Опасно для жизни - Курилкин Матвей Геннадьевич

Потом стремление выжить и попытки приспособиться, заставили горе отодвинуться, поблекнуть. Тогда появился страх. Он, должно быть, и раньше был, но раньше его заглушали более сильные эмоции, а потом перестали. С тех пор это чувство не покидало Трофима никогда. Сначала он боялся умереть сам, потом, когда все, казалось, налаживается, боялся за любимую женщину. А когда погибла и она – вместе со всем поселком, от которого остались только Трофим и Ольга, он стал бояться за девчонку. Нельзя сказать, что страх мешал. Трофим давно смирился с ним, научился игнорировать. Некогда бояться – нужно выживать. Поднимать на ноги Ольгу. Искать способ сделать жизнь более безопасной. Или удобной. Работы всегда было много, последний раз Трофим отдыхал несколько недель после того, как лишился ноги. Большую часть этого времени он не помнил, поскольку провел его в беспамятстве. Потом снова было некогда – необходимо был как можно быстрее перестать быть обузой для двенадцатилетней пигалицы, которая, конечно, двужильная, но все равно совсем ребенок. До сих пор. За Ольгу Трофим боялся постоянно, даже когда она была рядом, спала в их хижине на соседней лежанке. Но когда она уходила, страх становился особенно острым. Трофим понимал, что опасность подстерегает везде, что тем, кто остался в поселке угрожает не меньше опасностей, чем девчонке. И все равно ничего не мог с собой поделать. Одно дело страх, а другое – страх и неизвестность. Трофим в отсутствие Ольги становился замкнутым, молчаливым. Он почти не спал, работал до изнеможения, не обращая внимания на боль в культе, даже радовался ей, потому что она отвлекала от переживаний. Немного.

Именно из-за своей временной нелюдимости, Трофим последним узнал о появлении Проповедника. Он потом корил себя, что упустил, не распознал. Что если бы не потакал своему дурному настроению, все могло бы повернуться иначе. А в тот день он о появлении Проповедника так и не узнал. Так, отметил краем сознания, что червь все-таки остановился, порадовался, что Ольге теперь легче будет их догнать, и вновь сосредоточился на работе, старательно отгоняя от себя мысли о том, что догонять, может статься, их будет уже и некому. На переполох внимания не обратил, подумал, обычная суета, которая всегда возникает, когда носитель останавливается.

А переполох, между тем, поднялся знатный. Сначала-то все было как обычно – с учетом отсутствия большей части мужчин, конечно. То есть бабам впервые за долгое время пришлось оторваться от своих обожаемых огородов, и спуститься на поверхность, чтобы найти воды и набрать дров. С охотой решили пока повременить – стоило старосте заикнуться о том, чтобы отправить детей постарше на промысел, визг поднялся такой, что мужчине тут же пришлось идти на попятную. Как же, диточек на поверхность хотят отправить, да без сопровождения взрослых! Это ж преступление, так обращаться с «будущим всего поселка»! То, что десятилетки уже вполне могут приносить ощутимую пользу осиротевшему поселку вместо того, чтобы даром проедать запасы, никому из дам в голову даже не приходило. Так что молодняк как всегда в последнее время оставили на носителе. «А, правильно, чего торопиться?» – мысленно хмыкнул Трофим. – «Голодать начнут – сами охотиться побегут, да и про то, что детки еще маленькие мгновенно забудут. Плавали, знаем». Судя по лицу Алексея, примерно те же мысли посетили и его, но вслух их высказать он не решился. Вообще выражение «За что мне все это?», прочно поселилось на лице старосты с тех пор, как пропали добытчики, и теперь оно плавно переходило в «Нахрена мне это надо?». Трофиму Алексея было не жалко. Во-первых, мужчина злился, что староста настоял на том, чтобы отправить Лисицу на поиски, во-вторых, сам виноват. Нечего было носиться с бабами как с писаной торбой – хорошее отношение женское население поселка закономерно восприняло как слабость, и с тех пор как Алексей стал старостой, прочно обосновалось у него на шее. А заодно и на шеях сильной половины селения. Мысленно плюнув, Трофим вернулся к починке насоса, перестав обращать внимание на происходящее, тем более что суета вскоре вроде бы улеглась. За вечер поселкового механика никто так и не побеспокоил, что Трофима полностью устраивало, хотя и было несколько необычно.

Зато утром было такое, что игнорировать стало уже просто невозможно. В поселке начался стихийный митинг. Жители так раскричались, что Трофим, было, решил, что произошла какая-нибудь очередная катастрофа. Выскочив на свободное пространство между пятым и шестым кольцами, мужчина увидел странную картину: все женское население поселка собралось вокруг какого-то незнакомого мужика, с вдохновенным видом вещавшего какую-то чушь. Слушали его с не меньшим интересом, чем он говорил.

– Кара! – кричал мужчина, вытаращив глаза и брызгая слюнями. – Божья кара постигла человечество за грехи наши и за то, что забыли заповеди божьи! Погрязли во грехе и блуде! Закрылись от бога в каменных домах и железных машинах. Но бог милостив и милосерден, он дал нам еще один шанс. Как после великого потопа остался Ной со своими домочадцами, так и теперь остались мы, дабы возродить человечество! И только от нас зависит, придем ли мы к царству божию на земле, или будем уничтожены окончательно! Только праведной жизнью и скрупулезным следованием заповедям сможем мы заслужить прощение! – выглядел проповедник странно. Невысокий, средних лет, с куцей бороденкой, одетый в какое-то рубище, да еще со здоровенным фингалом на пол лица, он не производил абсолютно никакого впечатления, и, тем не менее, его слушали, распахнув рты – очень уж увлеченно, с дикой уверенностью он вещал. Трофим даже поймал себя на том, что и сам будто загипнотизированный прислушивается к экспрессивным выкрикам.

В таком же духе странный мужик распинался еще минут пятнадцать. Трофим наблюдал эту сюрреалистическую картину и глазам не верил. После того, как все начало рушиться, всевозможные мессии начали было появляться как грибы после дождя, но мода на них быстро прошла. Там, где все силы тратятся на то, чтобы выжить, люди обычно быстро забывают о духовном, предпочитая руководствоваться здравым смыслом. И вдруг на тебе, вылезло откуда-то. Найдя глазами растерянно опустившего руки Алексея, механик подошел к нему и тихонько поинтересовался:

– Это откуда у нас такое?

– Приблудился вот вчера. Начали собирать дрова, полезли по кустам – а там он. Сидит. Прячется. Бабы сначала визг подняли, перепугались. Чуть не зашибли. Потом разобрались, что он вроде безобидный, нападать не собирается. Позвали в гости, вроде как новостями поделиться, только он больше сам расспрашивал. Как живем, да чем дышим. Я как-то пропустил этот момент, следил за заготовкой, глядь – а он уже свои бредни по ушам развешивает. И ведь слушают! Вон как в рот заглядывают!

– Ну так заткнул бы ты его. – Посоветовал Трофим. – И вообще, на кой черт нам тут еще и этот дармоед?

– Не скажи! Он, вообще-то, полезный. Смотри, какие все спокойны и покладистые. Слушают, дурацкими замечаниями не достают, ничего не требуют. Пусть будет пока, а там посмотрим.

Трофим промолчал, но внутренне поморщился. Он прекрасно понимал истинные мотивы старосты – Алексей просто побоялся возразить женщинам и, конечно, сразу же потерял контроль над ситуацией, а теперь просто искал оправдания своему бездействию. За последние дни Трофим все больше убеждался – ничего хорошего поселок с таким руководителем не ждет. Алексей был неплох в дни относительного спокойствия, но как только все пошло наперекосяк, староста растерялся и полностью утратил и без того невеликий авторитет. Да и раньше, когда все было хорошо, особых достижений за старостой не водилось. Кузнец пожалел, что в свое время поддержал кандидатуру Алексея после смерти предыдущего старосты. Тогда казалось, что мужчина подходит идеально, ведь будучи заместителем прежнего руководителя, он действительно справлялся со всеми задачами. А вот самому «рулить» поселком у Алексея явно не выходило.

***

Картина, которую узрели добытчики, поражала своей фантастичностью. Ольге захотелось протереть глаза, чтобы убедиться, что ей это не кажется. Судя по изумленному мату, которым разразились Беспалый и остальные добытчики – не ей одной. Почти все женское население поселка, с детьми на руках дружной толпой обходили поселок по кругу, неуклюже перебираясь с одного кольца на другое. И при этом не прекращали напевать что-то нудно-унылое, невпопад повторяя за тощим, голенастым дядькой, одетым в коротковатую для него простыню, которая, должно быть, изображала рясу. Дядька распевал громче всех, изредка взмахивая кисточкой, с которой срывался веер сверкающих на солнце капель. Лица у всех были такие одухотворенные и сосредоточенные, что, казалось, дело, которым они занимаются крайне важное и ответственное. Вот только смысл этого занятия для Лисицы оставался непонятен, как ни присматривалась.