***
Морозный воздух доставал даже под медвежьей полостью. Сани скользили по обледенелой дороге, подпрыгивая на колеях, выбитых пушками — будто сам Порт-Артур не желал пускать чужаков в своё каменное нутро. Слева, за полосой застывшего прибоя, высились жёлто-серые скалы — сейчас совершенно голые. Ни травинки, ни кривого соснового сучка. Только чайки, режущие крыльями свинцовое небо, да рёв волн, бьющихся о берег в бесконечном штурме.
«Не город, а крепость на краю света», — подумал я, кутаясь в башлык. Санный полоз заскрипел, ныряя в тень горного хребта. Лошади фыркали, выбивая из ноздрей пар, похожий на пороховой дым.
— На Золотую гору! — крикнул я вознице, и он рванул вожжи, сворачивая на тропу, где снег лежал нетронутым, будто саван.
Чем выше мы поднимались, тем сильнее ветер выл в ушах, пронизывая до костей. Но когда сани остановились на вершине, дыхание перехватило — не от холода, а от вида.
Я спрыгнул вниз, подал руку Агнесс.
— Вот он, Артур, — сказал я, указывая вниз.
Под нами, будто в ладони, лежал Восточный бассейн: ветер причудливо загнул волны, шедшие к берегу большой дугой. Дальше, у подножия Перепелочной горы, жался Старый город — крыши фанз с загнутыми краями, узкие улочки, вдоль которых ветер гонял сорванные листки объявлений и обрывки тряпья. За ним чернела гора Большая, мрачная и неприступная, а у её подножия, словно растекшаяся глина, клубился дымками Новый китайский город — лабиринт из глины и соломы. Местный аналог цыганского самостроя из горбыля и картонных коробок. Или фавел, если на иностранном.
Агнесс задумчиво всмотрелась.
— Знаешь, на что похоже? На шахматную доску, — сказала наконец. — Только все фигуры разбросаны, как после неудачного хода.
— Очень точное замечание!
— Думаешь, японцы смогут его захватить?
Я тяжело вздохнул. Последние полгода мне стало казаться, что время - упруго. Пытаешься что-то менять, пытаешься, а ход истории неумолим, время тебя постоянно выталкивает обратно, на исходную. Что-то поменять можно, но немного и точно не что-то важное. Похоже невозможно предотвратить то, что временной поток определил как "необходимое событие". Чем значительнее событие, тем сильнее сопротивление истории любым попыткам ее изменить.
— Возможно. Но ты же помнишь, что в России легче всего живется фаталистам?
— Я помню эту твою странную “молитву” - Господи, дай мне смирение принять то, что я не могу изменить, мужество изменить то, что могу, и мудрость — отличить одно от другого. И знаешь что?
— Что?
— Это вовсе не русская молитва! Это слова немецкого богослова Карла Этингера.
Жена мне показала тайком язык. А я выпал в осадок. Вот так. Век живи, век учись.
Агнесс молчала, вглядываясь в горизонт. Я тоже не стал нарушать тишину. Только возница, местный, не выдержал:
— А вон Тигровый хвост! Извольте посмотреть, ваши сиятельства! — он ткнул кнутовищем вправо.
Узкая полоска земли врезалась в море, отделяя Западный бассейн. Там же, на другой стороне, прятался Новый европейский город откуда мы приехали - прямые улицы, двухэтажные дома с черепицей, церковная маковка. Но под взглядом гор всё это казалось игрушечным. Над кварталами нависали форты — бастионы, редуты, орудийные позиции, словно каменная петля, готовая сомкнуться.
— Крепкий орешек, — покачал головой я, но мороз тут же украл слова. Нет, все-таки что-то удалось тут сделать.
Санки рванули вниз, к гавани. В ушах звенело от скорости, щёки горели. Мы пронеслись мимо дока, где из-под снега торчали ржавые якоря, вдоль складов с заколоченными окнами. Совсем рядом раздался пароходный гудок — низкий, протяжный, будто сам город предупреждал о чём-то.
— Давай к причалу, — скомандовал я вознице.
— У нас и морская прогулка предусмотрена? — удивилась жена, когда я, взяв ее под руку, повел к катеру.
— Надо успеть злоупотребить служебным положением, пока есть возможность, — засмеялся я. — Будет хоть о чем рассказать в Базеле.
Катер мягко оттолкнулся от пристани, прорезая ледяную воду. Порт-Артур с моря казался ещё более неприветливым: грубые каменные форты, выщербленные ветром скалы, мрачные силуэты казарм.
— Какое угрюмое место... — Агнесс плотнее закуталась в платок.
— А ты чего ожидала? Лазурный берег? Ривьеру?
Она улыбнулась.
— Нет, но с моря всё кажется ещё суровее.
Я взглянул на неё.
— А тебе всё равно нравится, да?
Агнесс медленно кивнула.
— Да. Как-то... величественно. Будто это место само решает, кто здесь останется, а кто уйдёт.
Я молча посмотрел на тёмные бастионы, над которыми клубился сизый дым.
— Поверь, — сказал я наконец. — Решает не место.
Катер развернулся, направляясь обратно.
***
Домой мы вернулись в прекрасном настроении. Агнесс отправилась распоряжаться насчёт обеда, а я остался в спальне, чтобы переодеться. Сел на кровать, начал стягивать брюки — и задумался.
Не ошибка ли с самого начала было так глубоко погружаться в местные дела, пытаться что-то изменить? Ведь при Алексееве всё как-то работало. Чиновники занимались своими привычными делами: что-то привозили, что-то отправляли, что-то, в конце концов, доходило до адресата. Система, пусть и скрипя, но держалась. Я же всегда говорил, что хороший начальник должен уметь исчезнуть в любой момент — и механизм при этом не остановится. Только вот у меня здесь не было людей, на которых можно свалить хотя бы часть работы. Никому не верил, всё проверял, и не раз, и не два. Вот и получил. За что боролся...
На самом деле сюда надо было не меня с Тройером десантировать, а всю верхушку менять. Да где же столько адекватных сотрудников найти? В сказке, пожалуй, можно — если джинн из лампы наколдует. А в жизни хорошие кадры для себя оставляют, а не раздают.
Размышления прервал Жиган. Хитрованец обладал редкой способностью мгновенно обживаться в любом месте. Что в Бреслау, что в Базеле — даже языка не зная, он через пару недель чувствовал себя, будто в этих местах родился и вырос. Знакомился с самыми неожиданными людьми, которые почему-то всегда были готовы ему помочь. Порт-Артур не стал исключением. Уже через неделю он знал, где что достать, к кому обратиться и в какое время. К нему заходили все подряд — унтер-офицеры, приказчики, мелкие торговцы... и, разумеется, китайцы. Хотя учить мандаринский он категорически отказывался:
— Горло болит от этих заковыристых слов, — ворчал он. — Не язык, а акробатика какая-то. Пусть русский учат.
Теперь он стоял у двери и, как водится, стучал чуть более церемонно, чем требовалось:
— Евгений Александрович, дозвольте слово молвить? — голос его был, как всегда, почтителен, но с едва заметной усмешкой.
— Проходи, — кивнул я, затягивая ремень.
Жиган шагнул внутрь, покосился на окно, словно проверяя, не подслушивает ли кто.
— Дней на десять отлучиться можно? — спросил он буднично.
Я прищурился:
— Далеко ли собрался?
— В Харбин, — спокойно ответил он. — Дельце есть небольшое. Никакого криминала, клянусь, — и тут же быстро перекрестился.
Слово «Харбин» почему-то прозвучало для меня с терпкой горчинкой, как гранатовый сок. Может, потому что уже давно зрела мысль - нам пора. Нечего задерживаться в Порт-Артуре. Ничего путного я тут уже не сделаю, всем рулят генералы, совсем скоро приедут новые адмиралы для флота. А дела… Их можно передать Алексееву и в Харбине.
Я медленно кивнул:
— Знаешь, а поедем-ка мы вместе. Завтра не могу, но послезавтра — поедем все вместе.
Жиган удивлённо приподнял брови, но спорить не стал. Только усмехнулся:
— Ну, с вами-то, Евгений Александрович, и на край света не страшно.
Глава 22
ПОСЛѢДНIЯ ИЗВѢСТIЯ. Телеграмма генералъ-майора Флуга изъ Портъ-Артура въ Главный Штабъ 1 февраля. По полученнымъ частнымъ свѣдѣнiямъ, послѣ боя у Чемульпо японцы высадили тамъ десантъ изъ 19 000 человѣкъ. Въ Портъ-Артурѣ всё спокойно. О непріятельской эскадрѣ свѣдѣнiй нѣтъ. Разъѣзды, вернувшіеся изъ Татунгоу, не подтвердили слухъ о появленіи тамъ японскихъ броненосцевъ; изъ Инкоу продолжаютъ сообщать, что по ночамъ на взморье и недалеко отъ сѣвернаго вокзала на правомъ берегу какіе-то огни, по-видимому, непріятельскихъ развѣдчиковъ.
