А офицеры говорят, что-то обсуждают, рассматривают связанного Бакунина со злыми глазами и кляпом во рту. А мне как быть? Что прикажете делать одинокому поэту, по воле злого рока очутившемуся в германской лесной глубинке, где даже самой захудалой пиццерии или суши-бара нет?..
Я не поэт? Не скажите. У меня дома даже сохранилась толстенная стопка исписанных тетрадей. Еще одно напоминание о прекрасной поре юности, когда душа в союзе с сердцем и весной сама рождает стихи и…
Ну вот, опять обломы жизни жестокой. Не успела наша команда Гуффи с одними проблемами разобраться, как нагрянули другие. И как нагрянули! Сравнить даже не с чем этот бандитский налет очередных визитеров.
* * *
Эх, Тарантино бы сюда вместе с Родригесом и всей их американо-мексиканской кинобандой в придачу. С легкостью могут снять очередной «От заката до рассвета» или нечто в том же духе. Никогда не забуду, как злые кошачьи глаза Бакунина полыхнули торжествующим огнем, когда выставленный нами часовой вбежал в дом, чтобы сообщить всем пренеприятнейшее известие. Нет, не ревизор к нам приехал, а кое-кто пострашнее. Все, господа иновремяне, все. Кончилось ваше везение и геройство. Вместо него дом со всех сторон окружают новоявленные берсерки – с рычанием и в большом количестве. Интересно, какая такая сволочь их на нас навела? Ну только дайте мне вырваться из этой передряги. Обязательно устрою откровенный разговор с Садовским на предмет достоверности некоторых сведений строго секретного характера и вытрясу из него ВСЕ. А пока нужно разобраться с наседающими со всех сторон упырями. И это еще хорошо, что мы заранее позаботились укрепить дом на случай нападения. Взять его теперь штурмом не так уж и просто.
Бах! Бах! Бах! Стоя у разбитого окна, быстро опустошаю очередную и последнюю обойму «Маузера» и, отстранившись назад, бью ножом в лоб лезущему в окно берсерку. Тот ревет, дико размахивает руками, но затем повисает в оконном проеме, вздрагивая всем телом. А сверху пытается протиснуться очередной нападающий, сжимая в руке длинный кинжал. Да сколько же их?! И сколько нас?!
– Миша, бегом на второй этаж! – кричит мне Докучаев. – Они прорвались!
Дважды говорить не надо. Боевой транс, подгоняемый ярью, могучим потоком несет тело, помогает обходить опасности, сражаясь в темноте и в ограниченном пространстве. Уклоняюсь от летящего в лицо клинка и атакую сам, распоров чью-то глотку. На лестничном марше тоже кипит жестокий бой, падают убитые и раненые. Чем-то обожгло левый бок, но я не замечаю раны. Вместе с Докучаевым, Юрковым и еще несколькими офицерами подпираем шкафом двери комнаты и продолжаем ночную схватку. Берсерки не отстают. Настырные, упорные, не считающиеся с потерями, нечувствительные к боли, они не дают нам ни секунды покоя, изредка пробивая брешь в нашей обороне. Как сейчас. Нож выбит из рук, но я уже подхватил кем-то брошенную винтовку и бью прикладом, метя в голову врага. Никакого эффекта! Прыжок! Здоровенный, похожий на гориллу берсерк обрушился на меня всей своей многокилограммовой массой, сбил с ног, сдавил горло стальным захватом! Я задыхаюсь, но успеваю ткнуть растопыренной пятерней ему в глаза! Пальцы вошли во что-то мягкое и скользкое, хватка ослабевает!.. Проклятый упырь!.. Сдохни! Сдохни, кому говорят!!
Улавливаю какое-то движение у себя за спиной. Яркая вспышка, обжигающая боль, похожая на сотни раскаленных уколов, падение, темнота…
Что ж, по крайней мере, все, что было в моих силах, я совершил. Адьес, амигос. Может, у вас получится вырваться, выполнить это проклятое задание и вернуться домой, а я не смог… Вернее, думал, что не смог.
Глава 7
– …Потери?! О чем ты вообще говоришь, Миша, когда сейчас вокруг такое творится?! Твое появление здесь – вот это настоящее чудо среди того беспросветного горя и испытаний, что на всех нас обрушились!
– Значит, все-таки списали нас, сбросили со счетов?
– Не передергивай! Никто вас не списывал и на убой не посылал!
– Да. А почему тогда я здесь, ребята…
– А вот почему!..
Побагровевший Садовский своими криками, ором и жестикуляцией напоминал моего соседа по подъезду Федьку Македонова, большого любителя заложить за воротник и поскандалить, когда не наливают или взаймы не дают. Ну а я с абсолютным холодным равнодушием бесчувственного робота бросал в сторону Садовского все новые и новые упреки. В ответ получал объяснения, оправдания, но они не утешали. С каждым последующим словом вместо холодного равнодушия во мне пробуждалась ярость. Впрочем, направлена она была не на Садовского и прочее начальство из «Отряда-М». Я был жутко зол лишь на того дьявольского, неведомого, свалившегося на нашу голову затейника, который с легкостью злого волшебника дирижирует сейчас человеческими судьбами, не особо спрашивая разрешения у более мелких чародеев-недоучек. И переиграть волшебника пока не получается, а он меж тем делает что хочет и останавливаться явно не намерен.
О нем говорит и Садовский:
– …Я могу еще долго распинаться тут перед тобой, рассказывать, извиняться, но ведь этим дело не поправить. Пойми ты, что теперь не только мы в опасности, но и вся Россия, если не весь мир!.. Не веришь?!
– Почему же – верю.
– Не веришь! Тогда вот! Читай, Фома неверующий!
На стол передо мной с резким хлопком опустилась стопка газет. Садовский с ворчанием отошел в сторону, а я смотрю на плохо пропечатанную заднюю полосу, почему-то упорно не отрывая взора от рекламы.
ОТРАДНОЕ ЯВЛЕНIЕ
ПРИ НЫНѢШНЕЙ ДОРОГОВИЗНѢ
Только 7 коп.
за 20 шт. вновь выпущенныхъ
превосходнѣйших папирос
«НѢГА»
ФАБРИКА АКЦ. О-ВА
В. И. Асмоловъ и Ко въ Ростове н/д
Съ успѣхомъ замѣняютъ иныя, болѣе дорогiя
При чем здесь ростовские папиросы? Для чего я читаю рекламу, когда начинать следует с первой полосы? Опять нарушаю прежний зарок не брать в руки дореволюционных газет, но все же беру, разворачиваю и вижу огромный, почти во всю страницу портрет Николая Второго, а ниже крупные строки: «Царь убит! Империя снова под ударом! Германо-австрийские клыки должны быть вырваны с корнем! Пусть же гневом негодования наполнится всякая русская душа! Война до победного конца!»
А вот теперь действительно дела плохи. Кто-то в очередной раз грубейшим образом повернул в сторону уже ранее повернутое историческое течение, а тут я со своими болячками пожаловал. Но моя ли вина в том, что я снова в Варшаве, сижу и листаю газету от двадцать четвертого апреля, тогда как на дворе уже первый день мая? Если я в чем-то и виноват, то только в своем упорстве. Не оставляло меня оно и не собирается оставлять ни на мгновение.
* * *
Я все-таки добрался, дошел, выдержал. Брошенный и обреченный на гибель, чудом спасшийся в ту роковую ночь, когда входные двери комнаты трещали, в окна второго этажа, словно тараканы, лезли бешеные берсерки. Юрков, я и еще кое-кто бились из последних сил, а Докучаев решился взорвать связку гранат, прижав к стене мычащего от ужаса Бакунина. Шаг отчаянный, но результативный. Гранаты, судя по всему, оказались мощными. Взрыв буквально смел всех, кто был в это время в комнате. Мне повезло чуть больше остальных. За пару секунд до взрыва я вместе с очередным германцем вывалился из окна, напоследок в падении успев всадить врагу нож в горло – пальцы так и не разжали рукоятки.
Не знаю, сколько я пробыл в беспамятстве, но очнулся в кровати перебинтованный, как Волк из «Ну, погоди!», и скрежетавший зубами от нестерпимой боли. Вот только в «палату» вошел отнюдь не Заяц с авоськой, наполненной апельсинами, а крепкая старушка с худенькой девушкой, несущей чистые бинты. Мои спасители пани Ядвига и ее внучка Зося – полячки, живут в Найсее уже лет десять, но русскую речь не забыли. От них я более-менее и узнал, что произошло уже после моего «ночного полета». Нужно сказать, что лесная двухэтажка действительно оказалась охотничьим домиком мэра городка, а бабушка с внучкой, работающие у мэра в качестве прислуги, должны были в этом доме прибраться по случаю приезда к хозяину какого-то высокопоставленного гостя из Берлина. Короче, намечалась у начальства увеселительная охота, а тут очень некстати огромный самолет в небе пролетел, в лагере восстание вспыхнуло, в городе случилась суматоха… На улицу выйти вместе с остальными горожанами бабушка с внучкой решились только на следующий день. Но приказ мэра никто не отменял. Доехав до домика на велосипеде, Зося обнаружила лишь обугленный остов. После взрыва дом вспыхнул и выгорел дотла вместе со всем, что было внутри. И опять на моем пути встала непреодолимая неизвестность, будь она проклята! Как? Ну как я, израненный, оглушенный взрывом и падением, с переломанными ногами, уцелел в бушующем пламени, в итоге оказавшись в добрых двадцати метрах от дома, где меня и нашла Зося? Я не понимаю, и это непонимание сводило с ума, как и издевательства судьбы-злодейки! Отняла она друзей, отплатив взамен совершенно фантастическим везением. Но что я мог тогда поделать? Я, похожий на ослепшего щенка, изо всех сил цепляющегося за жизнь. Меня не спрашивали, меня тащили прочь от смерти…
