— Я непьющий, Ваше Императорское Величество.
— Что, совсем? Грех-то какой…
— Совсем. — Кулибин с опаской перекрестился двумя перстами. — Тонкая механика не терпит дрожания рук.
— Вот как? — Я с некоторым сомнением оглядел тарелки с тонко порезанным окороком, ломтиками семги, крохотными, меньше мизинца, солеными огурчиками. В одиночестве пить не хотелось. — И не куришь?
— Человеку от Господа питания дымом не положено.
— А нюхать табак?
— И носом питания не положено.
— Ладно, неволить не буду. — Так и придется пить одному, как горькому пьянице. Эх, где наша не пропадала!
Не пропала и на этот раз — чистейшая хлебная слеза взбодрила, подстегнула утомленный бессонной ночью организм и заставила вспомнить о загадочном ларце английского посланника.
— Вот, Иван Петрович, взгляни. Гвардейцы мои опасаются заложенного взрывающегося механизма, если он там есть, конечно. Вот ты и должен определить. Ну и открыть, разумеется.
Механик, увидев вышеозначенный предмет, сразу подобрался, живо напомнив кота, засевшего в засаду у мышиной норки. Разве что коты не облизываются в предвкушении и не потирают радостно лапы.
— Забавная конструкция, забавная. — С этими словами Кулибин раскрыл принесенный с собой кожаный сундучок. — И очень напоминает польский подарок князю Шуйскому.
— Не слышал про такой.
— Давно было, еще во времена Иоанна Васильевича.
— И?
— И прислали они во Псков похожий ларец, а в нем пуд пороха да десяток заряженных пистолей.
— Сволочи.
— Не то слово, государь! — Иван Петрович извлек из сундучка что-то, напоминающее половинку бинокля. — Только у них не получилось. Ага, и сейчас им хрен на рыло.
— Что?
— Простите, Ваше Императорское Величество! Извольте глянуть.
— Куда?
— Вот, — протягивает свой хитрый агрегат. — Это ночезрительная труба господина Ломоносова, слегка мной усовершенствованная и приспособленная к разглядыванию мельчайших деталей. Ежели вот тут покрутить…
Будет он мне объяснять. Я что, в школе микроскопом не пользовался? Там, правда, поудобнее самую малость.
— Видите?
— Ничего не вижу. А чего там?
— Так вот же… — тычет пальцем в одну из печатей. — Она закрывает отверстие, из которого вылетает пуля.
— Зачем?
— Чтобы убить того, кто попытается открыть, — голос у механика мягкий, выказывающий многолетнюю привычку объяснять великосветским идиотам прописные истины.
— Да я не об этом. — Теперь бы самому набраться терпения. — Как сам посол собирался открывать ларец?
— По всей видимости, никак не собирался, государь. Заметили крупинки пороха, застрявшие в завитушках? Вот!
Саперы-самоучки, мать их за ногу! И что самое обидное — у покойников уже ничего не спросишь. А хотелось бы… Если только… если только ларец не предназначался для расплаты с заговорщиками. В этом случае все сходится — весу в нем, будто и впрямь золотом набит.
— Конечно, большой «бум», и концы в воду!
— Вы гений, Ваше Императорское Величество! Действительно, зачем изощряться, когда можно опустить в воду для смачивания порохового заряда.
Льстит. Спишем на слишком долгое пребывание при мамашином дворе, когда без целования сиятельных задниц вовсе никак.
— Ну так займись.
Неожиданно образовавшаяся бездельная минутка оказалась весьма кстати. Все бегают, суетятся, а я сижу себе в мягком кресле, закинув усталые ноги на низенький столик, и осматриваю преподнесенные прапорщиком Акимовым пистолеты. Забавные игрушки, и, что удивительно, без всяких украшений. Такое ощущение, что большинство деталей отштамповано, а красота принесена в жертву простоте и скорости изготовления. И тем не менее считаются лучшими. С чего бы это? И на какое захолустье рассчитывает неизвестный мне Симон Норч, выпуская сей куриоз?
Зарядил. Немного подумав, попытался разрядить. Не получилось: то ли привычки нет, то ли руки кривые. Ничего, вернется Кулибин, попрошу его о помощи, чай, не откажет императору. Кстати, а сундучок так и остался стоять на полу, ненавязчиво так маня откинутой крышкой. Хм… одним только глазком гляну, и все. А что, он бы и сам мне все показал, не так ли? Ничего же брать не буду, просто интересно.
Так… микроскоп ночезрительный я уже видел, а это что такое? На немецкую гранату-толкушку похожа, может, она и есть? Потом спрошу. Пузырьки какие-то… так он еще и лекарь?
— Осторожнее, государь!
Ну вот, кто просил говорить под руку? От неожиданности пузырек выскальзывает из пальцев и падает мне на колени. И чего орет?
— Не двигайтесь!
Кулибин бледный, с выпученными безумными глазами, кажется, даже борода дыбом встала. Бросается к злополучной склянке, схватил, прижал к груди, отпрянул, закрывая ее всем телом.
— Иван Петрович, какой бес в тебя вселился?
Долго не отвечал, только было видно, как вздрагивают его плечи. Наконец обернулся, держа руку за спиной, и попытался объясниться, сильно притом заикаясь:
— Это… это… опасно. В-в-взрыв!
— Чего нахимичил? — Ой, беда прям с этими учеными! — Философский камень добыл?
— Нет, Ва… Ва… нет, государь. Это ртутный порох.
Мать! Если это то самое, о чем я подумал… да мне бы оторвало все напрочь…
— Ну-ка поподробнее.
Объяснил. Примерно это же нам рассказывал капитан Алымов на занятиях, но почему-то утверждал, что гремучую ртуть придумали англичане. Украли изобретение? А чего, с них станется. У-р-р-роды!
— И что теперь с тобой делать?
— В Сибирь? — Иван Петрович заглядывал в глаза с некоторой надеждой на положительный ответ.
— Слишком легко хочешь отделаться. — Грустное молчание, сопровождаемое тяжелыми вздохами. — А работать кто будет, Пушкин?
— Нельзя в пушки! — Механик явно неправильно понял окончание фразы. — Ствол разрывает сразу.
— Так ты еще и вредитель?
— Но…
— Никаких «но»! Какие есть предложения по использованию изобретения в военных целях?
— Значит…
— Иван Петрович, не зли государя императора, то есть меня. Сроку тебе — неделя. Вопросы?
— А что с золотом делать?
— С каким золотом?
— Из ларца аглицкого посла.
— И много там?
— Еще не подсчитывали, но пуда полтора будет. И пороха столько же.
Да, Иудина доля в последнее время изрядно выросла. Интересно, могу я считать эти деньги своей законной добычей или в глазах просвещенной Европы буду выглядеть обычным грабителем? Для необычного сумма слишком маловата, честно признаться. А если поступить по-рыцарски, как подобает особе благородного происхождения, и вернуть ларец англичанам? Вроде как намек — мол, чужого не надобно, но и своего не отдадим. А не жирно ли им будет?
— Пойдем-ка, Иван Петрович, посмотрим. На месте и определимся.
Вот оно, вражье золото. Оно же — презренный металл, кровь войны и ее вечный двигатель. Даже гвинейских монет не пожалели за мою бедную голову. И несколько толстенных промокших пачек банкнот, похожих на обвязанные веревочкой кирпичи. И аккуратные пакетики из навощенной бумаги. Сам заряд остался цел, пострадала лишь затравка на полках замков, что должны были сработать при открывании крышки. И никаких пистолетов. Экономят, что ли?
Кулибин показывает на предохранительный механизм:
— Все же можно было открыть.
Ясен пень, чай не дураки англичане, чтобы бомбу золотой картечью снаряжать. Ладно, мы ведь тоже не лаптем щи хлебаем.
— А не сделать ли нам, Иван Петрович, некий финт ушами?
— Это как?
— Сейчас расскажу.
Документ 6
«Петербургские ведомости».
— Выключенному из Великолуцкого мушкетерского полку, прапорщику Шафоростову, просившему определения в полки московской дивизии, по высочайшему повелению объявляется, что он, будучи один раз выключен из службы за лень, более никуда определен быть не может.
— Отставному прапорщику Марцынкевичу, просившему об определении паки в службу, объявляется, что он, будучи отставлен по его собственному прошению, должен оставаться в том состоянии, какое сам себе добровольно избрал.
