Повестка на прошлом собрании таки была утверждена, поэтому после приветственно-ниочемного разговора перешли к ее проработке, начав со знакомства с новой секретаршей ЦК ВЛКСМ:
— Марьина, Дарья Афанасьевна, — представилась нервничающая, худенькая и низкорослая дама лет тридцати в некрасивых очках и собранными в «бублик» черными волосами. — Торжественно клянусь образцово выполнять обязанности секретаря ЦК ВЛКСМ!
Блин, а я так сказать вчера не догадался.
— Мы уверены, что вы — на своем месте, Дарья Афанасьевна, — одобрил Евгений Михайлович.
— Второй пункт повестки, — перешел к следующему вопросу его секретарь. — Обсуждение выдвинутой на прошлом собрании товарищем Ткачевым инициативы об организации Высокоширотной полярной экспедиции силами членов ЦК ВЛКСМ в сопровождении корреспондентов «Комсомольской правды». Ориентировочный срок начала экспедиции — март 1973 года. Сроки экспедиции — до ста дней. Голосуем, товарищи.
Единогласно.
— На правах инициатора предлагаю поручить мне отбор членов экспедиции и их оснащение материальной частью, — вызвался я.
Отправят кого попало с голой задницей, а мне потом по ночам замерзающие в арктических льдах товарищи сниться будут.
— Единогласно, — утвердил Тяжельников и это.
— Третий пункт повестки — выдвинутая товарищем Ткачевым идея о ежемесячном литературном приложении к «Комсомольской правде».
— Книг страна с каждым днем печатает все больше, но все равно не хватает, — развел я руками. — Наш народ любит читать, и мы обязаны пойти ему навстречу в этом вопросе. Типографические мощности предоставит трест «Печать — ФТ», доходы от приложения предлагаю направить на закупку у Родины путевок в пионерские лагеря, которые будут служить призами в проводимых комсомольскими активистами конкурсах для школьников.
Единогласно — от таких инициатив всем хорошо, потому что они на виду, и к ним ни по форме, ни по содержимому не докопаться.
— Четвертый пункт повестки — утверждение в должности кандидата в секретари ЦК ВЛКСМ Леонида Николаевича Тяпкина.
Который здесь отсутствует, но «утвердился» единогласно.
— Пункт пятый — вопросы и предложения, — зачитал секретарь Генерального секретаря.
Руку поднял товарищ Гайков:
— Товарищи, в связи с личными проблемами, я вынужден взять самоотвод — не могу в Мюнхен главой делегации поехать.
Та-а-к…
— С учетом открытого письма членов нашей Олимпийской сборной, предлагаю передать это сложное и важное дело товарищу Ткачеву, — высказался начальник. — Двенадцать «за», один — «против». Сергей Владимирович, могу ли я поинтересоваться причинами, по которым вы не хотите ответить на призыв нуждающейся в моральной поддержке Олимпийской сборной?
— Причин существует целый комплекс, — ответил недовольный таким поворотом я. — И мои, извините «хотелки» среди них вообще никак не учитываются. Почти все мои выезды за границу сопровождались не только покушениями, на которые мне чихать — величина моего наследия позволяет мне не бояться забвения — но и серьезными геополитическими сдвигами, вплоть до крупнейшего после Карибского ядерного кризиса. Не принимайте, пожалуйста, за нескромность, но у вас, товарищи, нет нужных допусков к государственной тайне, поэтому больше я ничего не могу сказать.
— Все здесь взрослые люди, — заявил Тяжельников. — И все понимают, что открытое письмо с подобным призывом просто не могло быть размещено в средствах массовой информации без согласования, — указал пальцем в потолок.
— Наши со старшими товарищами взгляды не всегда сходятся, — пожал я плечами. — В основном там, где тактическая необходимость вставляет палки в колеса стратегической. Прозвучит как зазнайство, но ради тактической необходимости я не стану рисковать зарекомендовавшей себя стратегией, в рамках которой, например, в Италии совершенно бескровно установился социалистический строй. Предлагаю отложить решение этого вопроса хотя бы до завтра — письмо стало для меня новостью, и мне нужно поговорить об этом со старшими товарищами.
Рожи коллег осветились пониманием негативного оттенка — «мальчик хочет, чтобы его уговаривали всем Кремлем». Хрен с вами.
«Отложить» приняли единогласно, и я в расстроенных чувствах отправился в кабинет. Ткнув печатью «одобрено» в два листочка, я ткнул «отклонить» в третий, отнес Никите Антоновичу и попрощался с ним до завтра.
Вот что за люди? Зачем вот эти комбинации? Просто скажи — «Серега, надо». Ничему не учится Кремль — как предпочитал оперировать «сигналами», так и оперирует. Традиция, блин!
Сначала — в Кремлевку, проведать маму и дядю Петю. Оттуда до самого Кремля и схожу, без предупреждений — меня же не предупреждают, почему я должен? Меня же опять через «многоходовочку» проворачивают. Надо меня в ФРГ отправить? Шаг первый — назначить на госдолжность, что дает мне, частному лицу, возможность безболезненно (в политических рамках) переобуться без репутационных потерь. Шаг второй — поднять общественный резонанс, при котором мой отказ народом воспримется как трусость и зазнайство — тебя на Олимпиаду с ними съездить сборная и коллеги просят, а ты — отказываешься. Зажрался Ткачев, никто ему не указ! Каждая недополученная спортсменами медаль будет однозначно притянута ко мне — недополучили поддержки от зазнайки-Ткачева. Шаг третий… пока неясен — о нем в Кремле и поговорим.
Кремлевская больница для меня все равно что дом родной — если посчитать все вместе, я здесь провел не меньше года новой жизни. Мама уже перегнала — третье «сохранение» переживает. Едва я появился в палате с полной апельсинов, яблок и персиков авоськой, родительница взяла быка за рога:
— Съездил бы, Сережа — хоть на капиталистическую страну посмотришь.
— Даже у тебя карго-культ, — вздохнул я, опуская фрукты на тумбочку и обнимая маму. — Я в Японии был трижды, там вообще-то капитализм. Но это же Азия, а мы смотрим только на «золотой миллиард».
— На занудствуй, — чмокнула меня в щеку родительница. — Как работа? Нравится?
— Нравится, — признался я. — В принципе то же самое, что и было, только еще печати ставить и голосовать на совещании надо.
После того, как мама просмеялась, мы часок поговорили о домашних делах, и я попрощался с ней до завтра. Прошествовав в инфарктное отделение, встретил выходящего из дяди Петиной палаты ревизора Андрея Викторовича. На ловца и зверь бежит!
Сначала он мне поведал о содержимом черепной коробки гражданина Рюмина — наша с «дядями» версия подтвердилась: реально перенервничал и съехал с катушек, а гранату за два ящика коньяка ему подогнал знакомый прапорщик. Последний теперь тоже под следствием, вместе с другими ответственными за гранаты армейцами. Инициирована и внеочередная проверка по всей Красной армии — будут гранаты да патроны считать, отмывать пошатнувшуюся в глазах Андропова репутацию.
Со второй частью следствия сложнее и грустнее — доктор Липин сидит в СИЗО, а потом уедет в лагеря за критическое нарушение должностных инструкций. Дядя Петя отделался легче — заслугу сочли перекрывающей нарушение, так что награды не получит, но на пенсию уйдет спокойно. Его жена — увы, тоже в СИЗО, потому что дядя Петя молчать не стал, поделившись, что жену уже давненько тихо ненавидит за жадность: без многодневных уговоров он бы на мое приглашение не согласился и на врача бы давить не стал. Нет, так-то сам виноват — «ночная кукушка» оружие страшной силы, но на дам всю полноту ответственности вешать нельзя. «Шить» ей ничего не станут, но в воспитательных целях в камере подержат.
— А дети где? — спросил я.
— У бабушки, — ответил ревизор.
— Неловко вышло, — вздохнул я.
— Никогда не угадаешь, — утешил меня Андрей Викторович, и я пошел в палату дяди Пети.
Полковник мне, как ни странно, обрадовался и принялся мечтать о том, как он по завершении следствия разведется с супругой. Дело ваше, мне-то что? Но с детьми дядь Пети увидеться надо — они и бабушка в Потемкине живут, и меня, как и все деревенские (и Союзные!) дети, любят. Мальчик-то фиг с ним — ему три с половиной года, еще не понимает ничего, а вот двенадцатилетняя девочка явно переживает не лучший период своей жизни. Немножко помогу.
