— Ну не драться же я с ней должен был? — Слава развёл руками. — Не представляю, как вообще ей удалось проникнуть наверх, пройти охрану, военных…
— Сейчас разберёмся, Слава. Не мельтеши.
Величко, отодвинув растерянного помощника в сторону, прошествовал в свой кабинет, и, едва переступив порог, понял, что же привело Славу в замешательство.
Женщина, сидевшая на стуле спиной к входу, при звуке отворяемой двери тут же вскочила, повернула злое, красивое, хоть и усталое лицо. Дёрнула за руку мальчика, лет шести, заставляя его тоже подняться. Константин Георгиевич знал такой типаж женщин — знал и никогда не любил — такие идут напролом, пользуясь красотой и самоуверенностью как тараном, поставленных целей добиваются с наскока, нахрапом, компенсируя природную глупость природными же внешними данными.
Впрочем, глупой женщина не была. Это Величко тоже понял сразу, она даже не успела заговорить.
— Это Барташова, — шепнул на ухо Слава, и, услышав знакомую фамилию, Величко поморщился.
Это не укрылось от внимания женщины, и худое, скуластое лицо её стало ещё злее.
— Да Барташова, — с нажимом выговорила она. — И я пришла к вам, Константин Георгиевич, не просто так.
— Милочка, — Величко увидел, что при обращении «милочка» её губы дрогнули и скривились, и не отказал себе в удовольствии повторить. — Милочка, если вы пришли меня разжалобить или зачем-то там ещё, то напрасно. Муж ваш мёртв, и поверьте, это единственный правильный поступок, который он в своей жизни совершил. Так что вы не понимаете…
— Это вы не понимаете, — перебила она его. — Меньше всего мне нужно вас о чём-то просить.
Гордячка, снова подумал он. Нет, не должна женщина такой быть. Вроде и красивая баба, а отталкивает. Настоящая женщина должна быть мягкой, женственной, вот как его Поленька, вспомнил он жену, а тут. Любой мужик от такой сбежит, Барташов и сбежал. Хотя, впрочем, тут вроде бы обратный случай.
Величко обогнул женщину, уселся в своё кресло, удобное, мягкое, сделанное на заказ, отгородился от навязчивой посетительницы столом. Умом уже понял, что отвязаться не получится, значит, надо выслушать.
— А, впрочем, да, пришла просить. Просить вас разобраться, что и как.
— Да уж разобрались, мужа вашего только что за руку не поймали. Соответствующие службы свои выводы сделали.
— Какие же? Всех собак на него повесили и рады? Детям теперь прохода не дают, в нос тычут. Старшего в школе задразнили. Так ваши службы разобрались? А вы знаете, почему он это сделал? Кто ему заплатил? А ему заплатили. Вернее, пообещали заплатить. Уж не знаю, сколько, но видно немало, раз этот рохля на такой шаг решился.
Константин Георгиевич опять поморщился — выражений бывшая жена Барташова не выбирала. Даже ребёнка, тихого, круглолицего мальчика, некрасивого — видно пошёл в отца, — переминающегося с ноги на ногу, и то не стеснялась. Он вспомнил, что рассказывали. Кажется, это она бросила мужа, нашла себе какого-то мужика с верхних этажей, что ж… кому-то и такие агрессивные дамочки нравятся.
— …Женя решил, что будут деньги, так я к нему вернусь, — словно услышав, о чём он думает, продолжила Барташова. — Дурачок. Словно это что-то решает…
«Ну, может, и решает», — подумал про себя Величко, всё с большим интересом разглядывая внезапную гостью.
— А три недели назад мой муж, — Величко отметил про себя, что она всё ещё называет покойного мужем, значит, похоже, так и не развелись. — Гулял с Костей в общественных садах, и к нему подошёл один человек. Костя! — она дёрнула мальчика за рукав. — Расскажи, как всё было. Да не мямли, говори, как следует! И встань прямо!
Мальчик покраснел, попытался выпрямиться, но, казалось, ещё больше ссутулился, втянул большую круглую голову в плечи, и Величко непроизвольно пожалел своего маленького тёзку.
Несмотря на то, что мать велела не мямлить и говорить чётко, мальчик всё равно смущался и говорил так, что приходилось постоянно переспрашивать, уточнять и задавать наводящие вопросы. Иногда встревала мать, но она больше мешала, чем помогала, и каждый раз, когда она раздражённо поправляла сына, тот ещё больше сбивался, и под конец, выдержка Константину Георгиевичу всё же отказала, и ему пришлось прикрикнуть на вдову Барташову. После этого рассказ пошёл веселее, и из мальчика удалось вытрясти что-то, худо-бедно похожее на правду.
— А потом, когда тот дяденька с папой поговорил, папа стал очень весёлый и сказал, что у него будет скоро много-много денег, и мы опять все вместе будем жить. Как раньше, — маленький Костя с опаской покосился на мать, вздохнул и продолжил. — И папа мне ещё мороженое купил. И мандарин.
— Я же говорю, мой муж форменный дурак. Да его любой вокруг пальца обвести мог…
— Погодите, — раздражённо осадил её Величко и снова обратился к мальчику. — А как выглядел этот человек, ты помнишь?
Мальчик часто заморгал глазами, опять заозирался на мать.
— Он такой, — мальчик пытался подобрать слова, но получалось плохо. — Обычный дяденька. Только в очках. И очки он то снимал, то надевал. И платком постоянно протирал. И опять надевал…
* * *
Ставицкий, ощущая на себе пристальный взгляд Величко, машинально схватился за дужку очков, снял их и, вытащив из кармана уже знакомый клетчатый платок, принялся протирать стёкла. Константин Георгиевич не сводил с него взгляда, сверлил и сверлил, словно пытаясь просветить Сергея Анатольевича, как рентгеном. «Постоянно протирал и опять надевал», — звучал в голове тонкий детский голосок…
— И всё-таки, — снова заговорил Мельников. — Я никогда не поверю, чтобы Савельев вот так резко поменял своё мнение, да ещё и за несколько часов успел перекроить весь бюджет.
— На самом деле, — вдруг подал голос Рябинин, закашлялся, видно было, что он ещё чувствовал себя тут не вполне уверенно, но продолжил, собравшись духом. — На самом деле, это может и не было таким уж спонтанным решением. Савельев давно… Я тут разбирал бумаги Алексея Игнатьевича, которые от него остались. И вот… нашёл.
Рябинин открыл папку, которую до этого постоянно поглаживал, и извлёк оттуда несколько листов, сколотых степлером. Положил документы на центр стола, потом, немного подумав, передвинул их к Величко.
— Что это ещё такое? — нервно спросил Мельников, подвигаясь к Константину Игнатьевичу и разглядывая отпечатанный текст.
— Надеюсь, это не ещё один проект бюджета? — попытался сострить Богданов. — Не многовато ли?
Величко углубился в чтение, но едва пробежав глазами страницы, отодвинул их от себя и уставился на Рябинина.
— Где вы это взяли?
— У Ледовского, в документах было. Там и подписи есть, его и Савельева, на последней странице.
Величко заглянул в конец документа. Подписи действительно имелись — сухая и острая «Л» генерала, и лихой росчерк «П» с обведённой вокруг «С» — Савельева.
Мельников, пользуясь тем, что Величко отложил бумаги, тут же придвинул их к себе и стал бегло проглядывать текст.
— Это невозможно! Или Савельев перед гибелью тронулся рассудком, что я, как врач, решительно отрицаю, или…
Он брезгливо отодвинул бумаги от себя, так и не договорив, что именно «или».
Документы пошли по рукам. Раздавались удивлённые возгласы, Богданов, вот недоумок, снова попытался глупо пошутить.
— Это же фактически переворот, — заметил молчавший все этой время Звягинцев, передавая бумаги дальше. — Неужели Савельев с Ледовским пошли бы на это?
Глава 14. Величко
— На самом деле, у меня полно дел, да и у вас, я думаю, не меньше. Поэтому мне бы хотелось сразу перейти к сути, — Мельников, сидевший напротив Величко, недовольно покосился на меню, которое Константин Георгиевич небрежно вертел в руках.
«Куда же вы всё торопитесь-то?» — подумал Величко и снисходительно улыбнулся собеседнику. Ему доставляло удовольствие испытывать его терпение.
— Да не спеши ты, Олег, погодят твои дела, — в неформальной обстановке Величко сразу же перешёл на «ты», благо его возраст и положение это позволяли. — Я сегодня пообедал впопыхах, дел действительно полно. Умираю с голода. А здесь делают совершенно изумительные расстегаи. Не пробовал? Зря, зря. Очень рекомендую.
