— Ты хочешь оставить нам свое страшилище⁈ — поразились братья. Даже молчаливый Эбар не удержался от эмоционального «Еу!». — У нас же все коровы отелятся от его рожи!
— Представь на месте коровы своего кровника, решившего напасть на твой дом! — захохотал я. — Он же сразу по-взрослому сходит вместо того, чтобы хвататься за кинжал!
Мозг братьев сломался. Они хлопали глазами, не зная, как возразить. Я предлагал бескорыстную помощь. Защиту. Лишний клинок еще никому не помешал (скорее, нож, а не привычная всем шашка или кинжал. Но какая разница?).
Эбар и Эдик-бей переглянулись. Быстро обменялись непонятными фразами.
— Точно без обязательств? — спросили меня.
— Точно!
— И уедет, как ты вернешься из Адлера или минует опасность?
— Уедет!
— Мы согласны!
«Ну, все! Ты, старуха, попалась! Готовь запасные шальвары!» — я расслабился и снова улыбнулся. — Не хрен было меня клюкой лупить!'
Вышел на улицу. Бахадур держал моего коня.
— Ты остаёшься! — сообщил я ему и не дал возможности возразить. — Мне нужно, чтобы ты стал тенью Тамары. Оберегал её, пока я не вернусь.
Бахадур кивнул.
— Ты же понял, как она мне дорога? Дороже жизни…
— Много слов, Коста! — перебил меня алжирец, быстро жестикулируя. — Не волнуйся. Я головой за неё отвечу!
— Спасибо, друг! — я запрыгнул на коня. — Только на тебя и могу положиться.
— Много слов! — улыбнулся Бахадур. — Да хранит тебя Аллах!
Рукой ударил моего коня по крупу.
«Прав немой. Много слов», — махнул ему на прощание.
… К мысу Адлер наш отряд приблизился под грохот канонады. Началось! Русские уже здесь. Наверняка, уже высадили десант и штурмуют аул за дубовым лесом[1].
Выехали на возвышенность на левом берегу Мздимты. Туда, где мы со Спенсером ночевали первую ночь после побега с «Блиды». С нее открывалась страшная панорама боевых действий.
Русские корабли выстроились полукругом и вели непрерывный огонь по лесу на правом берегу и броду у истока реки, который нам предстояло пересечь. Я узнал старых знакомых — фрегат «Анну», корвет «Ифигению» и злополучный «Аякс». Всего кораблей было десять, включая пароход-фрегат «Колхида». Наверняка, эскадрой командовал старина Эсмонт.
Завал и окопы на берегу были разбиты пушками и брошены горцами. Они рассеялись по лесу или отошли к аулу. Но в чаще продолжались боевые действия. Оттуда то и дело вырывались облачка пороховых дымов. Правда, основная часть русского десанта уже выдвинулась из дубравы и, развернувшись в цепи, приближалась по ровной как столешница поляне к аулу. Его подготовили к обороне, окружив баррикадами. Солдат встретил плотный ружейный огонь. Они неохотно продвигались вперед, понукаемые своим офицером.
— Переправимся пешком через реку и ударим в тыл русским. Зажмем их между лесом и аулом, — мгновенно сориентировался наш командир, тамада Гетше.
Горцы спешились. Я — тоже. Моего согласия на участие в вылазке никто не спрашивал. Вместе — так вместе. Деваться некуда. Сторожить коней оставили одного задохлика. Его и взяли с собой с целью следить за табуном.
Устье Мздимты разделял на два рукава вытянутый колбасой остров, густо поросший кустарником. Река уже переполнилась весенней водой, разливаясь по раскисшему глинистому берегу. Она же могла вымыть в песке опасные и коварные ямы. Часть бойцов в панцирях и кольчугах запросто могла пойти ко дну.
Мы начали переправу. Старались бегом преодолеть открытое пространство. Но через реку, пусть и мелкую, быстро не побегаешь. Нас заметили с кораблей. По острову ударили гранаты и дальняя картечь. Они скашивали кустарник и людей. Появились первые убитые и раненые. Первым погиб Гетше. Картечная пуля расколола его шлем и развалила череп. Он тут же исчез под водой. Такая же судьба постигла и моего спутника Керантуха с той лишь разницей, что картечь ударила ему прямо в сердце. Без стона повалился в грязь. Он, по сути, прикрыл меня своим телом.
Я дважды провалился в промоины. Вылез на правый берег реки целым, но мокрым. Заряженный револьвер удалось сохранить сухим. Я готов был пустить его в ход, лишь когда моей жизни будет угрожать опасность.
Убыхи просачивались в лес маленькими группами, все время забирая вправо. Стремились выйти в тыл русским, уже штурмовавшим аул. Но в лесу солдат оказалось многовато. Вскоре сражение в дубраве, густо заросшей кустарником и бурьяном, превратилось в кучу-малу. Распалось в отсутствии прямой видимости на мелкие схватки, в которых чаще побеждали горцы. Они орудовали шашками и кинжалами, с криком бросаясь из-за кустов и деревьев на солдат в форме Мингрельского полка. Убитые и раненые валились снопами. Иногда вспыхивали схватки за тело какого-то убитого.
Казалось, горцы сейчас сомнут русских. Заставят их побежать к шлюпкам на берегу. В самый напряженный момент контрнаступления черкесам во фланг ударил большой отряд Тифлисского полка, поддержанный грузинскими милиционерами[2]. Черкесы стали отступать к реке. Русские не стали их оттеснять. Добивали огнем из двух единорогов и кегорных мортирок[3]. Гранаты сыпались на лес чугунным градом.
Мне дважды довелось отбивать кинжалом удары штыком в грудь. Одного грузинского милиционера пришлось остановить выстрелом в плечо. Когда мы начали отступать, повстречавшийся на моем пути овраг помог укрыться от картечи. Рядом со мной бежали два убыха, сжимавшие в руках шашки и разряженные пистолеты.
Мы выбрались из оврага. На небольшой полянке под огромным старым дубом лежал русский офицер весь в крови. Над ним, как кумушки, суетились два солдата. Мои спутники в несколько секунд изрубили их шашками и бросились дальше к реке.
Я склонился над офицером-прапорщиком. Вздрогнул. Мы были знакомы. Тот самый Бестужев-Марлинский, который высаживался в Геленджике в прошлом году. Он еще, помнится, сказал: «не поминайте лихом!» Что он забыл в этом лесу?
Я склонился к окровавленным губам. Он что-то шептал в бреду. Разобрал слова какой-то странной песни: Ей вы, гой еси кавказцы-молодцы,
Удальцы, государевы стрельцы!
Посмотрите, Адлер-мыс недалеко,
Нам его забрать славно и легко… [4]
Ага, очень легко! Легче и не придумаешь!
Я осмотрел раны поэта. Грудь ему разворотили картечные пули. Очевидно, что русские. У горцев пушек нет. Чертов дружественный огонь. Говорят, от него гибнет народу не меньше, чем от вражеской стрельбы.
Огляделся кругом. Бой сместился в сторону. Сорвал с трупа русского солдата окровавленную и разорванную рубаху и заткнул ею раны Марлинского. Взвалил его на плечо и потащил к реке. Выходить к русским было очень опасно. На любой шорох в лесу солдаты немедленно стреляли. Если добраться до горцев, их врачи смогут, возможно, помочь.
Мне следовало поторопиться. Отряд, штурмовавший аул, при первых признаках нападения с тыла стал медленно отходить к лесной опушке. Могло так случиться, что наши пути пересекутся. Тогда мне точно несдобровать. В черкеске и с раненым обер-офицером? Пуля или штык без малейших раздумий.
Кое-как дотащил Марлинского до берега. Поздно! Несчастный умер на моем плече. Опустил его на мокрую грязную землю. Снял с пальца дорогое золотое кольцо, забрал пистолет. Не хотел, чтобы труп ограбили мародеры. Передам эти вещи русским начальникам при первой оказии.
Пробегавший мимо убых одобрительно вскликнул. Наверное, решил, что это я убил офицера и теперь забираю законную добычу. Помог мне столкнуть тело в воду. Течение полноводной Мздимты медленно потащило убитого поэта к морю.
Пригибаясь, мы форсировали реку выше острова. Уцелевший кустарник прикрыл нас от наблюдателей-моряков. Да и вряд ли с кораблей стали бы стрелять по парочке уцелевших в лесной схватке черкесов.
Карабкаясь по склону, добрались до места, где задохлик-убых сторожил лошадей. Их сильно поубавилось. Видимо, не мы одни вернулись обратно и отправились верхом к основным силам.
