— Курорт, Мария! — подтвердили оба. — Не волнуйся!
— Так, может, ты потом к нам приедешь? Отдохнёшь.
— Не могу, сестра! — я грустно вздохнул.
Всё сразу поняла только Эльбида.
— Ай, яй, яй, — покачала она головой и неожиданно добавила. — Бедная Афро!
Я знал, что «Афро» — это сокращенное от «Афродита». То есть речь шла о некоей девушке. Уже догадываясь, что это за девушка, все-таки спросил:
— Что за Афро? — при этом пристально посмотрел на сестру.
Сестра глаза опустила. Ну, так и знал! Даже не сомневался! У неё таверна большая, сотни посетителей, постоялый двор, княжна под боком, а она все равно ещё и брату девушку подыскала!
— Мария! — я придал голосу необходимую твердость и строгость.
— А что? Что? — Мария попыталась броситься в атаку. — Что такого⁈ Ты все время по своим горам лазаешь! У тебя времени нет. Ты же не собираешься вечно так бродить⁈ Тебе нужно осесть, наконец! Хватит! Не мальчик! Семью нужно завести! Детей!
Все вокруг опять начали тихо прыскать.
— И почему она бедная⁈ — Мария набросилась на Эльбиду.
— Потому что наш Коста, кажется, влюбился! Вы что не видите?
Все разом притихли. Я, наоборот, рассмеялся. И как не рассмеяться, когда мудрая женщина не только разгадала причину, но и выразила её почти один в один в строчке из знаменитой песни⁈ Все в нетерпении ждали, когда я перестану смеяться и сообщу им права или нет в своей догадке Эльбида.
— Это правда? — спросила сестра тоном дознавателя из застенок ЧК.
— Не о том спрашиваешь! — усмехнулась Эльбида. — Кто она?
Выхода не было.
— Грузинка.
— Ай! — сестру будто пронзила стрела!
Умут бросился её успокаивать.
— Мария! Почему «ай»⁈ — я улыбнулся. — Только сейчас не говори мне, что как грек я должен был бы взять в жёны гречанку!
Умут, заботливо поглаживавший супругу, такого выдержать не смог. Начал «булькать», сдерживая взрыв хохота. Мария тут же выдала ему нахлобучку. Правда, на турецком.
— Бессовестный! Не вздумай сравнивать! Тут совсем другое! И только попробуй засмеяться! На полу будешь спать!
Но все вокруг примерно поняли, что она выговорила мужу. А Умут, несмотря на страшную кару, ожидавшую его в случае непослушания, таки расхохотался. И смотрел при этом на Марию с гордостью и любовью! Мария для острастки несколько раз надавала ему по плечу. Успокоилась.
— Как зовут? — спросила.
— Тамара.
— Сколько ей лет?
— Восемнадцатый пошёл, — тут я не был уверен на все сто.
— Вы уже помолвлены?
— Нет. Но я дал слово. Нужно ехать, забирать Тамару. Иначе братья отвезут её в Абхазию, чтобы выдать замуж за какого-то местного князька.
— Ты так её любишь?
— Да!
Мария задумалась. Уверен, что она сейчас решила про себя, что еще не все потеряно. И может вполне так сложиться, что её креатура — Афродита — все-таки «выстрелит»!
— Хорошо, брат, — покорно согласилась. — Раз дал слово…
— А ты, надеюсь, Афро слова не давала?
— Нет, конечно! — горячо запротестовала Мария.
— Тогда почему Эльбида сказала, что она «бедная»? А?
Сестра замялась.
— Чуток лишнего наобещала, — призналась вместо сестры Эльбида. — Но не волнуйся. Мы эту проблему решим. Все останутся довольны!
— Хорошо! Дорогие, пора!
— Погоди, погоди! — Мария встрепенулась. — А ты здесь надолго?
— Пока не понимаю. Но как только освобожусь, так сразу — в Грузию, к любимой! Флотские обещали подкинуть! Но тут вилами на воде писано. Если подведут, буду искать крысиные тропы. Через Батум. Так ближе всего.
— Шурин! — Умут перестал потирать плечо. — Я тебя разочарую. Порты Батума и Трабзона закрыты надолго. Чума! Единственный вариант — это Синоп или Самсун. В Синопе много черкесов и турок из Анапы, то есть связи с кавказским берегом есть. Проблема еще в том, согласится ли кто-то плыть зимой во время штормов. Я сейчас даже в Одессу с трудом фрахт нахожу. Хотя с этим городом пора заканчивать.
— Синоп или Самсун?
— Да!
— Хорошо. Спасибо. Теперь буду знать. И думать. А с Одессой что не так?
— Они там совсем обезумели со своим порто-франко. Такие цены заламывают! Сплошное ворьё! Еще и очереди на выезд из города. Так что, ты был прав с самого начала. Нужно выстраивать новую цепочку. Прямиком через Крым! После праздников отправлюсь туда закрывать все дела.
— С таким подходом, зять, ты точно станешь апельсиновым королём!
— Буду стараться, шурин!
Сестра с трудом дождалась окончания нашей с Умутом беседы.
— Но после того как ты её заберёшь, вы должны вернуться сюда! Здесь твой дом, Коста! — настаивала Мария.
— Да, конечно. Постараюсь! — я не был уверен, что так получится, поэтому ответ не мог быть полностью утвердительным.
— Пожалуйста, брат! — сестра по привычке пустила слезу.
— Мария!
На сестру мой грозный тон подействовал не так, как я рассчитывал. Тут же слёзы потекли рекой.
— Всё, всё, любимая! — успокаивал жену Умут. — Мы будем ждать и молиться. Все будет хорошо!
Начали прощаться. Расцеловался со всеми. Теперь слезы полились у всех женщин. Мужчины держались.
— Кстати! — решил чуть остановить этот поток. — А кто остался в таверне, если вы все здесь?
— Голицына и повара дала, и пару слуг! — с гордостью сообщил Ваня. — Так она твою сестру уважает!
— Дорогого стоит! — согласился я.
…Родные мне люди постепенно удалялись.
— Семья! — закричал я.
Они обернулись.
— Запомните! Сегодня — я самый счастливый человек на Земле!
[1] Проскурин имеет в виду не лоскут каторжанина, из-за которого королей воровского мира прозвали «бубновыми тузами», а саму карту, на которой с 1820-х гг. ставилась печать с двуглавым орлом. Поэтому бубновый туз считался главным в карточной колоде.
[2] Ваня преувеличил. Выслали каждого пятого. Вообще, то была дичайшая история. Особенно ее финал. Тех, кто спровоцировал восстание, не наказали, а наградили. Например, штаб-лекарей за борьбу с чумой, которой не было. А боевого генерала, который своей волей отменил карантин, чтобы утихомирить народ, разжаловали в солдаты. И он умер от горя.
Глава 7
Самый гуманный суд в мире
Наступил новый, 1837 год.
Отшумели, отгуляли рождественские и новогодние празднества. Детишки насладились шумными играми вокруг елочки, введённой в моду с легкой руки жены императора, Александры Федоровны. Чиновный и офицерский Севастополь закончил с традиционными праздничными визитами. Но скучно и тоскливо было сидельцам с «Виксена». Лишь дикий пронизывающий ветер навещал их в заключении. Известие об открытии судебных слушаний стало для Белла и Чайлдса, как ни парадоксально, лучиком света в январском мраке.
Их доставляли в старое здание Адмиралтейства (новое еще строилось) на Корабельной стороне. Хотя имелась дорога по суше, везли на шлюпке, чтобы исключить возможность посторонних контактов. Допрашивали в присутствии трех капитанов, назначенных судьями, и секретаря. Я переводил.
Сам был рад вырваться с опостылевшей гауптвахты, хоть и в сопровождении вооруженного матроса. Наелся сидением в четырех стенах, покрытых шаровой серой краской. Проскурин уехал в Одессу еще перед Рождеством. Греки изредка навещали, но гораздо реже, чем хотелось. У Марии в таверне была горячая пора из-за наплыва гостей Голицыной, навещавших ее на праздниках. В общем, душа просила любой смены обстановки.
Нарядился в охряную черкеску, прицепил кинжал. Потом об этом сильно пожалел. Мое появление в комнате, где проходило заседание, вызвало пересуды.
— Это кто к нам явился? Черкес? — спросил один из судей без звёздочек на эполетах[1].
В «блеске» фантазии подмывало заорать: «Да здравствует наш суд! Самый гуманный суд в мире!». Конечно, сдержался. Не поймут-с!
— Переводчик! — отчеканил я, по-дурацки вытянувшись во фрунт.
