Кэти.
Эва замерла. И сердце заколотилось быстро-быстро. Так, что гребень сам выпал из онемевших пальцев.
– Сидишь? – мрачно поинтересовалась Кэти. – Хорошо тебе. Сиди, и все.
Она повела носом.
А ведь платье на ней другое. Красивое. Из ярко-алой переливчатой тафты. Кружевом украшено. Шитьем. И махонькими перламутровыми пуговичками в два ряда.
Только сидит оно так, что ясно: шилось вовсе не для Кэти.
– Чего выпялилась? – огрызнулась та, подобравшись.
– Ничего. – Эва потупилась. – Платье красивое.
Врать она не умела, но Кэти поверила. И подобрела.
– А то… у меня таких много. Померла Матушка. – Она даже всхлипнула и слезу смахнула. Если бы Эва сама не видела, как умерла Матушка Гри, поверила бы в это показное горе. – Осиротели мы…
– Сочувствую, – выдавила Эва, отводя взгляд.
Сердце колотилось все сильнее.
– Ничего. – Печаль Кэти ушла столь же быстро, как и появилась. – Я о тебе позабочусь. Не боись. Тебе же лучше. Или думаешь, Матушка доброю была? Это она умела казаться доброю. А на самом деле та еще сволочь. Вставай.
– Я стою.
– Идем, стало быть. Будешь много говорить, без языка останешься. Ясно?! – И тощие пальцы впились в щеки Эвы. – Мордочку твою… думаешь, хорошенькая? Я тоже хорошенькой была. И вот чего!
– Как… это произошло? – спросила Эва, когда ее отпустили.
– Да… обыкновенно. Клиент один. Идиет. – Кэти успокаивалась столь же быстро, как и впадала в ярость. – Идем, кому сказала… и гляди у меня!
Кулачок ткнулся в самый нос Эвы.
– Я боюсь, – призналась та и вздрогнула. – Я… боюсь.
Правда.
Чистая.
И Кэти кивнула.
– И пральна. Бойся. Целее будешь. Я-то вон когда еще страх потеряла… и что вышло? А ведь думалось, что наконец-то… ко мне люди ходили. Знаешь, какие люди?! Не знаешь! Тебе и не надо… главное, что не просто так. А с уваженьем. Один так и говорил. Что, мол, найму тебе, Кэти, учителей. Будешь стараться и ледью станешь. Дом куплю. Поселю…
Она вздохнула и мечтательно прикрыла глаза.
– Соврал? – осторожно поинтересовалась Эва.
– Ай… мужики… что с них взять-то! Одним местом думают… а которые нет, так тех надобно держаться подальше. Когда мне рожу-то попортили, мигом все сгинули. И сдохла бы я, кабы не мамаша… только она за свою помощь все-то мною накопленное забрала. Милосердница…
Идти оказалось недалеко.
Знакомый коридор.
Лестница.
И еще одна. Лестницы в доме были узкими, и по ним весьма вольно гуляли ветра. Сквозило. И пахло плесенью, а еще цветами, уродливые букеты которых грудились в коридоре.
– Нравятся? – поинтересовалась Кэти, пощупав плотные лепестки белой лилии. – Дорогущие! Но завтрева красота будет!
Она даже глаза прикрыла.
– Завтрева все переменится… а ты иди, иди, чего столпом встала-то?
Завтра?
Эва ведь сказала, что два дня еще… есть два дня! А уже, получается, завтра? И что ей делать? Как быть? Как сказать… предупредить?
Проклятье!
– Мамашка лилии не любила, все-то ей покойницкими мнились. А смерти она боялась. – Кэти хихикнула. А Эве подумалось, что эта женщина куда более безумна, чем Виктория.
Тори хотя бы только в снах дотянуться пытается.
А тут…
– Давай. – Кэти распахнула дверь. – Заходи. Надобно тебя в порядок привесть, а то ж много не дадут.
– Не д-дадут?
Эти комнаты, верно, когда-то выглядели роскошно. И от былой роскоши остались вишневые панели на стенах и выцветший до грязно-серого цвета бархат штор. Да еще паркет – правда, давно не знавший воска и потому посеревший, покрывшийся царапинами. Старый ковер походил на тряпку. Гобеленовая ткань козетки пошла рваными ранами, из которых выглядывали клочья спутанного конского волоса.
– А то… – Кэти толкнула в спину. – Не стой! Я тебе честно скажу… Мамаша – она бы врала, а я от как есть, так и скажу. На хрен ты своей родне не сдалась. Ни медяка за тебя не дали.
Ложь.
Но… надо изобразить удивление. И ужас. Ужас, к слову, изображать несложно, потому что Эва как раз и пребывает в полнейшем ужасе.
– Ты ведь чего? Сбегла. Семью опозорила. Оскандалилась. А ежели вернешься, то кто поверит, что не порченая? И стало быть, отправят тебя в Бедлам. Бывала там?
– Нет.
– Жуть, – искренне сказала Кэти. – Жуткая. Лучше помереть, чем туда… но я ж чего, я ж тебе шанс дам.
– К-какой?
– Мужа найти. Чего? Вот выйдешь замуж взаправду, тогда и домой. К папеньке с маменькой. И с мужем. Небось, когда супруг будет, то кто станет сплетни жевать?
Все.
Но Эва промолчала.
– Тут у нас есть некоторые… мамашка, случалось, бралась девкам помогать. Не за так, само собой. Задарма и кошка не срет. А я не кошка, да… Так от, есть люди, которые жену найти хотят. Чтоб и мордой хорошая была. И не только мордой. А еще невинная, да при этой… с предками…
– Родословной?
– Во-во. При ней самой. Ну и так, чтоб не больно гонорливая, а еще при Даре. Сила-то магам надобна. От бессильной жены и дети такие же будут. Вот Матушка и помогала, искала девок, чтоб и с рожей, и с Силой, и непорченные. А после рассылала приглашения, на погляд, стало быть. Ну и там торговали. Все по-честному. Этот, как его… кцион.
– Аукцион?
– Во! Кто больше даст, тому и бабу. И ныне тебя готовилась запродать. Только сказать не успела. Померла вдруг. Внезапно.
Интересно, что они с телом сделали. Хотя, пожалуй, Эва не желает этого знать.
– Так что завтра вечером будет у тебя шанс, девка. Цена твоя – долг, который Матушка посчитала. Ежели найдутся те, кто заплатит, то и пойдешь ты… взамуж.
И снова ложь. Надо же, оказывается, не так сложно ложь видеть.
– А если нет?
– Ну… иначе отработаешь. Что я, злыдня какая? – Кэти пожала плечами. – Но лучше шанс свой не проспи. Покажись. Улыбнись там. Повернись… чтоб у них у всех в штанах потеснело.
Эва поняла, что краснеет.
– Вона, пока тут оставлю. Помойся. Причешись. А то на благородную ты не больно-то похожа.
Это прозвучало обидно. Но обиду Эва придержала.
– Воду принесуть. И еще. – Кэти прищурилась, и в глазах ее мелькнула тень безумия. – Сегодня вечером придет один… человечек. Побеседовать. Пожелал. Постарайся уж с ним… побеседовать.
Она выделила это слово.
– Я…
– Хороший человек. При деньжатах. Понравишься – выкупит. А нет, тогда гляди… дело-то твое, но не вернешь долг так – вернешь иначе. Я ж говорила.
И улыбнулась. Широко. И сразу стало видно, что зубов у Кэти не хватает.
– Я… постараюсь.
– Вот и славненько.
– Только, – Эва провела по платью, – оно… не совсем подходит для беседы. Понимаете? И ленту бы, чтобы волосы собрать.
– Платье пришлю какое-нито. А вот ленту тебе не надобно. Мужики страсть до чего распущенные волосья любят. Так что нехай так будут. Только… – Цепкие пальцы снова стиснули горло Эвы. Кэти дернула, заставляя сделать шаг к ней. – Вздумаешь дурить, я тебя… я тебе глаза выколю. Шлюхе они не особо нужны. Ясно?
Эва с трудом сдержала слезы.
А еще… еще впервые подумала, что это несправедливо! Из всего-то Дара ей досталась лишь способность заглядывать на ту сторону мира. Была бы она, как Берти, настоящим некромантом, уж тогда бы сумела…
– Но ты умненькая. – Кэти ущипнула Эву за щеку. – Я по глазам вижу.
И отпустила.
Вышла. Дверь затворила. На засов. В этом доме засовы были с той стороны. И Эва уняла дрожь. Осторожно подошла к двери. Может… нет, на руках браслеты, пусть и старые, но те крохи Силы, что есть у нее, они заперли надежно.
Хорошо, что та ее главная способность не закрыта.
Это…
Эта…
– Я справлюсь, – сказала Эва тихо. Только голос прозвучал отчего-то надтреснуто. – Я… обязательно справлюсь.
Чарльз приобнял изрядно пьяного Байни, который если и держался на ногах, то чудом, не иначе.
– А я т-тбе с-скжу! – Байни попытался вывернуться и даже ткнул Чарльза в грудь кривоватым пальцем. И сам же от толчка покачнулся, начал заваливаться на бок. – Ох… ты…
