– Никак пожалел убогого?
– Ну и что? Всяко божья тварь, не ефиоп какой.
Григорий вздохнул и пошел к бедолаге, укоризненно бормоча под нос:
– Подведет нас под монастырь эта доброта, Василь Прокопьич, вот ей-богу доведет. Всю жизнь ведь через нее страдаем.
Несмотря на ворчание, в глубине широкой донской души Григорий испытывал к французу какую-то жалость. Низкорослый и худосочный, как и все солдаты нового пополнения, тот смотрелся воробушком на фоне сослуживцев, поглядывающих на сотоварища странными взглядами. Неужели подозревают ябеду? Да тут и подозревать не нужно – ткни в любого, посули теплое место в тылу, и каждый станет с превеликой охотой доносить и шпионить.
– Эй, мусью, ком цу мир! А ля гер, ком а ля гер! Мерде, пардон муа!
Хотя Григорий вывалил только половину запаса иноземных слов, но француз его понял. Несмело улыбнулся и сделал шаг навстречу.
– Жан-Луи Гастон, месье!
«Ага, вот и понимай теперь, где тут имя, а где прозвище… И что это у них все не как у людей?»
– Пойдем до его благородия, – казак перехватил протянутую руку француза, недвусмысленно давая понять, что в случае сопротивления попросту выдернет ее напрочь. – Не будем заставлять господина лейтенанта ждать. Хотя, честно признаюсь, он тебя и не ждет.
Вот так, чуть ли не в обнимку, и поднялись наверх. Чертов нехристь постоянно спотыкался, все норовил сунуться носом в палубу, и один раз ему это удалось – налетел на упавшее из-за чьей-то небрежности тележное колесо. Так и представить его благородию красавца с расквашенной мордой? И зачем, кстати, этими колесами чуть ли не половину трюма забили?
Лейтенант Самохин нашелся в каюте, любезно уступленной русскому союзнику датским шкипером. Федор Саввич отказываться от предложения не стал – не то чтобы он так стремился к комфорту, но очень уж мягкие здесь перины. Не роскоши и лени ради, а удобства для! Раненная когда-то нога в конце дня давала о себе знать ноющими болями, а на мягкой перине… Да что говорить, многие оценят.
А что до лени… Происхождение Федор Саввич имел из крестьян Нижегородской губернии, «их благородием» стал всего лишь два месяца назад, вернувшись на службу по императорскому призыву. Откуда же пагубным привычкам взяться? В отставку по ранению уходил в сержантском звании, а потом на земле работал. Хорошо работал, имея кусок хлеба с толстым слоем масла.
Мог, кстати, и отказаться от призыва, благо состояние здоровья позволяло сделать это без урона для чести и репутации, но возможность получить потомственное дворянство не дала усидеть на месте. И невеста, старшая дочь сельского священника, смотрела с таким восхищением… Сам-то отец Михаил чуть ли не с первого дня Наполеонова нашествия воюет, и негоже будущему зятю отставать от тестя в чинах и наградах. А лучше всего – превзойти! И опять же, дома сидеть, когда государь император призывает знатоков французского языка, неприлично. Оно, конечно, не долг, но когда учился за казенный счет в сельскохозяйственном училище Ее Императорского Величества Марии Федоровны, то кое-что обязывает.
– Разрешите, ваше благородие? – После короткого стука в каюту заглянул казак. – Французик тут с просьбой до вас.
– Заводи. – Лейтенант отставил в сторону граненый стакан производства братьев Нобелей в серебряном подстаканнике и застегнул ворот мундира. Русскому офицеру пристало выглядеть прилично даже перед собаками или союзниками. – Что там у него?
– Письмо хочет отправить и денег просит. А кому, куда и зачем написал, мы не поняли. Вот Василь Прокопьич и распорядился к вам отвести.
Солдат опасливо шагнул в каюту, и Самохин с неодобрением покачал головой:
– Недокормыш. Григорий, ты где такого отыскал?
– Сам нашелся. Да их там четверть таких тощих, Федор Саввич. – Казак позволил себе некоторую вольность в обращении, допустимую при разговоре одного понюхавшего порох человека с другим. – Так я попозже за ним зайду?
– Да, – кивнул лейтенант. – Отчего-то думается, что сей молодец желает со мной побеседовать с глазу на глаз. Заодно скажи уряднику, чтоб кашеваров поторопил. И пробу пусть сам снимет.
Григорий исчез, аккуратно притворив за собой дверь, а француз, разобравший хорошо знакомое слово «кашевар», непроизвольно сглотнул слюну. Это сытость глуха даже к родному языку, но голод интернационален и заставляет выучить любой. Хотя бы несколько слов, обозначающих еду. Ведь даже бескрылые птицы, привезенные Фаддеем Фаддеевичем Беллинсгаузеном с открытой им обледенелой земли, и те учатся, и заимели смешную привычку разевать длинные клювы при одном только упоминании о рыбе, еще не видя ее. А тут человек!
– Итак, юноша, – Самохин перешел на французский. – Что у вас за проблемы?
Тот опасливо огляделся по сторонам и, понизив голос почти до шепота, произнес:
– Хочу сообщить о заговоре, имеющем место быть в первом батальоне Бобруйского полка бывшей императорской гвардии. Очень недорого хочу сообщить.
Документ 1
Из речи премьер-министра Великобритании сэра Персиваля Спенсера в Парламенте.
«…Английская армия и ее колониальные войска – это единственная возможная защита. В своей речи от 20 июля принц-регент задал вопрос: что стало бы с Британией и Европой, если бы мы не начали решительную борьбу с азиатской империей? Какая бы опасность за этим последовала? Семь лет непримиримой борьбы с русскими варварами наглядно показали английскому народу всю серьезность, которую Санкт-Петербург представляет на востоке. Теперь всем понятно, почему мы говорим о борьбе с русскими в газетах и парламенте.
Мы строгим голосом предостерегаем наш английский народ и всю Европу, надеясь вывести цивилизацию из поразившего ее паралича духа и воли. Мы пытались открыть им глаза на страшную опасность, исходящую от Российской империи, которая подвергла народы Азии и Европы страшному террору и готовилась к захватнической войне.
Когда Его Величество и Его Высочество принц-регент приказали атаковать Санкт-Петербург весной 1801 года, мы все знали, что это будет великая битва великой борьбы. Но мы также знали, что риски и трудности со временем увеличиваются, а не уменьшаются. Дальнейшее выжидание запросто могло привести к уничтожению Великобритании и полному захвату русским царем европейского континента.
Неудивительно, что из-за строжайшей секретности русского правительства и предпринятых им мер, вводящих в заблуждение, мы не смогли должным образом оценить военный потенциал Российской империи. Только сейчас мы видим его подлинные масштабы. Именно поэтому борьба, которую ведут наши солдаты в Нормандии, превосходит по своей суровости, по своим рискам и трудностям все человеческое воображение. Она требует от нас полной мощи. Это угроза Соединенному Королевству и всему европейскому континенту, которая задвигает в тень все прежние угрозы. Если мы потерпим неудачу, мы провалим нашу историческую миссию.
Все, что мы делали в прошлом, меркнет перед лицом колоссальной задачи по отражению русского нашествия. Только британский народ может спасти Европу от этой угрозы! Нам угрожает опасность, и мы должны действовать быстро и решительно, или же будет слишком поздно»[1].
Глава 2
На столе перед императором всех французов лежит кожаная папка, в каких обычно подают бумаги на подпись. Эта не является исключением.
– Что вы подсовываете мне сегодня, месье капитан? – Голос Наполеона равнодушен, так как его резолюция всего лишь формальность, без которой русские союзники прекрасно смогут обойтись. Чаще всего и обходятся. – Надеюсь, это не договор о добровольном присоединении Корсики к Херсонской губернии?
Остается только шутить. Что еще делать императору, чья власть жестко ограничена инструкциями адъютантов и волей русского царя?
– Нет, Ваше Величество, Россия не имеет к Франции территориальных претензий. Базы нашего флота на Корсике служат сохранению целостности империи и ее защите от нападений извне.
