Глава шестая
Она тщательно облизала ложку, с надеждой заглянула в миску, но та уже была вычищена до блеска:
— Да, так вправду удобнее, Сахун, — тяжело вздохнула Волерика. — Хотя просто ртом быстрее.
— Быстрее, — согласился кормитель. — Но только нос и подбородок постоянно грязные.
Порученная его вниманию женщина постоянно поражала юношу. Она с рождения умела разговаривать, она знала, кто такие боги и кому принадлежит она и весь удел, знала, что ей запрещена близость со смертными и нуарами, что покидать пределы гнездовья очень опасно и что даже в нем следует держаться подальше от глупых ящеров, не понимающих разницы между домашними и дикими существами. Что богам нужно безусловно подчиняться, а к любым двуногим можно обращаться с просьбами. И то же время она не знала, что такое ложка, откуда берется еда и вода, не имела понятия о зиме и лете, о ветре и дожде.
— Теперь мы пойдем гулять? — спросила она юношу.
— Да, пойдем, — согласился Сахун.
Страж богов особо предупредил слугу, что предсказательницу нужно почаще выводить на воздух и обращать ее внимание на небо и облака, на порывы ветра, что обязательно следует показать ей дождь, как только тот начнется, и если уж особо повезет — то и грозу. Повелитель Драконов считал, что восьмая должна сама получить и усвоить эти знания, чтобы те уложились в сознании женщины согласно с особенностями ее уникального ума. Если вложить в нее все это сразу при рождении — она станет воспринимать погоду так же, как и прочие рабы. И отвечать станет так же, как и все прочие.
— Ты мне покажешь, откуда берется вода? — совсем как ребенок, обрадовалась Волерика.
— Покажу, — кивнул Сахун и протянул ей руку: — Пойдем…
До ручья от шатра было шагов сто, не более. Ведя воспитанницу за руку, слуга, как и было велено, водил ладонью, указывая то на небо, то по сторонам:
— Помнишь, какой вчера дул ветер? А сегодня все тихо, ничто ни колыхнется. Мы бы уже измучились от зноя, если бы не облака. Плывут куда-то и плывут, плывут и плывут. Наверное, там, наверху, у них дует. А здесь нет. Совсем. Вчера облаков почти не было. Наверное, погода меняется. К дождю.
Женщина молча кивала. То ли запоминала его слова, то ли пропускала мимо ушей. Встрепенулась она, только услышав впереди звонкое журчание.
— Вот и ручей, — сказал Сахун, помогая воспитаннице перебраться через очередной толстый ствол Родильного древа. — По нему к нам вода и течет от самых Рыбьих отрогов. Рыбы там, говорят, изрядно водится.
— Ой, как ее много сразу!
Волерика попыталась сбежать по берегу, но не тут-то было: многие камушки по сторонам недавно вычищенного русла больно кололись острыми гранями. Женщина испуганно пискнула, отскочила назад, обиженно посмотрела на Сахуна. Юноше стало неудобно — сам-то он ходил в сапогах! Воспитанница же, разумеется, гуляла босиком.
— Давай подальше спустимся, — предложил он. — Там песок. Хоть кувыркайся — все равно не поцарапаешься.
— А почему все вы — и ты, и остальные смертные — ходите в одежде, а я без нее? — естественно поменялся ход мыслей провидицы. — У вас-то ноги ничего не царапает!
— Ты же совсем еще недавно родилась, — напомнил Сахун. — Вот и не успела тунику сшить. А нам всем уже много лет.
На самом деле, конечно же, никто Волерику одевать и не собирался. Даже на просьбу увеличить воспитаннице порцию, поскольку она не наедается, нуар гнездовья презрительно ответил, что нечего переводить еду зазря. За первые дни, мол, новорожденная и на половинной пайке не отощает, а вскорости ее саму на корм пустят. Нетрудно догадаться, что скажут Сахуну, если он попросит для воспитанницы выделанную кожу. В лучшем случае просто посмеются.
— Почему все смертные на нас так смотрят? — перескочила на другую тему Волерика. — Двое рабов, кажется, специально из шатров вышли, чтобы поглазеть.
— Они завидуют мне и любуются тобой. Ты самая красивая из всех существующих женщин.
— Откуда ты знаешь? Ведь в вашем гнездовье нет больше ни одной женщины!
— Меня перевели сюда всего три года назад, Волерика. До этого я жил в главном гнездовье. И видел очень многих женщин и девушек. Лучше тебя нет никого.
Но новорожденная, похоже, так и не поняла, что услышанным можно возгордиться. Она увидела впереди песчаный спуск и с радостным криком побежала вперед, пару раз кувыркнулась на теплом, мягком песке — как ей и советовали, — с ходу влетела в прозрачную воду… И испуганно закричала, округлив глаза:
— Она хол-лодная!!!
— Так вылезай, чего стоишь?
— Холодно! И ногам… Странно…
— Судорога? — испугался Сахун, прямо в сапогах и тунике влетел в ручей, подхватил Волерику на руки, вынес на берег: — Больно? Ногам больно?
— Н-нет… — мотнула она головой. — Только они не слушаются.
— Как это? Ну-ка, подними левую… — Воспитанница брыкнула ногой. — Теперь другую.
Волерика подкинула правой и рассмеялась:
— Как странно… А когда я попала в воду, они не слушались. И холодно очень…
— Сейчас согреемся… — Сахун поставил провидицу на песок и быстро скинул свою одежду, которая теперь не грела, а студила тело. — Побежали в шатер.
Вскоре они, на этот раз замерзшие оба, завернулись в покрывало, сберегая общее тепло. Юноша помог Волерике выпустить волосы наружу, чтобы холодные пряди не попадали ей на спину или плечи.
— Так намного лучше, — согласилась воспитанница и крепче прижалась к нему всем телом. — Зачем они нужны, такие длинные? Ведь больше ни у кого из зверей таких нет!
— Младенцы за них держатся, когда с мамой в родильном пруду плавают, — ответил Сахун. — Кроме нас, смертных, больше никто в прудах не рожает и в них не растет. Вот другим зверям волосы и не нужны.
— Откуда ты так много знаешь, Сахун?
— Просто я это своими глазами видел, Волерика. И сам так в детстве плавал.
— Наверное, это очень приятно, да? — спросила она и наивно добавила: — Так же приятно, как когда ты меня обнимаешь?
Юношу кинуло в жар. На миг вдруг подумалось, что быть разорванным в клочья — не такая уж страшная смерть. Ведь никто не вечен… Но здравомыслие, разумеется, быстро вернулось, и он лишь погладил ладонью ее плечи:
— Ты знаешь, Волерика, в главном гнездовье женщины свои волосы расчесывают. Чтобы не путались, чтобы красиво падали на плечи, струйками и косичками. Хочешь, я сделаю тебе гребень? Тогда ты тоже сможешь причесываться.
— Хочу! — тут же согласилась новорожденная, всегда готовая услышать или попробовать что-то новое. — Неужели ты можешь вырастить гребень сам, без помощи богов и нуаров?
— Не выращу… Но ты его получишь… — Он почти в упор смотрел в яркие зеленые глаза, ощущал на губах дыхание воспитанницы, почти не вслушиваясь в ее щекочущий шепот.
Корм… Почему обязательно корм?!
«Потому, раб, что больше она ни на что не годна, — всплыл в памяти ответ нуара. — Ее нельзя просто отпустить в гнездовье, оставить одной из женщин. Боги еще не добились нужного результата, и она только испортит породу. Ее потомки не дадут новым поколениям рабов ничего хорошего, но могут привнести не замеченные ранее недостатки. Самое безопасное — избавиться от нее и растить другую. Она еще никто, раб. Она всего лишь промежуточный образец. Боги поколение за поколением тянут их в нужную сторону. Испытывают, делают новых, испытывают, опять что-то меняют. Может статься, лет через пятьдесят появятся те, кому найдется важная работа, которые станут нарасхват, и для простоты размножения им позволят плодиться звериным способом. А нынешние… Они не женщины, раб, не думай об этом. Это просто похожие на нас существа. Выкорми хорошо это, и я поручу тебе новое. Увидишь, оно окажется точно таким же, разницу замечают только боги. Потом родятся еще и еще. И ты тоже привыкнешь, перестанешь привязываться, станешь хорошим кормителем: всегда сытым, хорошо одетым и уважаемым. Самые трудные — это три-четыре первых воспитанника. Когда сдашь забойщикам первого, сразу станет намного легче».
