– И поверят?
Она слегка пожала плечами.
– Смотря кто скажет.
Экипаж был без гербов и с виду мало отличался от прочих, каковых на улицах города много. Внутри правда пахло кожей и свежестью, да и четверка лошадей лоснилась.
– Проклятье. – Милисента поерзала на сиденье. – Чешется…
– Терпи.
– Терплю, – проворчала она. – Но желание отстрелить кому-то башку лишь крепнет.
И не у нее одной.
Дальше молчали. Ехать пришлось довольно долго. Эдди слушал, как грохочут колеса по мостовой, сжимал коробку с россыпью камней, которую доставили накануне, и думал, что все пойдет не так. Все всегда идет не так, как планируется. А потому пара револьверов, ножи, удавка и дудочка – не так уж и много.
Чарли тоже думал. И пальцами шевелил, словно разминая. Милисента молча пялилась в окно, правда, задернутое шторкой, а потому вряд ли она что-то за ним видела.
Наконец экипаж остановился.
– Ну… пошли, что ли. – Эдди поднялся первым. – Чтоб их всех…
Эва дрожала. И от холода, и от нервов.
Она сама не знала, от чего больше.
Ей принесли шаль. Огромную, кружевную, из тонкой шерсти. Шаль была легкой, а еще неуловимо пахла пылью. И Эва куталась в нее, но помогало слабо.
В комнате, куда ее препроводили, было людно. Да и сама эта комната, лишенная окон, тесная и сырая, давила. Нервно дрожал огонек газового рожка, освещая заплесневелые стены. Вдоль одной тянулась лавка, и на ней устроилось несколько девиц в нижних рубашках. Еще одна девица стояла в углу, молча, уставившись куда-то в стену. Эва тоже туда посмотрела, но не увидела ничего.
– Ишь ты. – Рядом из темноты вынырнуло лицо. – Какая!
Девушку, пожалуй, можно было бы назвать красивой, если бы не темные редкие зубы. Она же вцепившись в шаль, дернула:
– Отдай!
– Тихо! – рявкнул кто-то, и серая фигура шевельнулась в углу. – Соблюдать порядок! Не драться.
Женщина. Широкая. Почти уродливая, с изрытым оспинами лицом и тяжелыми руками.
– А чего ей…
– Тихо! – рявкнула женщина снова. – Порядок. Кто нарушает, тот выбывает.
Возникло желание нарушить, но Эва утерпела. Надо держать себя в руках. Надо… успокоиться. Надо собраться с силами. Осталось недолго.
– Ничего, – прошипела девушка. – Еще повстречаемся… Эй, мы тут околеем! Хоть одеяло какое дайте! А то пойдем с соплями…
Одеяла принесли.
А еще воду в стеклянных бутылях, которые тотчас расхватали.
– Вот тебе! – Перед лицом Эвы возник кукиш. – Кто успел, тот и съел!
– Напрашиваешься… – грозно сказала женщина в сером. – Сейчас Матушку Кэти кликну…
Матушка?
Смешно.
Эва отступила. Осмотрелась. Девушек в комнате было с дюжину. Много? Мало? Большая часть молчала. Кто-то плакал. И та, одна, буравила стену взглядом.
Что с ней?
Эва подошла поближе, но ее снова схватили за руку.
– Не трожь, – предупредила все та же излишне любопытная девица. – У ней того…
– Мамочки… – всхлипнул кто-то рядом. – Мамочки…
– Тут свои мамочки.
– Как тебя зовут? – Эва поглядела на девицу.
– А чего?
– Меня – Эва. – Эва постаралась улыбнуться по-доброму. Маменька постоянно твердила, что добрая улыбка располагает людей к беседе. – Что с этой девушкой?
– Неска я. Агнесс, стало быть. Известно чего. Успокоили ее. Эликсирчиком. И вона… – Агнесс помахала перед лицом девушки рукой. Та не шелохнулась. – Давненько поят, она уже того… не смогет сама. Ну, может, оно и к лучшему. А ты, стало быть, из благородных?
Эва кивнула.
Странный разговор. Странное место. Странные люди. И… безумие. Совершеннейшее. А она – часть этого безумия.
– Ишь ты! – восхитилась Агнесс. И разом утратила интерес. Она была невысокой, щуплой и с какой-то неестественно огромной, выпирающей грудью, которая колыхалась под прозрачной тканью. – Ничего… и на тебя кто, глядишь, найдется. Только и вправду не буянь.
Агнесс отошла, чтобы спихнуть с лавки другую девицу. И та молча подчинилась.
Эва…
Осталась стоять.
И стояла долго, может целую вечность, пока вновь не отворилась дверь, пропуская Кэти и… кто это? Такой… такой странный?!
Не человек.
Совершенно точно не человек!
Темная кожа. Даже, наверное, черная. Или, скорее, темно-темно-серая – жаль, что света мало и оттенка не разглядеть. Светлые, почти белые волосы, заплетенные в косы. И острые черты лица, настолько нечеловеческие, что и смотреть-то на это лицо страшно.
Но Эва смотрела.
Разглядывала.
И решилась сделать шаг. К Кэти.
Осторожно так.
И губы Кэти растянулись в улыбке. Она подняла руку и поманила Эву:
– Сюда иди.
И Эва подошла. А Кэти толкнула существо к ней.
– На от. Приглянь. Он смирный, но кабы эти дуры с перепугу чего не утворили. Еще попортят, а он дорогой.
Он? Мальчик?
На нем тоже длинная, до пят, рубашка, сквозь которую просматриваются очертания тонкого тела.
– И ты гляди! – сказала Кэти уже женщине в сером. – Ежели чего, ты меня знаешь.
А после огляделась и вздохнула. Нервничает? Определенно. И… и понимание, что Кэти тоже нервничает, неожиданным образом успокоило Эву.
Все будет хорошо.
Ей ведь обещали.
– Идем. – Она потянула мальчика в угол. Сколько ему? Он высокий, почти с Эву ростом, но все равно ведь ребенок. – Как тебя зовут? Я – Эва…
– Отродье! – Из сумрака вынырнула Агнесс. – Проклятое отродье!
– Тихо, – попыталась успокоить ее Эва. И мальчишку дернула, чтобы за спину встал. – Просто ребенок.
– Отродье!
– Ребенок. Обыкновенный. Выглядит иначе, и только.
– Все они твари! И Господь велел, чтобы мир людям отдали! А они не отдали! И с того прокляты! – Глаза Агнесс нехорошо прищурились. – Истреблены они будут во славу человечию…
Эва покачала головой, а потом указала на дверь. И на женщину, что стояла возле нее, наблюдая.
– Хочешь, чтобы тебя выкинули? Или еще чего? Сказано же, он дорогой.
Аргумент подействовал, и Агнесс отползла. Остальные и без того сгрудились подальше, будто опасаясь, что хрупкое это дитя – а рука, за которую держалась Эва, была на удивление тонкой – навредит им. Вот ведь…
– Не бойся. – Эва не знала, что еще сказать. – Пойдем. Сядем куда-нибудь, что ли…
У стены лежала солома, и если сгрести ее в кучу, то можно и устроиться.
– Садись.
Мальчик подчинился. Правда, на Эву так и не посмотрел. Взгляд его блуждал по комнате, и казалось, он не понимает, где находится.
Эва опустилась рядом.
И что дальше? Ждать? Она устала ждать. И надеяться тоже. И… и просто набросила край шали на паренька. А то вон, дрожит. Пытается сдержать дрожь, но все равно.
– Сиди, – сказала она строго, прямо как маменька почти. – Вдвоем теплее.
Сиу чуть наклонил голову.
– Эва, – повторила Эва. – Меня зовут Эва… неважно, откуда. А ты?
Молчание.
Пускай себе. Не больно-то и хотелось. Но тишина раздражала. И всхлипы. И кто-то, кажется, бормотал молитву, но разве поможет молитва? В таком-то месте. Нет… надо представить, что все уже закончилось.
Торги.
И Берти выкупил бестолковую свою сестру. Забрал. Увез домой. И… и мама плачет, а еще выговаривает Эве за глупость. Но главное, она рядом. И отец. Наверняка хмурый, суровый, но он тоже рад. Берти… Представлялось все до того живо, что на глаза навернулись слезы.
И Эва зажмурилась.
– Ним, – тихий голос-шелест раздался рядом. – Хозяин называл. Ним.
– Спасибо. – наверное, если говорить, станет легче. Ему ведь тоже… страшно? – Ты действительно сиу? Извини, если это неуместно. Я никогда не могла понять, что уместно, а что нет. И мама всегда мне пеняла… но я не видела сиу. В прошлом году, говорили, привозили большую выставку. На три недели.
Она все-таки шмыгнула носом, но справилась.
– И мне Энн, это подруга моя, рассказывала. Она ходила с сестрами и матерью, а моя вот отказалась. Говорила, что так – не по-божески… Там были сиу. Чучела. И еще орки, но вроде бы без чучел, так, сами по себе. И люди с черной кожей, но их я и так видела. Их много. Привозят из Африки вместе со слоновой костью. Отцу предлагали купить, но зачем, если у нас плантаций нет. И маменька тоже возражала. Говорила, что ей дома и обычных служанок хватает. Китайцы еще точно были. И с дальнего Севера люди. Энн говорила, что у них лица плоские, а глаза узкие, такие, будто щелочки. А кожа темная-темная, но не черная совсем. А еще индусы… представляешь, у них, когда муж умирает, жену тоже сжигают. Жуть какая.
