Полознев был под сильным впечатлением, хоть и не был летчиком. А на товарища Александрова песня оказала странное воздействие. Лейтенанту Гребенникову вдруг показалось, что на него смотрят дула орудий главного калибра крейсера. По крайней мере, так он себе это представлял.
После совсем незаметной паузы инструктор спросил:
— Вы летчик. И не самый плохой. Какие неправильности вы видите в тексте с точки зрения именно летчика?
Лейтенант задумался, потом начал вспоминать:
— Такого истребителя "Як" — его нет.
— Вы не правы, товарищ лейтенант, — неожиданно мягко поправил Старый. — Эта машина существует, просто еще не пошла в серию. Кстати, отзывы о ней хорошие. Еще?
— Еще тут бой с "мессерами" и "юнкерсами" — а ведь не было таких боестолкновений с немцами. Ну, мы изучали…
— То, что вы изучали немецкие машины, я и сам знаю, — снова прервал инструктор. — У вас были тренировочные бои на тренажере с "мессершмиттами". Но насчет того, что реальных боев не было — тут вы также не правы. Были, но давно, в Испании. Но там уж точно не могли участвовать "яки". Ваши выводы?
— С точки зрения летчика песня хотя очень хорошая, но неправильная. С ошибками.
— Пожалуй, верно. Что вы еще запомнили из вашего сна?
— Тот же самый человек пел про бой двух истребителей против восьмерых. Но всю ее до конца не запомнил, только начало: "Их восемь, нас двое…" И опять же германские самолеты — потому, что на крыльях кресты.
— Еще какие-то особенности вашего сна?
— То, что он был яркий, цветной, ну как настоящий. И вот что: обычно я снов не помню, но этот запомнился отчетливо.
— Вы сказали "этот". Имелось в виду, что лишь один такой сон вам приснился?
— Ну да. Только раз и приснилось.
Наступило молчание, которое Гребенников посчитал тягостным. Наконец, коринженер заговорил в непривычно медленной манере.
— То, что с вами произошло, товарищ лейтенант, науке известно. Правда, это явление редкое. Называется… ладно, не буду забивать вашу голову медицинскими терминами, а латынь вам и вовсе без надобности. Если кратко, это называется "ложные воспоминания". То, чего на самом деле не было, но ваш мозг придумал это событие сам, причем детально. Плохо то, что если это дойдет до врачей, то с летной карьерой можете распрощаться. Бывало, что человек видел эти несуществующие картинки не во сне, а просто закрыв глаза. Представили последствия? С подобным диагнозом вас до штурвала не допустят. Хорошо здесь то, что вы можете сами с этим бороться. Обычно такие особо яркие сны не повторяются, но… если вдруг подобное с вами случится — никому ни слова! И постарайтесь во сне припоминать и повторять про себя какой-то хорошо знакомый текст. Устав караульной службы, например, или порядок проверки систем самолета перед вылетом. Так что бороться вы можете и должны. Это приказ. Вопросы?
— Сергей Васильевич, как я мог такое придумать? Ведь сроду музыки не писал, и стихов тоже.
— Вы, лейтенант, даже примерно не представляете возможности человеческого мозга, в том числе вашего собственного. Известны опыты: под гипнозом испытуемый приобретал умения хорошего художника, хотя до этого не рисовал вообще. И… — тут Гребенников подумал, что Старый не очень-то знает, что сказать, но эта мысль оказалась ложной, — …желаю вам хорошего здоровья. Свободны.
Когда лейтенант Гребенников уже ушел, товарищ Александров повернулся к капитану:
— Впечатления?
Полознев ответил с осторожностью:
— Он сам в свои слова верил.
— И все же проверка надобна. Николай Федорович, организуй: взять фото из личного дела и проверить среди одноклассников — тот ли человек. Еще…
— Все сделаем, как надо, — с понимающей улыбкой отвечал сотрудник госбезопасности.
— Попомни мои слова: наверняка пустышку тянем, но… сам понимаешь.
— Понимаю, — очень серьезно ответил Николай Федорович.
Про себя же Рославлев подумал: "Ну вот и перепел Высоцкого. Правда, не я сам."
Мысль о воровстве чужих песен была соблазнительной, но никогда не нравилась. И не только по соображениям безопасности. Эти приветы из другого мира попахивали нехорошим образом. Возможно, обаятельный работодатель был тут ни при чем, но… Мысленный отказ перепевать песни из иного мира основывался на интуиции, а не логике, но от этого не стал слабее.
Освоение незнакомого корабля — дело муторное. А если он куда совершеннее, чем тот, с которым был знаком раньше — так и вообще…
Рулевой Станислав Гаевский, известный среди подплава Северного флота как хороший рассказчик, но балабол и человек не вполне серьезный, уверял всех, кто желал слушать, что поначалу при попытке срочного погружения дифферент у "ниночки" был чуть не сорок пять градусов. Взвешенно настроенные моряки слушали с большой дозой недоверия. Впрочем, боцман в некоторой степени подтверждал байки, утверждая, что с дифферентовкой научились справляться отнюдь не сразу. То же относилось и к другим лодкам этой серии. Проблемы сильно уменьшились, когда экипажи принялись отрабатывать погружение с перископной глубины.
Одновременно люди трудились над освоением БИУСов [54]. Особенно трудно было привыкнуть к мысли, что умная система сама делает большую часть работы. Поначалу в учебные атаки выходили все четыре подлодки класса "Н". Очень скоро выяснилось, что неконтактные торпеды условно взрываются далеко не всегда так, как хотелось бы подводникам.
В качестве учебной цели фигурировал эсминец "Сокрушительный", имевший на тот момент как бы не лучший экипаж на всем Северном флоте. Сигнальщикам, конечно же, сообщили, что их корабль будет под учебными атаками, и те выискивали перископы, изо всех сил напрягая зрение. Иногда (очень редко!) посредник подтверждал правоту молодцов с "Сокрушительного". Гораздо чаще тревожные сигналы оказывались ложными. Это не показалось удивительным: все же Баренцево море спокойным назвать никак нельзя; в таких условиях перископ заметить трудно. Однако лодки ни разу не были обнаружены акустиками, и этот факт больно бил по самолюбию экипажа эсминца. Правда, слухачи в четырех случаях поймали шум винтов торпед. Вплоть до разбора учений они гордились этим, но выяснилось, что именно эти торпеды нарочно запускали на максимальной скорости, а на "экономическом" ходу ничего услышать не удавалось.
Чуть исправил положение старший дальномерщик Григорий Чебиряко. Находясь на боевом посту, он в ходе учений вдруг выкрикнул: "Торпеда с левой раковины, идет курсом двести десять!" Недолго думая, вахтенный скомандовал: "Право руля, пять румбов!" На разборе оказалось, что эсминцу удалось почти что уклониться. После долгого и нудного анализа данных выяснилось, что условный взрыв произошел не под килем, как задумывалось, а по левому борту. Возможно, при атаке боевой торпедой эсминцу удалось бы остаться на плаву.
Не стоит и говорить о том, что по окончании дня учений старший краснофлотец Чебиряко был подвергнут пристрастному допросу.
— Так вы ее видели? — допытывался старпом "Сокрушительнго" капитан третьего ранга Рудаков.
Матрос был честен в ответе:
— Нет, не видел, я ее чуял… ну, чувствовал.
— Как можно чувствовать торпеду, идущую на восьми метрах глубины? — кипятился Олимпий Иванович.
Черту подвел лично командир Курилех, приказавший в ходе дальнейших учений ставить старшего краснофлотца в рулевую рубку, "чтоб подсказывал". Удивительное дело: мера себя почти оправдала, ибо аж три торпеды условно почти промахнулись благодаря резким маневрам в самый последний момент. В этих атаках посредник посчитал повреждения тяжелыми. Командир распорядился считать чутье старшего дальномерщика объективным фактом, не противоречащим материализму, но всего лишь пока не объясненным передовой советской наукой. Никто из экипажа не мог объяснить происхождение этого загадочного явления, но чуть опасливое восхищение товарищей Чебиряко заработал и возгордился настолько, что благодарность, вынесенную приказом, принял как должное.
