Из-за такого плотного графика мы въезжали в Громовец уже на пятый день, и я вздохнул с облегчением. Первое, что хотелось — это нормально помыться и перекусить, потому мы сразу же направились в родовое имение.
— Артём Борисович, вы, что ли? — не узнал меня молодой гридень, стоявший на страже у ворот. — Сейчас обождите, что ж вы не предупредили…
Внутри засуетились и воротины тут же убрали в стороны, чтобы мы свободно заехали во двор. Я сразу же окинул взглядом округу — всё та же умиротворённая атмосфера родительского гнезда, только чуть оживлённей стало возле тренировочного плаца.
— Что новеньких набрали? — поинтересовался я не спешиваясь.
— Ага, барин раскошелился, а мы вас только через неделю ждали.
— Хватит пустое молоть, служивый, — перебил его Семён, явно не в силах больше терпеть седло. — Не видишь, его благородие устал, кыш с дороги!
— Дед, ты чего? — обиделся парень.
— Я те щас дам чего! У-у-у, гадёныш. Простите, Артём Борисович, они тут без меня совсем от рук отбились.
Дружинник спрятал вырывавшуюся улыбку и смог сдержаться, а я кивнул ему и добавил в конце.
— Спасибо за службу, Олег.
Мы в последний раз пришпорили коней и вмиг доскакали до усадьбы. К нам, запыхавшись, уже спешил полупьяный конюх Пётр и кинулся помогать, протягивая красные руки, но я раздражённо отмахнулся от него, Ломоносов тоже отказался, а вот Семён, многострадальный Семён с облегчением согласился.
— Сын! — ко мне уже спускался Борис Барятинский с широкой улыбкой и распростёртыми объятьями, он не обратил внимания на сдержанно протянутую руку и сгрёб меня.
За его спиной на пороге стояла Ольга с, как всегда, строгим к себе и окружающим выражением лица. На меня она старалась не смотреть, всё куда-то мимо, но я знал — женщина внимательно считывает каждое изменение. Ничто не ускользнёт от въедливого взора матери, пусть даже фактически я не её сын, но инстинкт никуда не денешь — внешность-то та же.
В каком-то роде я понимал её: некто чужой сейчас живёт свою полную забот жизнь, а Артём, тот самый миленький Артём, настоящий владелец этого тела, что двух слов связать не мог, пропал навсегда, и с этим уже ничего не поделаешь. За чужое счастье запросто можно возненавидеть человека, а в моём случае — вдвойне. Каждый мой успех будет негативно воспринят.
Анна тоже вышла к нам, но как робкая птичка. Я совсем не узнал в ней той оторвы, которую тут оставлял. Она мельком взглянула на Ломоносова, что болтал сейчас с посыльным Егоркой, приодетым в зелёный длинный кафтан, и тут же залилась краской, отведя глаза. Но встретилась при этом со мной. Аня стыдливо и с досадой развернулась и юркнула в дом.
Помимо этого, вышли и другие родственники, в том числе и та самая Марфа Павловна с Евгенией Никитичной, что были первыми свидетельницами моего появления в этом мире. Тогда они здорово мне насолили, но какая перемена! Смотрят елейно, одна положила руку на щёку и покачивает головой, другая едва не плачет, громче всех выказывая радость от прибытия наследника.
Борис разжал объятия и отодвинулся, чтобы рассмотреть сына получше.
— Покрепче стал, поправился: ну ничего, у нас ещё наберёшь. Нечего тут стоять, идём в дом.
Началась самая натуральная суета с крысиными бегами. Все оголтело носились туда-сюда, не находя себе места и мешаясь друг другу. Полотёр кинулся в мою комнату вылизывать каждую пылинку, Степановна гремела кастрюлями и осыпала благим матом новую помощницу Серафиму. А как та вздумала строить мне глазки, так сразу получила горячим половником по заднице и пустилась в слёзы.
Дом ожил. Я не преминул заметить, что часть мебели в гостиной сменили, и теперь вместо пыльных образчиков прошлого века, пусть и дорогих когда-то, стояли современные, отделанные белой тканью кушетки, такого же цвета буфет, комод и над камином роскошное зеркало, которого раньше здесь не было.
Денежки успешно осваивались, но я не собирался винить домашних за такие растраты, потому что понимал: вся эта роскошь необходима, когда ты вертишься в среде влиятельных людей. Борис с Ольгой готовили дом к приёму важных гостей, ведь опалу с Барятинских сняли, а значит, придётся заново вливаться в светскую жизнь Громовца.
«Ещё и балы эти, сколько трат…» — успел подумать я, прежде чем опять увидел знакомое лицо.
— Пётр, — позвал я небритого и угрюмого некроманта, что под шумок попытался пробраться на кухню выпрашивать закусь у Степановны, — подойди, — попросил я его, и тот повернулся полностью ко мне.
«Жёстко они его».
Семейный некромант с виду постарел лет на пять точно, добавилось множество лишних морщин вокруг глаз и на лбу. Так-то с виду никаких уродств и последствий пыток, а я уверен — они были, но внешние изменения разительны, из него как будто выкачали кусок жизни.
— Приветствую, барин, ну как оно на переднем крае? — во взгляде Аничкова больше не читалось того покровительственного тона, скорее некоторое сочувствие и понимание, через какие сложности проходит мужчина перед этапом зрелости.
— Ничего, освоился, даже ребят своих сюда притащил, — улыбнулся я, — но я не за этим позвал, — меня окликнули, и я попросил подождать, а сам полез в наплечную сумку. — Сейчас времени нет объяснять, потом поговорим, вот держи, — я протянул ему чёрную папочку Бенкендорфа.
— Что это? — равнодушно почесал нос некромант.
Я положил ему руку на плечо и подошёл поближе, чтобы любопытные уши не услышали.
— Это часть моего договора, помнишь? — спросил его и поднял бровь.
Тот сначала не понял, а потом по лицу пробежала гримаса, и он сразу же полез открывать.
— Не здесь, — положил я руку на папку. — Иди к себе, там прочтёшь и это, — я дёрнул его за рукав, когда Пётр, забыв про всё, хотел уже уйти, — не надо так резко. Сходи за чем шёл и потом также вразвалочку уйди, понял?
— Да понял я, — раздражённо ответил мужчина, пахло от него даже хуже, чем от меня после пятидневного путешествия, только туда ещё примешивался запах самогонки.
— Видимо, не совсем, — вдохнул я. — Послушай, Пётр, давай без глупостей? Ты ведь столько ждал не ради того, чтобы в одиночку пойти и обосраться? Хочешь, чтобы я тебе помог — приведи себя в порядок. Для начала — брось пить, сегодня же. С тобой пьяным я людьми рисковать не буду. Там всё, — я показал пальцем на папку, — все, кто замешан. Предлагаю начать на холодную голову, но если хочешь вылететь отсюда с треском — вперёд, можешь пойти наломать дров.
Не сказать, что это сильно остудило пыл Аничкова, но тот хотя бы задумался.
— Хорошо, — немного осипшим голосом сказал он, и я отпустил рукав.
Некромант засунул за пазуху документы, на кухне, молча, взял несколько головок чеснока, банку солёных огурцов, краюху хлеба и, немного подумав, попросил Степановну завернуть ему истекающую жирком свиную вырезку.
— Ты чего это, Пётр Алексеевич, с голодухи пропёрло, али компанию нашёл? — участливо спросила повариха.
К некроманту она относилась с уважением, и в голосе слышалась женская, почти даже материнская теплота. Жалостливо ей было за Петра, за такую незаслуженную судьбу.
— Вроде того, — пробурчал он, — спасибо, — и ушёл к себе.
Я скинул одежду в стирку и пока дожидался растопки баньки, успел легонько перекусить. Сычовцев временно поселили в казарму к дружинникам, а вот Ломоносов отправился в свой домик и заперся от всех, оставшись в столь желанном одиночестве.
Отмывшись и наевшись вдоволь, я поблагодарил матушку за сытный стол, поцеловав её в щёку. Того требовали приличия, потому мы просто играли свои роли. Я любящий сын, она — обрадованная прибытием младшенького заботливая матушка. Благо этот маскарад длился недолго и она, сославшись на головную боль, ушла к себе.
Мы с Борисом вышли на балкон, где я коротко рассказал ему о своих путешествиях, а в ответ услышал новости по Громовцу. Всё оставалось прежним. Рулили городом Пронские: залезли даже в местную Ложу, подмяли под себя судей и церковь. Как-то раз Анна попыталась одна выехать в город, заказать новое платье, ещё всяких мелочей и проведать подругу, так Пронские быстро прознали о еë визите. Отыскали карету и, глумясь, перекрыли дорогу.
