Начнем с того, что огнестрельное оружие губная стража использует нечасто, а потому носят стражники его при себе тоже далеко не каждый день. Почему Буткевич в тот день был с пистолетом?
На тот самый день местные губные назначили проверку трактира — осведомители неоднократно сообщали, что Подшивалов ведет делишки с ворами. Почему Буткевич зашел в трактир как раз за четверть часа до начала проверки? Мог ли он вообще знать о ней заранее?
При применении оружия губным стражникам положено по возможности не убивать противников, а наносить им ранения, чтобы потом можно было допросить. Стрелять, например, губных учат в конечности, рубить и колоть тесаком полагается тоже руки и ноги, а основной предписанный служебными наставлениями способ его применения — это вообще удар плашмя по голове. Почему же Буткевич стрелял и рубил сразу насмерть?
Ну и на закуску: почему у воров не было при себе того самого бриллиантового колье, если они пришли на встречу с его покупателем?
Ответы на первые два вопроса я нашел довольно быстро, не покидая здания Крестовой губной управы. На выдачу пистолета Буткевич подал прошение, как только осел в Барандином околотке, до этого семья снимала жилье по разным местам в городе. Мотивировал необходимость иметь при себе оружие Буткевич вполне логично — мол, люда воровского в околотке немало, могут и на злодеяние против служивого человека покуситься. По службе ходил он с пистолетом по особому распоряжению только, а вот на службу и со службы — при оружии.
Знал ли Буткевич о дне и часе намеченной проверки трактира Подшивалова, я в точности установить не сумел, но выяснил, что вполне мог и знать. По крайней мере в самой Крестовой губной управе это известно было, а разговоры на служебные темы в служебных же кабинетах и коридорах никто не отменял. Но для себя я решил, что Буткевич знал, а то какое-то слишком жирное совпадение получилось бы.
Поиски ответов на третий и четвертый вопросы я, подумав, решил поменять местами и начать с вопроса четвертого. Почему именно к Хабибуллину пошел? Ну так он же и скупкой краденого занимался, и с Буткевичем знался, да и мне кое-чем обязан, вот я и понадеялся на Яшку-татарина. Как оказалось, не зря…
— Что ж, Хабибуллин, я так понимаю, ты по мне не скучал, — усмехнулся я. — Но у меня к тебе кое-какие вопросы появились. Ответишь — больше к тебе не приду.
Выглядел Хабибуллин настороженно, но мое обещание больше не приходить, похоже, его успокоило.
— В прошлый раз вы, ваше благородие, меня пообещали отпустить, как отвечу, и отпустили. Раз снова обещаете, снова отвечу, — смиренно сказал он. — Яшка милость больших людей помнит.
— Что краденое ты больше не скупаешь, мне губные сказали, — начал я с легкой дозы успокоительного, — но у меня к тебе по старому делу вопросы. Когда Николка Рюхин с подельниками заводчика Полуднева обчистили, к тебе они приходили с теми драгоценностями?
— Приходили, — покаянно закивал Хабибуллин. — За две тысячи рублев отдавали. Только я их прочь завернул.
— А что так? — я сделал вид, что не понимаю.
— Яшка бедный, — горестно вздохнул Хабибуллин, — у Яшки таких денег и не было никогда. Зато умный, — тут он скромненько улыбнулся, — и в такое дело не полез бы.
— Ну да, ну да, — с доверчивым видом я покивал головой и тут же резко сменил тон и чуть не рявкнул: — А Буткевичу ты о том говорил?!
— Говорил, ваше благородие, — испуганно признался Яшка.
— И что Буткевич? — продолжал я свой натиск.
Хабибуллин мялся, никак не решаясь говорить.
— Ты, Хабибуллин, давай, не бойся. Буткевич давно мертв, Рюхин со своими людишками тоже, тебе сейчас не их надо бояться, а того, что я твоим словам не поверю, — я постарался, чтобы голос мой звучал ласково, но Яшку это, как я и надеялся, не обмануло. Да я и не пытался его обмануть, просто когда таким голосом озвучиваешь вполне реальную угрозу, она воспринимается еще страшнее.
— Велел передать им, что нашелся покупатель, да чтобы они приходили с товаром к Сеньке Подшивалову, — не поднимая глаз, тихо сказал Хабибуллин.
— И приходили в тот самый день, когда он их там порешил? — понимающе спросил я. Хабибуллин опять закивал.
— И часто ты так к Буткевичу обращался, когда к тебе приходили? — шевельнулась тут у меня мыслишка, решил проверить.
— Нет, ваше благородие, редко. Буткевич у меня только побрякушки покупал золотые да серебряные, камни дорогие, а мне же такое редко приносили.
— Что ж, Хабибуллин, спасибо тебе, помог, — порывшись в кармане, я вытащил оттуда серебряный полтинник и положил его перед Яшкой. Понятно, это не так много, но все больше, чем ничего. Может, Хабибуллин мне еще пригодится, может, и нет, но за то, что я узнал, полтинника было не жалко.
— Вашему благородию спасибо, — прибрав монету, Яшка встал и низко поклонился. — Вы со мной по-доброму, и я вам все рассказал.
…Слова, коими старший исправник Горюшин охарактеризовал своего бывшего подчиненного, я, пожалуй, пропущу. Почему — сами понимаете. Скажу лишь, что слов тех сказано было немало, и произносил их Дмитрий Иванович с чувством, что называется, с выражением.
— Обыск бы надо у Буткевича дома провести, — напомнил я, когда фонтан начальственного красноречия иссяк.
— Если только вдова те драгоценности не продала уже, — проворчал Горюшин.
— Золото в войну продают только когда есть уже нечего, — напомнил я. — Да и не продашь просто так то, что у Полуднева украдено. Так что если только мелочь, о которой Хабибуллин говорил, в деньги обратить смогла, и то не всю.
— И то верно, — согласился Горюшин, на том мы и расстались. Он занялся отданием соответствующих приказов, я же переместился к себе в кабинет составить письменный отчет о визите к Хабибуллину.
Пока я максимально кратко и ужато излагал суть разговора с Яшкой-татарином, вспомнил высказанную Лахвостевым убежденность в том, что на службе в губной страже много не наворуешь. Ошибаетесь, Семен Андреевич, ох как ошибаетесь! Ежели к делу подходить творчески, даже простой урядник губной стражи может себе не только карман наполнить, но и найдется у него что в тайничок положить, да, глядишь, и не в один…
Все это, разумеется, в более обтекаемых и не ущемляющих начальственное самолюбие выражениях, я и высказал, когда за традиционным вечерним чаем господин майор поинтересовался моими успехами.
— Знаете, Алексей Филиппович, — Лахвостева мой рассказ вверг в легкую задумчивость, — я вам иной раз поражаюсь. Ладно, Буткевич, там изначально к воровству склонность была, да желание мошну набить, вот и развилась у него этакая во зло направленная изощренность ума. Но так ему и лет немало, опыт был. А у вас-то та изощренность даже посильнее будет, хоть и, слава Богу, не во зло вы ее обращаете! Это же надо было суметь думать, как Буткевич, чтобы историю с его заходом в трактир так размотать!
— Нет, Семен Андреевич, это надо было думать лучше Буткевича, — я постарался увести разговор в сторону от темы возраста. Ну некомфортно я себя чувствую, когда мне про него напоминают. Да, здесь я молодой, хотя двадцать один год по здешним меркам — это человек вполне взрослый. Аглая моя столько и прожила на свете. Но по двум-то своим жизням я куда как старше и опытнее, и чем меньше народу здесь будет это замечать и тем более осмысливать, тем мне спокойнее. — И воровскими умышлениями разум не отягощать, — завершил я.
— Да, вы правы, — с готовностью признал Лахвостев. — Уж простите, Алексей Филиппович, — тут он как-то нехорошо усмехнулся, — но ежели бы вы, не приведи Господь, к тем самым злоумышлениям обратились, я бы, пожалуй, вас поймать не смог. А уж я-то, грех жаловаться, в розыске воров человек не последний.
Я вежливо хихикнул, нагнув голову, показывая понимание и принятие столь своеобразной похвалы. Главное, с темы моего возраста съехали.
Столь умиротворенно-философское настроение моего командира имело свое объяснение. Как раз вчера Лахвостев вернулся из госпиталя, где два дня проходил очередной курс лечения, и лечение, как я полагаю, было успешным. Выглядел Семен Андреевич, во всяком случае, куда лучше, чем даже седмицу назад, а уж если сравнивать с тем, каким я его увидел, когда он пришел ко мне в госпиталь…
