А потом Эдгарс зацокал, и это свистящее цоканье говорило только об одном — всё плохо.
— Юрис, надо немедленно обработать рану. Мне понадобится горячая вода и что-нибудь из одежды, чистое.
— Хорошо-хорошо!
Юрис тут же засуетился. Вскочил с кровати и улетел в кухню. Эдгарс присел на край кровати, предусмотрительно взяв сумку в руки. Затем положил её на колени и сказал:
— Инга, не бойся, сейчас обработаем рану. Жить будешь! Он еще раз наклонился ко мне. Голова зависла над плечом. Он был так близко, что я мог рассмотреть седой пушок в его ушах. Я видел торчавший из ноздрей пучок волос, напоминающих потрёпанный веник. Щербатая кожа давно потеряла свою гладкость, обвисла тонкими мешочками, погребя в своих складках коричневые пятна старости. Он дышал мне в ухо. Тонкие губы не выдавали ни эмоций, ни слов.
Закончив изучать моё увечье, он вернулся к своей сумке. Достал две стеклянные колбы, размером с теннисный мяч.
— Инга, это чудо, что ты жива! Все считают тебя мёртвой. У меня к тебе миллион вопросов. И я понимаю, что ты сейчас не в состоянии на них дать мне ответ. Но ничего, как тебе полегчает, мы вернёмся с Борисом.
Борис…
Живой! Он победил? Вернулся с победой?
Потратив немало сил, я разжал губы и произнёс только одно слово, а вернее — имя:
— Борис…
— Да. Он… Они вернулись пару дней назад. Новостей хороших нет. Борис в бешенстве. Сейчас ему лучше не попадаться под руку, но я уверен, новость о твоём спасении его воодушевит!
Левую ладонь Эдгарс продел под затылок и нежно оторвал мою голову от подушки.
— На вот, пей. Полегчает.
Стеклянное горлышко колбы уткнулось мне в губы. Кислятина попала на язык, и я тут же искривился. И если бы Эдгарс не держал меня, пролилось бы всё мимо. Я сделал пару глотков. Отвратный отвар. Я боялся, что меня вывернет наизнанку. Но нет! Как и пообещал старик, мне полегчало. Боль уже не казалось такой острой. Постепенно плечо прекращало доставлять мне мучения.
— Юрис! — крикнул Эдгарс, повернул голову к двери. — Ну где тебя лешие носят?
— Иду! — раздалось из кухни.
Я только успел устало моргнуть, как огромный мужчина нарисовался возле кровати.
— Вот, — сказал он, ставя деревянное ведро на ковёр, — И моя рубаха, чистая.
Забрав рубаху, Эдгарс глянул на клубящийся от ведра пар.
— Хочешь, чтобы я её тут сварил?
— Ты же просил горячую…
Резким рывком Эдгарс оторвал от рубахи рукав, от чего глаза у Юриса превратились в два огромных шарика для пинпонга.
— Зачем?
— Неси холодную воду!
— Понял. А вот рубаху не стоило портить…
— Иди уже!
Пока Юрис ходил за холодной водой, Эдгарс продолжил измываться над рубахой. Разорвал её на десяток лоскутов, разложил их на кровати. Один из лоскутов пропитал жидкостью из второй колбы. Чуть плеснул себе на ладони и растёр.
— Сейчас будет щипать.
Разве я мог возразить? Нет, я продолжал молчать, наблюдая, как он тянет влажную тряпку к моему плечу. Мне показалось, что он крапивным веником принялся хлестать меня. Каждый тычок в рану — как укус сотни острых игл.
Я зажмурился, сжал губы.
— Терпи. Знаю, девочка, неприятно.
Юрис вернулся, держа в руках еще одно ведро. Как только он переступил порог, тут же принялся разбавлять кипяток.
— Вот, Эдгарс, как ты просил.
— Намочи тряпку. И подай мне.
И в этот момент меня чуть не вырубило. Пальцы старика скользнули в рану, издав чавкающий звук. По плечу потекла горячая струйка.
— Тряпку, быстрее!
— Вот, держи.
Влажная ткань коснулась моей кожи. Эдгарс аккуратно вытер вырвавшийся наружу сок разложений, стараясь не касаться раны.
Я замычал.
— Инга, терпи!
Пальцы погрузились ещё глубже.
— Тряпку, еще, — завопил Эдгарс.
Я мечтал потерять сознание, отключиться. Заснуть. Всё что угодно, лишь бы не чувствовать ужасной боли. Хотелось оторваться от сознания Инги, но боль крепко связывала нас. Меня охватил озноб, резко сменившийся судорогой.
— Держи её, — вопит Эдгарс.
Мои ноги сковало. Эдгарс навалился на меня всем весом. Моя левая рука вцепилась ему в плечо. Под адреналином можно пустить ногти глубоко под кожу, можно вырвать кусок плоти, если борешься за жизнь. Не знаю, было ли больно Эдгарсу, но он держался молодцом. Тяжело дышал, удерживая моё извивающееся тело, и только облизывал губы, шуруя пальцами в моей ране.
— Нащупал! Инга, потерпи, осталось совсем чуть-чуть!
Меня продолжало дико колбасить. Пальцы старика крутились в ране, словно он изнутри смазывал солидолом подшипник. Его жёлтые ногти цепляли вздувшуюся плоть, скребли кости. А потом он резко выдернул руку, словно удалил больной зуб, и меня охватила эйфория. Боль ушла, оставив после себя лёгкое пощипывание.
Рука Эдгарса была вся в крови. С пальцев стекали бурые струйки прямо на мою повязку на груди.
— Что это?
Эдгарс поднёс ладонь к глазам. Прищурился. Негодование перекосило хмурое лицо. Он покрутил извлечённый предмет возле носа.
— Это же… Но как?
— Эдгарс, что там? С Ингой будет всё в порядке?
— Я… — замямлил старик.
Он потерял дар речи. Я прекрасно понимал, что его смутило. И что он видит необычный наконечник стрелы. А тот самый, сделанный из тонкой шкурки больного грызуна.
— Инга? — Эдгарс взглянул на меня с надеждой немедленно получить ответ всего на одни волнующий его вопрос.
Я молчал. Меня и самого раздирали на части сотни вопросов, один из которых мучал больше всего. Сдаст он меня Борису?
Мои пальцы разжались, выпустив плечо старика. Прекрасный пиджак чуть помяло.
— Юрис, — Эдгарс сглотнул, — принеси мне водички.
— Хорошо…
Как только мужчина покинул комнату, Эдгарс наклонился ко мне. Злобы или гнева он не испытывал. Лишь абсолютное непонимание блестело на его округлившихся глазах.
— Инга, объясни.
— Я не помню…
Да, я соврал. Да и не было сил на охуительную историю со всеми подробностями. Пришло осознание, что я попал в ловушку. Крепко так угодил, и надо немедленно придумать, как из неё выбраться.
Видя моё состояние, Эдгарс отступил. Завернул наконечник стрелы в тряпку и спрятал её в сумку.
— Всему своё время, — сказав это, старик снова полез в сумку и обеспокоенно заявил: — Почерневшая плоть на твоём плече меня больше беспокоит.
Закончив елозить по дну сумки, он вытянул руки. Тонкие пальцы держали мешочек из грубой ткани, внутри которого оказалась стеклянная колба. Я подумал, что старик вновь будем меня поить очередной сранью, или зальёт рану лечебным средством, после которого дикий зуд может свести меня с ума. Но я ошибся. Всё оказалось куда хуже.
— Тебе повезло, — улыбнувшись произнёс старик, — я их собирал для своих экспериментов, но твой случай куда важнее!
Он поднёс колбу прямо к моему носу. Я присмотрелся. На дне стеклянной банки копошилась груда белых опарышей.
— Личинки кусачик мух, — заявил Эдгарс. — Питаются исключительно разлагающейся плотью. К чистой даже не притронутся. Так что, переживать тебе не о чем.
Эдгарс вынул тканевую пробку из колбы.
— Больно не будет, — сказал он, занося стеклянный домик опарышей над моим плечом, — но будет очень щекотно.
Водопад белых извивающихся глистов хлынул на мою кожу. Эти крохотные рисинки обильно покрывали мою рану, словно на свежий кекс высыпали сахарную пудру. Они были везде — и снаружи, и внутри раны. Ползали по коже, извивались в густой сукровице, застревали в крохотных капельках крови. Часть свалилась на подушку, штук десять ползали по моей повязке на груди. Эдгарс был щедр. Высыпал всё до последней личинки.
— Бояться нечего. Личинки выскребут всю гниль из твоей ране, даже не подумав притронуться к здоровой коже. Когда их пища закончится, они полезут наружу. И вот когда повязка заходит волнами, а зуд станет невыносимым, попроси Юриса снять повязку.
— Хорошо… — прохрипел я.
Юрис вернулся с кружкой, когда старик уже собирался уходить.
