Я кивнул.
— Тогда не нашли. Ни мы, ни бандиты. А убийство тех гастролёров расследовали уже без меня. Пока я валялся на больничной койке. Может, и узнали судьбу денег с рынка. Но только меня в известность об этом не поставили.
Я жмурил глаза, скользил взглядом по надгробиям и по оградам — примечал произошедшие с моего прошлого визита сюда изменения. Отметил, что зацвели бархатцы. И что неплохо смотрелись на клумбах анютины глазки.
— Дядя Вова, мой папа раньше думал, что деньги забрали вы, — сказал Серёжа. — Это он мне по секрету сказал.
Я усмехнулся.
— Не только он так подумал. Бандиты тоже так решили. Поэтому я и оказался в этом кресле, а моя жена — на этом кладбище. Хотя Коля Синицын поначалу считал: гастролёров в Зареченском положил твой отец.
— Папа? Почему?
Серёжа вскинул брови — мне показалось, что сделал он это в точности, как его отец (полковник МВД в отставке).
— Потому что это именно твой отец разузнал, где спрятались гастролёры, — сказал я. — Мы с Синицыным его полдня не видели. Коля прикинул тогда, что твоему отцу вполне хватило бы времени, чтобы наведаться в Зареченский.
— И он убил тех бандитов? — спросил Серёжа. — Дядя Вова, вы тоже так думаете? Считаете: те деньги взял мой отец?
Я покачал головой.
Ответил:
— Нет. Твой папа не присвоил бы деньги. Застрелить тех бандитов он мог бы. Но бандитские деньги он не брал. Такой поступок не в его духе. Это даже бандиты знали. Не случайно же Соколовский тряс деньги только с меня.
С берёзы взлетели шумные воробьи — они промчались у нас над головами. В воздухе закружило крохотное перо. Ветер бережно понёс его в направлении шоссе.
Серёжа Бакаев спросил:
— Дядя Вова, а вы сами-то верите, что в вас стреляли по приказу Соколовского?
— Не знаю, Серёжа, — ответил я. — Его причастность к убийству Нади так и не доказали. Не задержали исполнителя. Мы даже не выяснили, откуда он к нам приезжал. И куда затем подевался. Так что… не знаю.
Я замолчал, потому что увидел впереди три похожих каменных надгробия, окружённых чёрной металлической оградой. Их глянцевая поверхность поблёскивала на солнце. Эти надгробия установили девять лет назад: через год после похорон моей дочери. Серёжа покатил моё кресло к калитке — я ему не помогал: засмотрелся на портреты, что глядели на меня с надгробий.
Снова заметил, что моя дочь Лиза на каменной поверхности выглядела совсем юной. Ей и было на этом портрете чуть больше двадцати лет: я сознательно перенёс на камень её давнее изображение, ещё не затронутое болезнью. Вспомнил, что изначально это место рядом с женой и братом я застолбил для себя. Прочёл на камне: «Рыкова Елизавета Владимировна 26.04.1981−04.05.2015».
Моя жена Надя на портрете улыбалась. Это фото мы сделали за полгода до её смерти — здесь ей уже исполнилось тридцать. Она очень походила на нашу дочь: те же миндалевидные глаза, те же ямочки на щеках и чуть заострённый кончик носа. Вот так же она улыбалась и в машине, перед тем, как прозвучали выстрелы из «Вальтера». «Рыкова Надежда Вадимовна 02.02.1961—05.08.1991».
Изображение своего старшего брата для портрета на надгробии я взял из его паспорта. Там, на фото, он выглядел серьёзным, едва ли не хмурым, похожим на нашего отца. Других изображений брата (помимо детских) я не обнаружил. Не нашёл я их ни у себя, ни в родительской квартире, где проживал до сих пор. Прочёл: «Рыков Дмитрий Иванович 26.04.1956—06.08.1991».
По уже сложившейся традиции, я заглянул Димке в глаза (мы в детстве часто с ним вот так бодались взглядами). Тогда я всегда моргал первым и проигрывал. Но продолжал этот спор взглядов до сих пор. Будто в надежде на победу. Временами мне чудилось, что Диму это моё упорство забавляло: он будто бы улыбался (едва заметно, одними глазами).
Улыбнулся он и сейчас.
А ещё… Дмитрий моргнул.
— Дядя Вова, вам плохо? — прозвучал вдалеке голос Серёжи Бакаева.
«Он не моргнул, — подумал я. — Димка никогда не проигрывал. Он подмигнул мне нарочно…» Тёмные глаза моего старшего брата словно приблизились. Я заметил, что не дышу. Далеко от меня, словно на другом конце кладбища, снова заговорил младший сын моего старого друга и бывшего коллеги Женьки Бакаева: «Дядя Вова!‥»
Димка на портрете улыбнулся — уже открыто, будто издевательски. «А ведь он смеётся надо мной», — подумал я. Прижал руку к груди, где под рубашкой и под рёбрами вдруг болью напомнило о себе сердце. Глаза брата стали огромными. Они будто поглотили весь солнечный свет. Я покачнулся им навстречу и провалился в их тьму…
Глава 3
— … Услышал пульсирование у себя в висках, журчание водной струи и тихое монотонное бормотание телевизора. «Главное событие сегодняшнего дня, — вещали по телевидению, — вступление в должность первого президента Российской Федерации Бориса Николаевича Ельцина. Репортаж из Кремля. Кремлёвский дворец съездов. В десять часов утра здесь открылось торжественное заседание Съезда народных депутатов Российской Федерации…» Похожий текст я когда-то уже слышал. Точно вам говорю.
Тьма перед моими глазами постепенно рассеивалась. Я моргнул — и тьма перестала быть кромешной. Она превратилась в завесу из таких… знаете… тёмных, кружащих в воздухе хлопьев. «…Первый заместитель председателя Верховного Совета РСФСР Руслан Хасбулатов, — вещал диктор, — приветствовал от имени российского парламента гостей съезда: председателей Верховных Советов и глав правительств суверенных республик…» Света передо мной становилось всё больше. А хлопья будто таяли на этом свету.
Прямо перед собой я снова увидел лицо моего старшего брата. Отметил, что его глаза тёмно-карие — не чёрные. Иронию я во взгляде Димки не почувствовал. Он смотрел на меня внимательно, с любопытством. И не с поверхности чёрного каменного надгробия. А из такого небольшого прямоугольного зеркала, похожего на окно в прошлое. Такое же зеркало раньше висело в ванной комнате квартиры моих родителей. Оно перешло в моё владение по наследству. Я заменил его, когда затеял дома ремонт — в конце двухтысячных годов.
Почувствовал, что сжимаю руками холодные гладкие края раковины. На мои пальцы падали холодные брызги: из крана текла вода — на фоне её журчания я и слышал голос из телевизора: «…Со словом о тысячелетней истории России выступил народный депутат республики Олег Басилашвили…» Краем глаза я заметил, что Димка в зеркале тоже посмотрел вниз. Он словно тоже заинтересовался моими руками. Но я тут же на время позабыл о Димке. Потому что уставился на свои колени и на пальцы ног.
Я не увидел под собой инвалидное кресло-коляску. Представляете? Я ошалело смотрел на широкие семейные трусы в крупную клетку и на свои ноги. Сообразил, что стоял на полу. На таких… коричневых квадратах из керамической плитки. Стоял босыми ногами. Сам! Без посторонней помощи. Только опирался руками об испачканную белыми мазками зубной пасты раковину. Мои ноги чуть дрогнули — я устоял, не свалился на пол. Почувствовал, как напряглись мои мышцы (мышцы ног!). Моргнул и посмотрел в зеркало на брата.
Отметил, что Димка тоже удивился моим достижениям. Словно он тоже помнил, сколько лет я шевелил своими ногами только при помощи рук. Словно он не умер в тот самый день, когда я очнулся в больнице неходячим инвалидом. Я сунул руку под воду, смыл с пальца зубную пасту. Заметил, что Дима в зеркале проделал ту же манипуляцию. Мы оба крутанули вентиль — шум воды стих. Но телевизор за пределами ванной всё ещё бубнил: «…На сцену Дворца съездов поднимается Борис Николаевич Ельцин…»
Я снова опёрся о раковину, будто почувствовал усталость. Разглядывал в зеркале своё отражение — отражение моего старшего брата Дмитрия Ивановича Рыкова. Я смотрел на аккуратно причёсанные густые чёрные волосы, на гладко выбритые щёки, на острые скулы и на чуть зауженные тёмно-карие глаза. Увидел под ключицей шрам-вмятину от пулевого ранения. Я не вспомнил о его происхождении: брат мне почти ничего не рассказывал о своей жизни. Я подумал тогда: «А ведь я не очень-то и интересовался его жизнью. Раньше».
