреть, думать, искать возможность надавить. Но нам-то чего, у нас начальство есть — пусть у него голова и болит.
Кивнув, Виталина посмотрела на часы:
— Пора решать кадровые вопросы.
— Идем, — быстро убрав печать на место, мы заперли и опечатали кабинет — больше сегодня не понадобится — и отправились в конференц-зал.
— Снимешь Игоря Викторовича? — спросила девушка.
— По идее надо, — кивнул я. — Но слухами земля полнится, и мы рискуем этим подать сигнал — хочешь занять директорское кресло? Собери коалицию и коллективно нажалуйся Сереже! Нам такого не надо, поэтому придется ограничиваться Соломоновым решением. И снова здравствуйте, товарищи! — поприветствовал я вновь собравшихся. — Иван Андреевич, простите, что вытащили вас с больничного, — извинился перед сидящим на стуле, рыжим очкастым тридцатидвухлетним обладателем загипсованной ноги.
— Ничего, — коротко ответил он.
Потеет, бледноват — нервничает.
— Скажите, Иван Андреевич, какое у вас мнение сложилось о непосредственном начальнике? — спросил я.
— Игорь Викторович — добрейшей души человек, — ответил секретарь. — Который всем сердцем радеет за успех порученного ему Партией дела.
— О как, — крякнул я.
— Но я позволю себе заметить, — сглотнув, продолжил Иван Андреевич. — Что радея «всем сердцем», Игорь Викторович порой забывает о прямых должностных обязанностях, предпочитая лежать на служебном диване и уклоняться от командировок и партийно-общественных мероприятий.
