Когда я включаю тепловизор, выбираю нужную мне строчку и жму PLAY, я понимаю, что мне повезло. Звук в видео стоял на минимальных значениях. Это важно, так как ролик начался неожиданно, с мучительного мужского крика. Мужчина кричал прерывисто, замолкая на секунду. Глубокий вдох ледяным воздухом, и снова крик.
На мониторе появляется серый лес. Белое пятно между деревьев — мужчина, лежащий на снегу. Вокруг него — белые пятна, словно лужицы молока на серой клеёнке.
— Вставай.
— Блядь! Блядь! Бляяяяядь!
— Вставай!
— Ты меня подстрелил, ублюдок!
— Всего лишь царапина.
Мужчина крутиться на спине, не замечая холодного ковра из снега. Его майка, цвет которой невозможно определить, постепенно становилась ярче. На груди появилось ярко-белое пятно. Он зажимает рану ладонью. Хрипит:
— Не стреляй… пожалуйста…
— Хочешь к семье?
— Хочу! Хочу…
— А вот мне думается, что они давно хотят от тебя избавиться.
— Я не понимаю…
— Тебя никто не любит.
— Поче…
На секунду мужчина появляется точно в центре экрана и в тот же миг картинка улетает вверх. Звучит выстрел. Мужчина кричит еще громче.
Чёрный экран.
Перед глазами выскочил список из белых строк видеоряда.
Я отпрянул от видоискателя. Сердце готово было разорвать грудь и рухнуть на линолеум. Горю от желания увидеть продолжение, но страшно. Мне по-настоящему страшно. Быть может, я второй человек в этом мире, кто смотрит данные ролики. Возможно, третий. Мать знает или нет? Рассказать ей или нет?
Я смотрю в глубь коридора. Там, в полумраке никого нет. А здесь, в грязной кухне, внутри тепловизора разыгрывалась судьба какого-то человека. Я не хочу знать его судьбу. Я хочу спать по ночам. Хочу бодрствовать в течении дня. Хочу учиться, как обычный подросток. Мне просто хочется спокойной жизни.
Но уже вечером следующего дня, мне хочется продолжения. Я с трудом дожидаюсь ночи. Жду, когда уйдёт мать. Но, она никуда не уходит. Этот манекен в открытое окно рассматривает двор через тепловизор. Её не убрать. Её не оттащить от окна.
Она всё смотрит и смотрит!
Смотрит и смотрит!
— Ты почему не спишь? — спрашивает она меня, почуяв моё присутствие за спиной.
— Хочу пи́сать.
С конца ничего не льётся. Я обманул её. Наврал, нагло глядя ей в глаза. И вся эта ложь только ради того, чтобы проверить: есть кто на кухне или нет.
Глава 2
Когда я возвращаюсь домой, матери нет у окна. Меня никто не встречает. За мной больше никто не следит. Дома я не застаю её в кухне. Тепловизор на своём месте, а вот витринный манекен отсутствует. Может, она исчезла навсегда? Ушла из моей жизни. Как неожиданно появилась, так неожиданно и растворилась.
Я только начал обдумывать — хочу я одиночества или нет, как появилась она. Вышла из своей комнаты. Вафельный халат, синие тапочки. Она улыбается. Но не из-за меня. Она идёт ко мне через коридор, но смотрит совсем не на меня. Проходит мимо. Её кожа благоухает чистотой. Мыло с запахом сирене и яблока. Там, где её волосы касаются халата, — влажные пятна. Своим сиянием от счастья она может ослепить всех детей на площадке. Ярче солнца. Ярче белой вспышки ядерного взрыва.
Насвистывая мелодию, она предлагает мне пообедать. У моего желудка сегодня праздник. Она ставит мне тарелку. Ставит себе. Ставит…
Я даже сразу и не понял. Не понял, что в квартире мы не одни. Нас трое.
В коридоре раздался топот босых ног. Я обернулся. Незнакомый мужик. В один трусах. Высокий, подтянутый. Пока он плёлся через весь коридор в кухню, полоски солнечных лучей меняли цветовую гамму его ёршика на башке от ярко-светлого к тёмно-светлому.
Он пересёк порог кухни, сел напротив меня. Смерив меня взглядом, сказал матери:
— Ты не говорила, что у тебя есть сын.
Мать, снимая чайник с плиты, отвечает:
— Он мне не сын. Не переживай.
Его голос… я слышал его раньше. Как камнем по гнилому дереву! Я ненароком взглянул на тепловизор. Мгновенно. Лишь кинул взгляд. Но он это заметил.
— Клевая штука? — спрашивает он. И, не дожидаясь моего ответа, добавляет: — Это я его твоей мамке одолжил.
— Я не его мать.
Он наклоняется ко мне через весь стол и шепчет:
— Странная она у тебя, но в кровати — бомба!
Не понимаю, что могло связать этих двух людей в духовном плане, но сейчас их связывал — общий запах пота и дешёвого парфюма.
Мать разливает нам чай. В тарелках стынет суп. Отхлебнув пару ложек, мужик мне говорит:
— Я раньше охотой занимался.
— Охотились на животных?
Он запихивает в рот ломоть хлеба, кусает. Жуёт, не отрывая от меня глаз.
— Смотря кого ты называешь «животным».
— Лесных зверюшек. Там: зайчики, лисички, мишки.
— И эти тоже.
Здесь, за столом меня не сжигал изнутри суп или страх. Но я мучился. Мучился, желая знать ответ всего на один вопрос: знает мать или нет. Знает она, кто здесь сидит, вот тут, с нами, за этим квадратным столом?
— А кем вы сейчас работаете? — интересуюсь я, хотя мне абсолютно похуй, возможно, смогу хоть что-то из него выпытать.
Мужчина медленно жуёт хлеб. Между нашими глазами — метр, но его рожа как будто впритык приблизилась ко мне. Когда он глотает всё содержимое своего рта, его огромный кадык движется под кожей, словно какой-то огромный паразит, готовый вот-вот вылезти наружу из белой головки огромного прыща внизу подбородка.
Он не ответил. Жует молча. За него ответила мать:
— Он — следователь.
Я слышу как сосед напротив с наслаждением глотает пережёванную пищу в пыль и утвердительно заявляет:
— Да. Твоя мать считает, что за вами следят. Боится за тебя.
— Я ему не мать.
Приёмная мать и мужик с улицы — мой хрупкий фундамент «счастливого детства.»
Осматривая фигуру матери глазами подростка, рассматривающего в глянцевом журнале картинки голых баб, он говорит:
— Пришла к нам в участок писать заявление. В таких делах торопиться нельзя. Прежде, нужно хорошенько разобраться, осмотреться, найти индивидуальный подход к проблеме, а только потом решать её. Ты не замечал ничего подозрительного?
— Нет.
Я снова кинул взгляд на тепловизор.
— Я дал его твоей матери для успокоения души.
Отличная идея, только теперь моя душа всё никак не может успокоиться.
— Ты уже смотрел в него?
— Нет.
Мой голос дрогнул.
— Молодец! — тут он привстаёт со стула, сжимает губы и давай как орать на меня. — Даже не смей прикасаться к нему! — вены на его шее вздулись, лицо красное-красное. — Ты меня понял⁈
Вот ублюдок! Уродец решил показать кто тут главный, совсем не разбираясь в нашей с мачехой «кухне». Ну-ну!
С этим бешенным зверем искать общий язык нет никакого смысла. Лучше молчать.
— Хозяюшка, — говорит он, устало плюхая зад обратно на стул. — А нет ли у нас чего крепенького для отвода дурных мыслей и поднятия настроения?
Мать уже собиралась сесть с нами за стол. Уже поставила стул, как вдруг замерла. Посмотрела на меня.
— Сынок, сходи в магазин.
— Ты говорила, что он тебе не сын.
— Ты выпить хочешь?
— Хочу.
Мне повезло. Мужик быстро переключился на мамку, совсем забыв о моём существовании. В срочном порядке я покинул квартиру, уйдя в ближайший магазин.
Когда я возвращаюсь — сразу же ухожу к себе в комнату. В окружении глянцевых плакатов моих музыкальных кумиров мне было куда спокойнее. У меня не было никакого желания быть зрителем в первом ряду этого блядского цирка, где приходиться впитывать в себя весь тот негатив и лож, что пытались на меня излить. Мне было плевать, что он сделает с матерью, пусть только не трогает меня.
Они просидели на кухне до самого вечера. За окном тьма, но тишина в квартире всё никак не наступала. Помимо того, что им было плевать на меня, они даже не задумывались о соседях, живущих рядом с нами за тонкими стенами. Он кричал и стонал так, что даже музыка в наушниках не помогала. Телевизор включать не было никакого смыла; программа «в мире животных» шла в прямом эфире, прямо за стеной.
