"Фантастика 2024-184". Компиляция. Книги 1-20 (СИ) - Войтенко Алекс

— Мне бокс тоже нравится. Не хватает мне в самбо ударной техники. Уворачиваться интересно и бросать.

Полукаров смотрел на меня с напряжением во взгляде.

— Не надорвёшься? Ежедневные полноценные нагрузки вредны для твоего растущего организма. Сердце можешь «посадить».

— Исключу кросс по утрам и утреннюю тренировку. Вот и снижу нагрузки.

— Кросс по утрам? — удивился Полукаров и спросил с издёвкой. — И сколько ты бегаешь «кросс»?

— Километров двенадцать. От моря по лесу и через сопку на Патрокл и с Патрокла по дороге через Энерготехникум назад.

— По сопкам? Да ты в своём уме, мальчик? Там же крутизна сорок пять градусов и выше! Ты сумасшедший?! Нам психи не нужны!

— Я с малого круга начинал, по лесу. Там три километра всего. Люблю бегать. Я лёгкий. Ноги сами летят. Как вздохну, так и полетел…

— Полетел он, — Полукаров недовольно дёрнул головой, потом осмотрел меня с ног до головы и с головы до ног. — В какой категории боролся? Хотя… Что это я? До сорока восьми… Зачем «город» отдал Серёжке Аксёнову?

— Почему отдал? Нормально он боролся. По очкам проиграл.

— А мог бы по очкам выиграть. Мне лапшу на уши не вешай. Видел я твой хитрый взгляд, когда ты его через плечо бросал. Зачем завалился? Чистейший ведь бросок был и хорошо ты стоял!

— Перекрутил, — усмехнулся я.

— Я тебе дам, «перекрутил»! У меня чтоб всё делал в полную силу и без поправок на авторитеты или возраст. Серёжка дерзкий, мог и сказать что-нибудь. Ты ведь шестьдесят первого?

Я кивнул.

— А он пятьдесят седьмого. Запугал, да?

Я отрицательно покрутил головой.

— Ничего, он в молодёжь со следующего года уходит, не пересечётесь. А вот моему Нурисламу ты хорошим спарринг партнёром будешь. Но он по вечерам тренируется, с семи часов. Вторник, четверг, суббота. Как раз под твой боксёрский график. Если с Халиулиным работать будешь, я тебе щадящий режим устрою. Не просто с ним. Жёсткий… Не всем нравится. Но ты, тоже парень не подарок. Моих трепал, как Шарик грелку. Вот такой Нурисламу и нужен напарник.

Попасть сейчас в старшую группу, это было то, о чём я и мечтать не мог. Нурислам Халиулин был на семь лет меня старше, выступал в другой возрастной категории, но весил так же, как и я, до сорока восьми килограмм. Другого такого спарринг партнёра, с которым нужно было бороться в полную силу, найти было сложно. Конечно же, я согласился, особенно теперь, когда я увидел в младшей группе двенадцатилетнего «себя».

— Сейчас не останешься? — спросил тренер.

— Да, не… Хорошего помаленьку. Спасибо, что не отказали.

— Тебе осталось оправдать оказанное тебе высокое доверие, — усмехнувшись, сказал Полукаров.

— Постараюсь быстро не сломаться, — усмехнулся я, зная за Халиулиным такую славу. Ломал он своих спарринг партнёров, чтобы они не стали сильнее его. Татары — хитрый народ. Но я-то ему был совсем не конкурент, а потому шанс выжить у меня имелся.

Семёныч свою квартиру на улице Семёновская получил в наследство от родителей, а те от своих родителей, которым когда-то принадлежал весь этот «доходный» лом, где проживали обеспеченные китайские и японские граждане. После гражданской войны и освобождения Приморья от интервентов и белогвардейцев, дом реквизировали, оставив бывшим хозяевам часть. Родни у деда Евгения Семёныча было много, а потому и удержал он жилой и полезной площади довольно много.

Однако с годами родственников становилось всё меньше и меньше, как и квадратных метров. В итоге у родителей на пятерых человек осталось четыре комнаты и кладовая. Брат, сестра и родители сгинули в чистках тридцатых и послевоенных годов. Но ещё раньше Старший брат Семёныча две «слепые» комнаты, ранее предназначавшиеся для проживания прислуги, из жилого фонда вывел и заколотил, сделав фальшивую стену. Об этом ни Семёныч, знать-не знал, так как было это ещё при его малолетстве, ни, естественно, я. Мне эти комнаты открылись, когда я стал сдирать старые обои в большой комнате.

Это я пришёл седьмого числа домой после тренировки по боксу, встречи с «собой» и разговора с Полукаровым, а меня продолжало колотить от возбуждения. Вот я и принялся обдирать древние-древние обои. Да хорошо, что вовремя открылась дверь в «тайную комнату». Обои-то были очень даже неплохие. Просо отошли кое-где. Так подклей и всё, чего сразу рвать!

Ан нет… Оказалось, что есть польза и от рванья хороших обоев. Хе-хе-хе…

Дверка оказалась маленькая и кирпичная, открывающаяся во «внутрь» другой комнаты, если потянуть на себя плинтус и поставить его вертикально. Находилась дверь в правом углу зала и скрывалась когда-то, наверное, какой-то мебелью.

Дверь вела в комнату, примыкающую к моей спальне и к другой комнате, ставшей чужой квартирой. В комнате кроме старой мебели на первый взгляд ничего интересного не было. Имелась ещё одна, уже обычная дверь в другую тайную комнату, тоже заставленную древней, как теперь бы сказали, антикварной, мебелью. Был тут и рассохшийся рояль «Шрёдер», мать его! Я даже названия такого не слышал.

— Стену всё-таки придётся разбирать, — подумал я. — Хотя… Вот здесь-то и можно сделать музыкальную студию. Причём, настоящую, со студией звукозаписи в смежной комнате через большое толстое стекло. И я, такой, за микшерским пультом и шестнадцатиканальным магнитофоном…

Ха-ха- ха… Да-а-а… Тщеславие — любимейший из грехов сатаны, прости господи…

Глава 7

— Неужели я хочу посвятить всю свою жизнь музыке? — думал я, сидя на старом мягком кожаном диване. — Вроде бы нет.

Диван был шикарен, и я догадался, почему его спрятали в «тайную комнату». Он был так великолепен, что только за его наличие в интерьере советского человека этому человеку можно было повесить на шею фанерную дощечку с надписью «Буржуй» и расстрелять. Когда я аккуратно свернул с дивана чехол, я ахнул и долго стоял, любуясь коричневой натуральной лишь кое-где потрескавшейся кожей. Потом я его потрогал и осторожно присел. И он даже не скрипнул, приняв моё лёгкое тело. Потом я лёг, положив голову на цилиндрическую подушку подлокотника, и уставился в потолок, кое-где затянутый паутиной. Огромные лампочки в абажуре горели жёлтым дореволюционным светом!

— Обалдеть! — думал я. — Может же тут быть клад? Почему бы ему и не быть? В одной из ножек рояля, допустим. А рояль-то, из морёных берёзовых капов сделан, похоже. Фига, себе работка: распилить столько капов на плашки, собрать их и склеить… Красив, чертяка рояль, но не играет. С него клавиатуру содрать? Фу, поручик! Никому не скажите об этом! Там каждая клавиша покрыта слоновой или чьей-то ещё костью. Папа Шрёдер, чьё достойное имя написано на инструменте, придёт с того света и заберёт вас обратно. И это разрешит ему сам Господь Бог. За то, что вы, поручик, надругались над святым.

Хе-хе-хе…

Я незаметно для себя уснул, и мне приснилось, как я играю на белом, почему-то, рояле, стоящем в центре огромного зала и вдруг на самом интересном месте у меня запала клавиша ля четвёртой октавы. Я бью-бью по ней пальцем, а она не поднимается. Оказалось, звонил телефон. Мама беспокоилась, что сынок кушал весь день. Пришлось отчитываться. А такой хороший сон бы был, если бы не запала клавиша белого рояля.

Делать было нечего — телевизора у Семёныча дома тоже не было — и я забрался в кладовку, куда хозяин квартиры перетащил с работы всё, «что нажито непосильным трудом». Кое-что в его рабочей кандейке ещё осталось, но то был откровенный хлам или такое раритетное старьё, что даже у меня не хватало воображения, куда это можно пристроить. Однако вместо того чтобы ковыряться в железяках — мне надо было разобрать несколько старых динамиков — меня потянуло к старине и я снова пошёл в комнату с роялем.

Но сначала я померил шагами свою спальню и первую «тайную» комнату. Они оказались одинаковой длины. Зато следующая комната — до меня только сейчас дошло, что меня тревожило среди железяк — уходила в соседний дом номер десять по улице Пограничной, примыкающий к моему, но построенный отдельным зданием. Там и подъезд был со двора. И в этом дворе гакраз и находилась лёгкоатлетическая секция по прыжкам в высоту.