"Фантастика 2025-116". Компиляция. Книги 1-27 (СИ) - Гладышев Сергей А.

Костена опустила голову на стиснутые руки:

   — Плохи дела, Владычица. Совсем плохи. Чернобор погиб, всех наших на Медвежьей горе перебили Ардагастовы разбойники. Одна я с дочерью и с зятем вырвалась. И медведь мой погиб, и медведица его, и все Великие Звери, каких мы смогли вызвать. Конец Черной земле!

Старуха преспокойно продолжала поджаривать своё яство. Богиню смерти чья бы то ни было смерть возмутить не могла.

   — И поделом вам с мужем. В нечистую игру играли! — Яга погрозила вертелом. — Вы кому там служили? Нам или зверью этому? Думаете, если я первая Хозяйка Зверей, так мне с ними легко управиться? Додумались — Змея Глубин вызвать, хоть и в медвежьем облике... Да он, если разгуляется в полную силу, все три мира разнесёт! Я знаю — сама с ним билась. С пестом, на кабане верхом. Еле обратно под землю загнала. Его вызывать — только лишней славы добавлять племянничкам моим да их избранникам.

   — Да человек ли он, этот Ардагаст? Колаксаеву чашу из двух половин слить и биться ею — ни один смертный такого не мог! Даждьбог ли в него воплотился или Ярила с кем прижил?

   — Даждьбог только избрал его, отроком ещё. А Ярила разве что свёл родителей его. Сорвиголовы были — друг друга стоили. Ты ещё матери его не видела, да и сестры. Обе далеко отсюда. Молись, чтобы сюда и не добрались.

   — А если он не бог, то как же может... как же смеет! — Костена сжала кулаки так, что ногти впились в ладони, голос её сорвался на крик. — Ведь всех лучших, мудрейших людей в лесу истребляет, под корень изводит! Кто же останется — горлорезы его да дураки, что их кормят? А в наставниках у них разве волхвы? Недоучки, отступники, бродяги безродные! А ведь как хорошо было в Черной земле: ни войны, ни усобицы, все страх чернобожий знали, нас, мудрых и вещих, почитали: и старейшины, и воеводы, и простые поселяне.

   — И чего же это они за вас, таких мудрых да почтенных, не постояли? — с ехидцей спросила старуха.

   — Больно робкие у нас люди. Испугались его железных воинов да проклятой Огненной Чаши. А волхвы его людей обморочили.

   — Ну, уж вы-то путать да морочить лучше всех умеете. За Ардагаста, однако, на смерть идут, в бой, сквозь пламя. А за вас... Добро бы только не защитили, а то ведь ловят, бьют, жгут, топят...

   — Потому что дураки и неучи! — злобно прошипела Костена. — Оттого и ненавидят нас, мудрых. Нашей-то мудрости не всякий учиться может.

   — И одолели вас, премудрых, воины-неучи да волхвы-недоучки, — презрительно бросила Яга. — Да не умнее вы других! Просто хитрее да бессовестнее. И нечего стыдиться... между своих!

   — Да ведь пропадут они без нас в лесу, дурачье это! — с бессильным отчаянием простонала ведьма.

Яга спокойно сняла тельце с вертела и принялась разделывать без ножа, сильными, цепкими пальцами.

   — Не пропадут. Это вы без них пропадёте. Больно жирными да важными стали вы, особенно в Черной земле. Вот и пришёл Вышата, у которого ничего, кроме мудрости. У вас же украденной. Теперь его любят и верят ему, а вас даже не боятся. А кабы не он, не было бы и Ардагаста — мало ли на свете сколотых, хоть и с царской кровью.

   — Что же делать-то? Неужели и впрямь Даждьбожье царство настало? Ох, зачем я тогда взялась ведовству учиться? Хотела, дура, чтобы все меня боялись, а теперь вот прячусь, как волчица загнанная...

Пальцы Костены вцепились в волосы, по лицу текли слёзы. Яга несильно ударила её по щеке жареной детской ручкой, оставив жирный след.

   — Дура и есть! Другой раз вот так на Лысой горе, при всех твоих колдовках дам, чтобы не куксилась. После лета непременно зима наступит, после дня — ночь. Да и днём солнце затмить можно, ежели умеючи... Привыкайте теперь быть бедными да гонимыми. За правду гонимыми царём лютым, неправедным, хи-хи-хи! Мы-то знаем, что нет ни правды, ни кривды, а есть выгода, — хитро подмигнула старуха и протянула ведьме сочную грудинку. — Ешь вот лучше священную пищу, чтобы ума да силы колдовской прибыло, и слушай.

Крепкими зубами Костена рвала тёплое мясо, и лицо её на глазах становилось хищным, решительным, взгляд — уверенным. А старуха, смакуя человечину, наставляла великую ведьму:

   — Вся сила Ардагаста — в Колаксаевой чаше. Есть ещё золотая секира и золотой плуг с ярмом. Они хорошо запрятаны, но не так страшны. Секира даег царю и племени силу воинскую и победу, плуг — трудолюбие и богатство. А вот чаша — мудрость и то, что дураки праведностью зовут. И храброго, и богатого, и работящего мы к рукам прибрать можем. А вот царство с чашей для нас, считай, потеряно.

   — Значит, чаше в этом мире не место! Только как же её уничтожить? Уж по-всякому пробовали...

   — Нужно уметь время и место выбрать. Дары эти Сварог с неба сбросил, а Даждьбог подобрал весной, когда день равен ночи. С тех пор это самый большой праздник у людей. Скифы и сарматы год с него начинают. А венеды зовут его Велик день. Вот и нужно в ночь перед этим днём захватить чашу, и прямо в пекло. Да тут же и самого Солнце-Царя убить. Наступит утро, а чаша будто и не приходила в средний мир.

   — Мы как раз в эту ночь на Лысой горе всегда собираемся.

   — Вот там всё и нужно сделать. В самом святом нашем месте, и чтобы все лучшие ведьмы соединили колдовские силы. Мужики Ардагаста оружием одолеть не смогли, так бабы одолеют чарами.

   — Его в Чёртовом лесу бабы и связали! — рассмеялась повеселевшая Костена. — Если б только Лихослав его сразу прикончил, а чашу истребил. А теперь что же, украсть её? Вышата её с собой в суме дорожной носит, да на той суме такие чары наложены...

Яга покачала головой:

   — Солнце-Царь и Огненная Чаша его должны погибнуть вместе. Заманите его вместе с чашей на Лысую гору, и как раз в ночь на Велик день. Всем кодлом уж как-нибудь справитесь, а чашей я тогда сама займусь. Не вмешалась бы только Морана. Это ведь она вынесла из нижнего мира солнечное золото, из которого потом Сварог дары свои сковал. И секиру с плугом она хранит.

Под весенним солнцем всё сильнее таял снег, и всё труднее было идти войску росов с обозом и пленными. Вскрылась Десна. Начался ледоход, а затем и половодье. Его решили переждать, разбив стан у села Мокошина возле устья Сейма. Заодно здесь же, в святилище Мокоши-Лады, отпраздновать и Велик день.

К празднику старательно готовились и в стане, и в соседних сёлах. За неделю до него все хаты и шатры разукрасили вербовыми ветками. Волхвини умело расписывали куриные яйца. Каждая такая писанка-крашенка — это весь мир. Есть на ней и солнце, и звёзды, и земля, и преисподняя. На одной писанке красуются две небесные златорогие оленихи, на другой — змееногая Лада-Берегиня с воздетыми руками, на третьей — её сыновья, солнечные всадники Даждьбог и Ярила. Весь мир пошёл из яйца, снесённого Девой-Лебедью Ладой, учили некогда волхвы. Теперь говорят: снесла она два яйца, и вышли из них белый и чёрный гоголи — Белбог и Чернобог, творцы мира. И будет мир стоять до тех пор, пока люди пишут писанки. А перестанут — значит, забыли, откуда мир взялся и как устроен, и не хозяева они уже в нём, а хищные и неразумные пришельцы.

Растирали зерно в муку для священных хлебов-куличей. Собирали всякий хлам и солому для праздничных костров. Сооружали качели. Парни и девушки прикидывали, кто кого будет на праздник обливать водой. И по-прежнему звонкоголосыми птицами разносились со священных гор веснянки.

На Велик день из нижнего мира выходят медведи и змеи. Как обычно, медведя собирались приветить: плясать в медвежьих шкурах и есть медвежье лакомство — комы из гороховой муки. А змей — отвадить священными кострами.

Со времён зверобогов был этот день медвежьим и змеиным праздником и звался комоедицей. Но вот упали с неба золотые дары, и стал Солнце-Царём подобравший их Даждьбог, а великий весенний праздник стал царским. В сколотские времена избирали красивого и сильного, как сам Колаксай, юношу священным царём. Он спал с небесным золотом, и давали ему столько земли, сколько сможет объехать за день, и чествовали, как самого Колаксая. А через полгода приносили в жертву в память о Солнце-Царе, убитом завистливыми старшими братьями. И не нашлось за четыре века такого труса, чтобы после божеских почестей попытался избежать суровой чести — умереть смертью бога. Так было до тех пор, пока сами дары не скрылись от людей, недостойных их.