Приличная глубина позволяла двигаться вплотную к берегу. Пароход будто нырнул в ущелье.
— Куда это мы? — спросил я в испуге, опасаясь столкновения со скалами.
— Гагры!
У подножия двух отвесных гор разместился квадратный деревянный форт с башенками по углам. Внутри теснились мазанки и балаганы, в руинах древнего храма прятался пороховой погреб. Сверху его венчали большое фиговое дерево и высокая деревянная башня, с которой трое часовых внимательно следили за ущельем. Воротами служили остатки каких-то каменных строений. Около них лежала в тени большая группа собак, местные чуткие сторожа. Сухопутный подход, казалось, отсутствовал, крепость полностью зависела от морского подвоза.
— С гор стреляют непрестанно. Говорят, солдаты из каши пули достают, — поделился Сафонов. Его почему-то это веселило. — Ходили черкесы недавно на приступ числом более четырех тысяч. Были отбиты с большими потерями нашим гарнизоном. Герои! И живут тут неплохо. Всем обеспечены.
— Врет как сивый мерин! — прошептал мне на ухо мичман. — Более гиблого места тут, на черноморской линии, не сыскать. В год мрет полтора комплекта гарнизона. Жара, мясо летом портится, живут на одной червивой солонине. Каждая вылазка за водой — несколько трупов.
С кораблей сгрузили провиант для гарнизона и бочки с питьевой водой. Они реально спасут несколько жизней. Да, зимний или летний вечер в Гаграх томным не назовешь.
В два часа, после обеда и полагающегося морякам отдыха, двинулись дальше. На корвете шканцы превратили в подобие сада. Туда свезли с берега срубленные огромные лавровые деревья, устроив что-то наподобие зеленой беседки для господ.
— Солдатики эти лавры на дрова рубят, а из веток веники делают для бани, — снова поделился информацией Сережа.
Мы продолжили наши занятия морской наукой вплоть до прибытия в Пицунду.
И здесь укрепленный пункт был устроен с помощью древнего византийского храма и окружавших его стен посреди долины со столетними дубами и платанами. Круглый купол, словно парящий над развалинами и временем, густо порос фиговыми деревьями.
Пассажиры поспешили на берег, желая осмотреть сохранившийся полуразрушенный алтарь. Спенсер ждал меня на берегу.
— В Сухум-Кале вернусь на пароход, предупреди Йимса. Во время стоянки встретимся у духанщика Тоганеса на базаре, — быстро сообщил он мне и присоединился к группе гуляющей свиты Воронцова. Де Витт был с ними, но на меня и взгляда не бросил.
Я прошелся по территории древнего монастыря. К каменным стенам с пробитыми амбразурами были изнутри пристроены деревянные мостки. Колодец, увитый толстыми стеблями дикого винограда, выглядел очаровательно и давал отличную воду. Наверное, Пицундское укрепление было самым прекрасным и здоровым местом на всей Черноморской линии, если закрыть глаза на кощунственное использование действующего храма в военных целях. Мне сказали, что изредка иеромонах приезжает сюда, чтобы провести богослужение.
Я прошел внутрь. Века истории безразлично смотрели на меня с пустых высоких стен, освещаемых солнцем сквозь окна с разноцветными круглыми стеклами и дыры в куполе. Мои шаги гулко раздавались под сводами.
— Природа истощила все свои силы, чтобы составить из этого места один из завиднейших уголков земного шара! — вещал у входа в храм Сафонов, как заправский гид-экскурсовод.
Вернулись на корабли около восьми часов. Караван тронулся в путь.
Я лежал на палубе, залитой лунным светом, и не мог уснуть. Участвуя в самой странной морской экскурсии в мире, в которой соединились два времени, я не мог не думать о конечной точке маршрута — о Поти. Если для Сафонова Пицунда была завиднейшим уголком, то для меня наиопаснейшей была крепость Святого Николая, до которой от Поти не более десяти верст. Что будет, если я там окажусь? Меня выбросит обратно в тело Спиридона Позова, лежавшего, в лучшем случае, в коме в ближайшей от Шекветили больнице, а худшем — на кладбище? Есть, от чего прийти в ужас. Мне бы стоило держаться подальше от этого места. Не буди лихо, пока оно тихо.
Человек — странное существо. Да, я живу не в своем комфортном мирке, рискуя каждый день головой. Но всеми силами буду держаться за это настоящее просто потому, что здесь я — живой. А там — кто его знает… Но, быть может, я вру самому себе? Здесь каждая секунда кровь горячит. Здесь я живой не только в физическом смысле.
Но что я могу поделать, если пароход идет, послушный планам Воронцова и бездушной машине в трюме, и даже отсутствующий ветер не в силах им помешать? Стук пароходных колес по воде — словно победная барабанная дробь. Тух! Тух! Тух! Кораблю плевать на мои страхи. Вот уже Бомборы за кормой, куда было решено не заходить. Поти все ближе и ближе. И момент истины…
Так и промаялся до пяти утра, когда пароход затянул «Ифигению» на рейд Сухума, похожий на огромный бассейн. Его заполняла уродливая толпа разномастных «торговцев». Особо выделялись турецкие кочермы — 15-метровые каботажники с изогнутым корпусом.
Позевывая, подошел к Сереже, командовавшего установкой якорей.
— Сухум-Кале — крайне неудобная гавань. Глубина страшенная, приходится три якоря заводить. Но плохо держат. Случись сильное волнение, надо сниматься и в море уходить.
— Ты в город пойдешь?
— Что я там не видел? Дыра дырой. Сам владетель Абхазии, князь Михаил, сюда и носа не кажет. Сидит себе в Лехне в обществе верных кунаков, отбивая порою осады своих подданных, — горько усмехнулся Сережа. — Его многие абхазы считают предателем. Впрочем, он не унывает, имея в своем поместье отличный колодец.
— Колодец?
— Здесь с колодцами беда. Не вздумай пить местную воду. Раньше были устроены водопроводы, но ныне они разрушены[2]. Солдатам приходится употреблять воду из окрестных болот. От этого приключатся лихорадка. Треть гарнизона не вылезает из госпиталя.
— Чем же жажду утолять?
— По мне, так лучше обходиться вином в кабаке. Один хороший духан на весь город. Лавка Тоганесова.
— Лавка или кабак?
— И то, и то. Туда все наши офицеры отправятся. Найдешь ее по гипсовой статуе у входа. Ее с какого-то погибшего транспорта притащили.
Сухум, и правда, мне не глянулся. Окруженный болотами, он был сырым местом, лишенным особого восточного колорита, если не считать двадцати вонючих кабаков-духанов. По улицам лениво таскались абхазцы с ружьями за спиною и башлыками на голове, повязанными в виде чалмы. Быстро сновали матросы в своих холщовых брюках и темно-зеленых куртках, заглядывая в закопчённые лавки и торгуясь с купцами. Базар у стен обветшалой крепости утопал в грязи. В его рядах продавали все подряд: от дешевой турецкой материи до вина и водки.
Духан армянина Тоганеса нашел без труда: в окнах виднелись золотые эполеты и фуражки морских офицеров. Оттуда раздавались веселые голоса и звон бокалов. Вызвал хозяина, спросил про Спенсера. Духанщик повел меня в соседний дом.
В чистой маленькой комнате за столом меня ждал Эдмонд, ласково обнимавший стакан с пивом.
— Коста, кунак! Садись! Я позвал тебя сюда, чтобы спокойно поговорить без посторонних ушей. И позволил себе заказать тебе портеру. Или, быть может, ты предпочитаешь марсалу?
— Давно не виделись, кунак. Пиво будет в самый раз!
Портер оказался дерьмовым, наш разговор — интригующим. Хотя и начался вполне обыденно.
— Как тебе наше плавание?
— По мне: самый странный круиз в мире!
— Почему странный⁈ — удивился Спенсер.
Я замялся. Действительно, как ему объяснить эту странность? У него же нет возможности сопоставить картинки разных времён. Хотя…
— Ты читаешь труды историков, которые побывали здесь и много веков назад, и не так давно. У тебя есть возможность сравнить впечатления разных эпох. Ты не находишь это странным?
— А что в этом удивительного? Это — история.
— А мы — её часть!
— Какое точное и великолепное наблюдение! Ты намекаешь на то, что и мы уже — часть истории?
— Несомненно. Может, это и звучит слишком самонадеянно. Но ты же напишешь книгу. Опишешь нашу поездку. И через сотню лет какой-нибудь потомок возьмет в руки томик с твоим «Путешествием», посмотрит на монастырь в Пицунде, например, и ахнет! Как это сделал я, когда гулял под сводами старого храма.
