— Как вы думаете, — герцог Форент первым достал одни из Даров, похожий на медную монету на цепочке. — что это?
— Не знаю, — пожала я плечами, — но стоит попробовать выяснить. — Я взяла монету и всмотрелась в рисунок. Хмыкнула и протянула герцогу. — Ваша светлость, а вам не кажется, что это не герб, а карта?
Герцог Форент всмотрелся в выбитый на реверсе рисунок.
— Хм, — хмыкнул он и почесал бровь, — мне тоже кажется, что вы правы. Возможно, это Дар картографа?
— Может быть, — кивнула я и отложила его в сторону, — будем считать, что этот амулет не такой уже бесполезный, — я положила его справа от себя и взяла другой, напоминающий шпильку для волос, — а это что?
Герцог Форент взял «шпильку» из моих рук и повертел разглядывая со всех сторон:
— Не удивлюсь, — усмехнулся он, — если эта штука делает прически вместо горничной…
Я рассмеялась.
— Мне бы пригодился этот Дар. Так что я не могу назвать его бесполезным.
Тем не менее я положила артефакт слева от себя…
— Мам, — под дверью тихо зашебуршали, — пусти, это я, Виктория…
Я виновато кивнув герцогу оставила его перебирать артефакты, а сама подошла к двери. Открыла. На пороге, стояла моя младшая дочь, держа в руках своих неизменных кукол. Вот только кукла-мальчик, которую она называла папой, была разорвана так, как будто бы ее драли собаки…
Увидев меня, Виктория залилась слезами:
— Мамочка, смотри, — протянула она мне куклу. — Ее кто-то сломал!
Глава 7
В том мире, откуда пришла Призванная душа, была странная примета: если при шитье нитка путается, то говорят, мол, человек, которому принадлежит зашиваемая вещь, вредный. Когда я взялась ремонтировать куклу для Виктории, нитка не просто путалась, она еще постоянно вскакивала из иглы, которая в свою очередь падала из из рук и терялась то на полу, то на постели. И Виктория, терпеливо ожидавшая починки, ползала вместе со мной в поисках иглы…
После целой свечи мучений, нам так и не удалось зашить ни одной прорехи. А до меня, наконец-то, стало доходить, что тут что-то не то. Ну, не могло быть, чтобы все было просто случайностью. Я даже попробовала зашить крошечную дырочку на другой кукле. Все сразу изменилось. Иголка перестала сбегать из рук, а нитка послушно следовала за ней, сшивая куски ткани…
— Виктория, — я, тяжело вздохнув, положила истерзанную куклу-папу на колени и погладила мягкое тельце кончиками пальцев. Как объяснить ребенку то, что причинит ей сильную душевную боль? — Мне кажется, эта кукла не хочет, чтобы ее зашивали.
Виктория, ожидаемо, нахмурила бровки. Ее нижняя губа дернулась, выдавая обиду.
— Прости, милая, — снова вздохнула я и попыталась обнять ребенка.
— Но тогда я не смогу говорить с папой! — всхлипнула дочь, — мамочка! Ее надо обязательно зашить! Обязательно!
Она не плакала, она просто смотрела на меня огромными глазищами, в которых стояли слезы. И я не смогла ей отказать. И взялась за иглу. И каждый раз, когда она выпадала из рук, я чувствовала боль в груди. Как будто иголка терялась не на полу, а в моем сердце. И колола меня.
Я так сильно скучала по Дишлану, а сегодняшнее ощущение его присутствия, было таким настоящим… Да, еще эта кукла, которую моя маленькая дочь связывала с его образом… Я как будто бы встретилась с ним и потеряла снова…
— Мама, ты плачешь? Тебе больно? — Виктория протянула мне иглу, которую она нашла на полу.
— Больно, — не стала врать я, вытирая неожиданные слезы платком. — Помнишь, ты говорила, что папа защитит меня от Илайи, если вдруг потребуется его помощь? — Моя малышка кивнула. Она снова смотрела на меня так, как будто бы знала гораздо больше, чем все мы. — Он сделал это. Он защитил меня от Илайи, когда она хотела заставить меня делать то, что я сама делать не хотела. Он закрыл меня собой… Как раньше… Как всегда…
Дочь выслушала меня, забралась на колени и обняла, прижавшись всем телом. Всхлипнула:
— Мамочка, я так по нему скучаю…
— Я тоже, милая… Очень скучаю. Но мы с тобой живы, и нам надо жить дальше. И отпустить папу туда, где живут такие же души, как он. Чтобы когда-нибудь он смог снова родиться в этом мире. Он и так сделал для нас гораздо больше, чем под силу любому человеку. Он защитил нас даже будучи бесплотным духом. И думаю, ему пришлось нелегко. Думаю, это потребовало от него таких больших усилий, что сейчас ему очень нужно отдохнуть.
— Думаешь, поэтому ты не можешь зашить куклу? — снова всхлипнула Виктория, — папа устал?
— Я не знаю, — я старалась быть честной и не врать. Не столько дочери, сколько самой себе. — может быть. Давай попробуем положить куклу-папу в шкаф и дать ему полежать. Может быть через некоторое время у нас получится зашить все прорехи… Ведь твою куклу никто не трогал, верно? Все случилось само собой…
— Все случилось само собой, — этом повторила моя маленькая дочь и заплакала. — Хорошо, мама. Только ее не надо в шкаф. Надо в огонь… как папу…
В тот вечер мы обе еще раз потеряли самого близкого и самого дорого для нас обеих человека. Мы сожгли куклу, запалив костер от свечи, стоявшей на поминальной чаше и залили угли водой, из нее же… А потом рассыпали землю, которую предварительно собрали с места костра…
Неожиданно, мне стало как будто бы легче дышать. Боль, терзавшая меня после смерти Дишлана, утихла. И уже следующим утром я проснулась и поняла, рана в душе подернулась тоненькой пленочкой… Я знала, когда-нибудь она заживет, оставив после себя глубокий шрам, который будет ныть при каждом воспоминании. Но никогда больше не будет такой отчаянной, какой была еще вчера.
Я лежала в постели, смотрела на спящих детей и чувствовала большое облегчение. Как будто бы все это время я носила на плечах огромный камень. И у меня снова появилось ощущение, что это неспроста… Я задумалась… А потом осторожно вылезла из-под одеяла… Мне надо было срочно кое-что спросить у Катрилы. Только она могла знать, кому именно из погибших достались поминальные чаши, которые мы делали из тарелок. И хотя тогда все прошло как в тумане, что-то подсказывало мне, что возле Дишлана и Алесы стояли как раз такие.
Катрила, если и удивилась моему вопросу, то не подала вида. Она подтвердила, что самодельные поминальные чаши на самом деле стояли возле Дишлана и Алесы. Я сама разрешила ей сделать это. Одну она поставила рядом с Кейримом, потому что его вдова тоже была не против. А еще три достались амазонкам.
Если я права, то…
Куклы мы шили вместе с Катрилой. Мне пришлось рассказать ей о том, что случилось. Зато к обеду три куклы-воительницы и одна кукла-мужчина были готовы. И я, захватив их, отправилась к Виктории.
Не знаю, возможно, наши девушки ошиблись в начертании символов на поминальной чаше, либо мы не учли еще какой-то фактор, но по всему выходило, что чаши не сработали. И после похорон где-то болтались неприкаянные души, которые моя младшая дочь сумела «поселить» в тряпичных человечков… а та самая кракозябра на дне поминальной чаши, которую мы не смогли идентифицировать, обрела смысл. Скорее всего именно она «отвечала» за душу, отпуская ее из этого мира куда-то туда, где обитали все остальные.
Но это только в том случае, если я права…
Моя дочь совершенно не удивилась моей просьбе. Просто прикрыла глаза и сообщила, что Кейрим просил передать мне, ему удалось скопить немного денег. Он закопал их под стеной своего дома. Хотел, чтобы когда дочь вырастет у нее было большое приданное. Но погиб раньше, чем успел сообщить об этом супруге. Он очень переживает по этому поводу и просит меня исправить случившееся недоразумение.
А амазонки, вообще, страшно злы. Им такое существование не по нраву. Они хотят снова держать в руках ножи и сражаться, а не болтаться без дела в неизвестности, глядя, как самозванка захватила власть в их команде.
От того, что я узнала, у меня закружилась голова. Дар моей дочери предстал совершенно в другом свете. Еще вчера я думала, что ее общение с духами проклятье, испортившее ей жизнь, то сейчас поняла: если использовать способности с умом, то ее наследство ничуть не хуже способностей Фиодора, Анни и Хурры.
