А у меня как раз выдалась свободная минута, которую можно посвятить семье. Не так уж много осталось детей… к сожалению.
— Павел, как прошли переговоры? — Мария Федоровна перехватила на половине пути между кабинетом и комнатами дочерей.
— Дорогая, ты разве не слушала?
— Я не о словах, а об общем впечатлении, — улыбнулась императрица. — Он поддается?
Пожимаю плечами:
— Вроде бы не заметил сильного сопротивления ни по одному вопросу. Мы и так предлагаем больше, чем может рассчитывать побежденная страна в обычной ситуации.
— Но у нас необычная?
— У нас да, но зачем ему о том знать? Кстати, душа моя, я не слишком переигрываю?
— В самую пропорцию. Репутация сумасшедшего самодура настолько укрепилась в умах европейских монархов, что самые бредовые твои требования не вызывают удивления.
— Ага, и главное теперь — добиться выполнения требований.
— Добьешься, на то ты и самодур.
— Хочешь свежий каламбур?
— Изволь.
— Жена самодура — сама дура.
— Как грубо, Павел!
— Когда-то я был грубее.
Мария Федоровна построжела лицом, и на щека пропали милые ямочки:
— Мы забыли о тех временах.
— Извини.
— Пустое, я тоже не помню…
— К детям со мной пойдешь?
— А как же дела?
— Потерпят дела. И поужинаем вместе, хорошо?
Утро началось задолго до рассвета. Мысли, кружившиеся в голове всю ночь, не позволили толком уснуть, поэтому, как только в коридорах загрохотали сапоги сменяющихся караулов, я открыл глаза. Вылезать из постели не хочется — печи остыли. И в спальне довольно прохладно. Может быть, стоит изобрести центральное отопление с нормальными чугунными батареями или еще рано? Да, пока не заработала в полную мощность Магнитка… А то металла даже на рельсы не хватает.
Поправив сползающее одеяло у мирно сопящей в подушку супруги, спешу умываться. Вот места не столь отдаленные у меня самые настоящие, с текущей из начищенного медного крана холодной и горячей водой, чугунной ванной, фаянсовой раковиной и чудом отечественной технической мысли — унитазом со сливным бачком. На бачке для форсу — серебряная цепочка.
Из зеркала на меня смотрит невысокий, но крепкий человек средних лет. Белесая щетина на морде немного портит вид, но это дело поправимое. А так нет ни красноты в глазах, ни мешков под ними, ни общей опухлости. На здоровье, слава богу, жаловаться грех — печень не болит, в селезенке не колет, желудок не беспокоит, радикулит отсутствует. И даже, как недавно заметил, вздернутый нос начал выправляться и слегка увеличиваться в размерах. Если так дальше пойдет, придется перечеканивать монеты с моим профилем, иначе на улицах перестанут узнавать. Шучу, конечно…
Так, а где у меня зубная паста? Да-да, не привычный порошок, а полужидкая масса, состоящая из толченого мела, толики соды, меда, отвара лекарственных трав и какой-то дряни, не дающей всему этому засохнуть. Вкусно, между прочим! Только щетка тяжелая — мерзавцы-ювелиры решили, что государю императору невместно пользоваться костяной или деревянной, и сделали ее из золота. Щетина, правда, обыкновенная свиная.
Бритву этим вредителям не доверил — тульские оружейники на заказ отковали из обломка турецкого ятагана не хуже, чем сделали бы в Золингене. Кстати, а сейчас так кто-нибудь по металлу работает? Надо среди пленных поискать, а то Лопухина просила хороших и недорогих мастеров. Тут уж куда как дешево обойдется.
— Веди, Буденный, нас смелее в бой!
Во время бритья почему-то всегда напеваю этот марш. Поначалу цирюльники очень удивлялись. Сейчас удивляться некому — разогнал эту шайку-лейку, оставив трех парикмахеров для жены и дочерей. А уж с собственной щетиной справлюсь самостоятельно. Тем более не люблю, когда у горла орудует остро заточенной железякой совершенно посторонний человек. Кутузову бы доверился, но фельдмаршальской чести урон в скоблении императорской хари. Чай, не Европы, где чесальщики королевских пяток в фаворе. Мы скифы, да…
Ни одного пореза. Мастерство не пропьешь, однако! Кельнские воды идут на хрен — чистого спирту на ладонь и растереть по лицу. Хорошо!
Наполеон явился злой как собака и сразу начал с претензий. С какой цепи сорвался, недомерок корсиканский?
— Ваше Величество, я намерен заявить протест!
— И против чего же вы намереваетесь протестовать, Ваше Величество?
— Мои подданные живут впроголодь, у них нет даже белого хлеба!
— Да? И кто в этом виноват?
— Я говорю о тех, кто в посольстве.
Ерунда какая-то. Какое мне дело до французских дипломатов? Или он подразумевает, что там вообще нечего есть? Сочувствую… Но все равно нужно уточнить.
Поворачиваюсь к Бенкендорфу:
— Александр Христофорович, вы можете прояснить ситуацию?
— У них просто кончились деньги, государь, а французское правительство не может прислать еще из-за военных действий.
— Вот видите, Ваше Величество, все и без моего участия выяснилось.
— Что именно?
— Их безденежье, — отвечаю Наполеону и сразу шепчу министру госбезопасности: — Не мог им в долг дать?
— Два раза давал, — так же шепчет Бенкендорф. — Но Гавриил Романович посчитал посольство территорией иностранного государства и так задрал пошлины…
— А чего они тогда в трактире не питаются?
— Пробовали, там их бьют.
— Твои?
— Мои следят, чтоб не забили совсем.
Наполеон кашлянул, намекая на то, что в приличном обществе принято разговаривать вслух. Деликатный, но настырный тип. Ладно, выпросил…
— Вопросы снабжения будут решены сегодня же, Ваше Величество, в долг и без лихвы. А пока предлагаю обсудить финансовые условия нашего соглашения о прекращении военных действий. Господин Державин, вы готовы озвучить российскую точку зрения в цифрах?
Гавриил Романович не только готов, но и рвется сделать это. Удивительно, но поэт и государственный чиновник сочетаются в нем столь органично, что, глядя на одухотворенное лицо, можно твердо сказать — вот человек, способный поверить алгеброй гармонию. Или измерить? Да какая, в общем-то, разница! Пусть хоть доказательство теоремы Пифагора в стихах напишет.
Может быть, когда-нибудь и напишет, но пока двенадцать томов in folio заключали в себе банальную прозу, разбавленную скучными цифрами. И отдельно, на мелованной бумаге с тисненой золотом печатью Министерства финансов, итоговая сумма. Вот она как раз не показалась Бонапарту скучной.
— Два с половиной миллиарда франков? — потрясенный французский император на всякий случай пересчитал ноли пальцем. — Это немыслимо!
Ага, а сам не меньше пяти в войнах заработал. Пополам — это честно.
— Рублей, а не франков, Ваше Величество, — поправил Державин. — За время вашего отсутствия начали чеканить монету с пониженным содержанием золота. Так что, увы, только рублями.
— Кто? — прорычал Наполеон. Кажется, его перестала беспокоить сумма, но появилась другая забота — выяснить имя мерзавца, покусившегося на святое право монархов. Да, только император может урезать франк. — Кто это сделал?
Не подлить ли масла в огонь? В самом деле, почему бы нет?
— Мой дорогой друг, — я доверительно склонился к корсиканцу через стол. — Вы позволите так называть? Вот и хорошо… Уже месяц, как чеканкой французской монеты не занимается только ленивый.
В реальности все обстояло не так печально, как мы пытались изобразить. Да, герцог Бентинк привез с собой пару кораблей фальшивок, но массовое их производство находится под контролем Александра Христофоровича и еще не запущено на полную мощность. Так, шлепают потихоньку худосочные наполеондоры, но лишь для того, чтобы не потерять навык. Немного заработать — не грех. Не знаю, правда, как собирается из этого извлекать выгоду Гаврила Романыч, но, честно сказать, это не моя забота. Но внакладе не останемся — знаю наверняка.
— Где и что подписывать? Я согласен!
Ошарашенный таким заявлением, Державин потерял дар речи, и если бы не помощь канцлера, молчание могло бы затянуться надолго. Мне тоже сказать нечего, готовился-то к ожесточенному сопротивлению по примеру вчерашнего вечера.
